Раскаты грома (И грянул гром) (Другой перевод)
– Я дважды чуть не потеряла вас. – Она рассмеялась и сняла шляпу. – Ужасно испугалась. – Девушка тряхнула блестящими прядями. – Кофе! Отлично, я умираю с голоду.
Шон угрожающе поднялся и сжал кулаки, сердито глядя на нее, но она невозмутимо стреножила лошадь, отпустила ее пастись и только тогда снова повернулась к нему.
– Не нужно церемоний, садитесь, пожалуйста. – Девушка усмехнулась с таким озорством в серых глазах и так точно передразнила его, положив руки на бесстыдные бедра, что Шон улыбнулся в ответ. Он понимал, что этим признает свое поражение, но не смог удержаться, и она радостно рассмеялась.
– Готовить умеете? – осведомился Шон.
– Немного.
– Лучше подучитесь, потому что отныне вы отрабатываете свой проезд.
Позже, впервые попробовав приготовленное ею блюдо, он неохотно признал:
– Неплохо, учитывая обстоятельства, – и вытер тарелку коркой.
– Вы очень добры, сэр. – Она поблагодарила его, отнесла одеяло в тень, расстелила, сбросила сапоги, пошевелила пальцами ног и со вздохом легла.
Шон расположил свое одеяло так, чтобы, открывая глаза, наблюдать за ней из-под полей широкой шляпы, прикрывавшей лицо.
Проснулся он в полдень и увидел, что гостья спит, сунув руку под щеку – глаза закрыты, ресницы сплелись, несколько темных прядей упали на лицо, влажное и раскрасневшееся на дневной жаре. Шон долго смотрел на нее, прежде чем встать и неслышно подойти к своей седельной сумке. Он спустился к ручью, прихватив с собой брезентовую сумку с туалетными принадлежностями, единственную запасную пару брюк, не залатанных и не очень грязных, и чистую шелковую рубашку.
Сидя на камне у воды, голый, растеревшись, он разглядывал свое лицо в полированном металлическом зеркале.
– Начать и кончить, – вздохнул он и начал подрезать бороду, которая уже много лет не знала ножниц.
В сгущающихся сумерках, смущаясь, как девица, впервые надевшая бальное платье, Шон вернулся в лагерь. Все уже проснулись. Дирк и девушка сидели на ее одеяле и так оживленно разговаривали, что не заметили его появления. Мбежане, сидя на корточках, возился у костра – выпрямившись, он с непроницаемым лицом уставился на Шона.
– Надо поесть и ехать.
Дирк и девушка подняли головы. Глаза леди сузились, затем задумчиво округлились.
Дирк удивленно посмотрел на отца и сказал:
– Какая смешная у тебя борода.
И девушка с трудом сдержала смех.
– Скатай одеяло, парень.
Шон пытался сменить тему, но Дирк, цепкий, как бульдог, безжалостно продолжил:
– ...и почему ты надел свою лучшую одежду, папа?
Глава 4
Они ехали в темноте втроем, Дирк посередине; Мбежане следом вел вьючных лошадей. Земля перед путниками поднималась и опускалась, словно волны бесконечного моря, а движение травы на ветру усиливало эту иллюзию.
Холмы, мимо которых они проезжали, были островами в море, а лай шакала – криком морской птицы.
– Мы не слишком забрались на восток? – поинтересовалась девушка. Ее голос сливался с мягким шелестом ветра.
– Так и задумано, – ответил Шон. – Я хочу пересечь окраины Дракенсберга подальше от железнодорожной линии и скопления буров у Ледисмита. – Он через голову Дирка посмотрел на девушку. Та ехала, подняв лицо к небу. – Знаете звезды?
– Немного.
– А я хорошо знаю, – заявил Дирк и повернулся на юг. – Это лучи Креста, а это Орион с мечом на поясе, а это Млечный Путь.
– Расскажи мне об остальных, – попросила девушка.
– Остальные обычные, они не в счет. У них даже нет имен.
– Есть, а у большинства есть и история.
Наступило молчание. Дирк оказался в затруднительном положении: либо признать свое невежество – чего не позволяло самолюбие, – либо отказаться от интересных историй. Как ни велика была его гордость, любопытство пересилило.
– Ну расскажи, – снизошел он.
– Видишь ту горстку звездочек под большой яркой звездой? Они называются Плеяды. Жил был...
Через несколько минут Дирк с головой ушел в повествование. Оно оказалось гораздо лучше рассказов Мбежане – наверно, потому, что было новым, а весь репертуар Мбежане Дирк мог отбарабанить наизусть. На каждое слабое место в сюжете парнишка нападал, как обвинитель в суде.
– А почему они не застрелили старую ведьму?
– В те дни у людей не было ружей.
– А лук и стрелы?
– Ведьму нельзя убить стрелой. Она пройдет насквозь, не причинив вреда.
– Ух ты!
Очень интересно, но прежде чем принять услышанное на веру, Дирк почувствовал необходимость проконсультироваться с экспертом. Он обратился к Мбежане, переведя вопрос на зулусский.
Мбежане поддержал девушку, и тогда Дирк поверил: ведь Мбежане – известный авторитет в области сверхъестественного.
Этой ночью Дирк не уснул в седле. К тому времени как путники расположились лагерем, девушка охрипла, но Дирк был завоеван ею бесповоротно, а Шон был близок к тому же.
Всю ночь, слушая ее голос и прерывающие его взрывы детского смеха, он чувствовал, как семя, зароненное при их первой встрече, пускает корни у него в паху и захватывает щупальцами грудь.
Шон так сильно желал эту женщину, что в ее присутствии ему отказывал рассудок. Много раз за ночь Шон пытался вмешаться в разговор, но всякий раз Дирк презрительно пресекал его попытки и снова поворачивался к девушке. К утру Шон с тревогой понял, что ревнует к собственному сыну – ведь Дирк мешает ему получить то, к чему он так стремится.
Когда все после завтрака пили кофе, лежа на одеяле в тени сирени, Шон заметил:
– Вы еще не сказали нам, как вас зовут.
Ответил, конечно, Дирк:
– Мне она сказала. Тебя ведь зовут Руфь?
– Верно, Дирк.
Шон с усилием подавил спонтанный гнев, но когда заговорил, в голосе еще слышались его отзвуки:
– Для одной ночи мы достаточно тебя наслушались, мой мальчик. Ляг, закрой глаза и рот и больше не открывай.
– Я не хочу спать, папа.
– Делай, что я велю! – Шон в гневе вскочил и ушел из лагеря.
Он поднялся на небольшой холм. Уже наступил день, и Шон мог видеть вельд, простирающийся во все стороны до самого горизонта. Ни следа поселения или людей.
Шон снова спустился назад и, прежде чем вернуться в заросли сирени, стреножил лошадей.
Вопреки своим протестам, Дирк уже спал, свернувшись как щенок, а от костра из-под большой груды одеял доносился храп Мбежане. Руфь лежала немного в стороне от них, прикрывшись одеялом и смежив веки. Ее блузка на груди поднималась и опускалась так, что у Шона появились две веские причины не спать. Он лежал, опершись на локоть, и потчевал этим зрелищем свои взор и воображение.
Четыре года он не видел белой женщины, не слышал ее голоса, а его тело не получало утешения. Вначале это его беспокоило – тревога, неожиданные приступы уныния, взрывы гнева.
Но постепенно, за долгие дни охоты и езды верхом, в бесконечной борьбе с засухой и бурями, с дикими зверями и стихией, он обуздал свою плоть. Женщины стали чем-то нереальным, смутными фантомами, и преследовали его только по ночам; он вертелся, вскрикивал во сне, потел, пока природа не приносила ему освобождения; тогда фантомы растворялись, чтобы набраться сил для следующего появления.
Но теперь рядом был вовсе не фантом. Протянув руку, он мог бы погладить легкий пушок на ее щеке и почувствовать тепло ее кожи.
Она открыла глаза, молочно-серые спросонок, медленно сфокусировала взгляд и посмотрела на него.
То, что она прочла на его лице, заставило ее вынуть из-под одеяла левую руку и протянуть Шону. Перчатки для верховой езды она сняла. И он впервые увидел на ее среднем пальце обручальное кольцо.
– Все ясно, – мрачно пробормотал он и протестующе добавил: – Но вы молоды, слишком молоды для замужества.
– Мне двадцать один год, – негромко произнесла она.
– А ваш муж, где он?
Последняя надежда – может, этот ублюдок умер.
– Я направляюсь к нему. Когда война стала неизбежной, он уехал в Наталь, в Дурбан, чтобы найти там для нас работу и дом. Я должна была последовать за ним, но война началась раньше, чем мы рассчитывали. И я застряла.