Воды слонам!
ГЛАВА 7
Номера на вагонах расставлены в полнейшем беспорядке, так что найти вагон номер 48 мне удается далеко не сразу. Он выкрашен темно-бордовой краской, и во всю длину вагона золотыми буквами в фут вышиной значится: «БРАТЬЯ БЕНЗИНИ: САМЫЙ ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ ЦИРК НА ЗЕМЛЕ». А под ними сквозь свежую краску едва заметно проступает другое название: «Цирк братьев Кристи».
– Якоб! – доносится из окна голос Марлены, и миг спустя она уже появляется в конце вагона и свешивается через перила так резко, что юбка закручивается вокруг ног. – Якоб! Как я рада, что ты пришел. Заходи скорее!
– Спасибо, – говорю я, оглядываясь. Взобравшись на подножку, я прохожу вслед за ней по длинному коридору до еще одной двери.
Купе номер 3 просто грандиозно, а вот номер на нем явно неправильный: оно занимает половину вагона, а внутри есть еще как минимум одна комнатка, отгороженная плотной бархатной шторой. Само купе отделано ореховым деревом и обставлено мягкой мебелью.
Еще в нем есть обеденный уголок и встроенная в нишу кухня.
– Чувствуй себя как дома, – говорит Марлена, указывая мне на один из стульев. – Август подойдет через минуту-другую.
– Спасибо, – отвечаю я и сажусь.
Марлена усаживается напротив.
– Ох, – восклицает она и снова вскакивает, – и никудышная же из меня хозяйка! Хочешь пива?
– Спасибо, – говорю я. – Это было бы просто шикарно.
Она проносится мимо меня к рефрижератору.
– Миссис Розенблют, можно вас спросить?
– Пожалуйста, зови меня просто Марленой, – просит она, открывая бутылку. Достав высокий бокал, она медленно наливает пиво по стеночке, чтобы не было пены. – И спрашивай, конечно же. – Протянув мне бокал, она возвращается еще за одним.
– Откуда у всех в этом поезде столько спиртного?
– Обычно мы начинаем сезон с Канады, – отвечает она и снова присаживается. – А у канадцев куда как более цивилизованные законы. Твое здоровье, – добавляет она, поднимая бокал.
Мы сдвигаем бокалы, и я делаю глоток. Какое чудесное прохладное светлое пиво.
– А что, пограничники не проверяют?
– А мы прячем выпивку у верблюдов.
– Простите, не понял, – признаюсь я.
– Верблюды плюются.
У меня чуть пиво через нос не выливается. Она тоже прыскает и, смутившись, прикрывает рот ладонью, а потом вздыхает и отставляет бокал в сторону.
– Якоб!
– Да?
– Август рассказал мне, что случилось сегодня утром.
Я смотрю на свою пораненную руку.
– Он так расстроился. Ты ему нравишься. Честное слово. Это всего лишь… ну, не так просто объяснить, – она опускает глаза и краснеет.
– Да ладно, – отвечаю я. – И думать забудьте.
– Якоб! – раздается из-за моей спины голос Августа. – Дружище, дорогой! Как славно, что ты смог выбраться к нам на ужин. Я погляжу, Марлена уже налила тебе выпить. А в костюмерную водила?
– В костюмерную?
– Марлена, – говорит он, печально качая головой и укоризненно грозя ей пальцем. – Ай-яй-яй, как нехорошо, дорогая.
– Ой, – подскакивает она, – совсем забыла!
Август подходит к бархатной шторе и отдергивает ее.
– Алле-оп!
На кровати разложены бок о бок три наряда. Два фрака, причем к каждому полагается пара туфель, и чудесное платье из розового шелка с обшитыми стеклярусом горловиной и подолом.
Марлена вскрикивает, хлопая от радости в ладоши. Схватив с кровати платье, она прикладывает его к себе и принимается кружиться по купе.
Я поворачиваюсь к Августу:
– Но ведь это же не от веревочника, так?…
– Фрак – на веревке? Не смеши меня, Якоб. В работе главного управляющего зверинца и конного цирка есть свои плюсы. Можешь переодеться там, – говорит он, указывая на полированную деревянную дверь. – А мы с Марленой – прямо тут. Такого у нас еще не было, да, дорогая?
Она хватает розовую туфельку и ласково тычет ею Августа.
Последнее, что я вижу, закрывая за собой дверь в ванную, – переплетенные ноги, опрокидывающиеся на постель.
Когда я возвращаюсь, Марлена и Август являют собой саму благопристойность, а за спиной у них, вокруг столика на колесах, уставленного блюдами с серебряными крышками, суетятся три официанта в белых перчатках.
Платье Марлены едва прикрывает плечи, из-под него торчат ключицы и тоненькая лямка лифчика. Перехватив мой взгляд, она поправляет лямку и снова краснеет.
Ужин просто великолепен. Сперва нам подают суп-пюре из устриц, потом – говядину, вареную картошку и спаржу в сливочном соусе, за которой следует салат из омаров. Когда приносят десерт – английский сливовый пудинг под коньячным соусом, мне кажется, что в меня не влезет больше ни кусочка. Однако не проходит и минуты, как я уже выскребаю тарелку ложкой.
– А ведь Якоб-то у нас не наелся, – нарочито медленно произносит Август.
Я замираю с ложкой в руке.
Тогда они с Марленой начинают хихикать, и я в ужасе опускаю ложку.
– Ну, что ты, мальчик мой, я же пошутил – неужели непонятно? – фыркает Август и похлопывает меня по руке. – Ешь, если нравится. Вот, возьми еще.
– Да нет, я больше не могу.
– Ну, тогда выпей еще вина, – говорит он и, не дождавшись ответа, вновь наполняет мой бокал.
Август до того любезен, обаятелен и шаловлив, а наши вечерние наряды так прекрасны, что мне начинает казаться, будто бы происшествие с Рексом было не более чем неудачной шуткой. Когда он принимается рассказывать мне, как ухаживал за Марленой, лицо его лоснится от вина и сентиментальности. Он вспоминает, как сразу распознал ее талант дрессировщицы, едва она вошла в зверинец три года тому назад. Почувствовал, как ее приняли лошади. И, к вящему неудовольствию Дядюшки Эла, отказался сниматься с места до тех пор, пока не покорил ее и не взял в жены.
– Да, пришлось потрудиться, – объясняет Август, выливая остатки шампанского из бутылки в мой бокал и открывая следующую бутылку. – Марлена – это тебе не какая-нибудь кокотка, к тому же она была почти что помолвлена. Но быть женой богатенького банкира – ведь это же так скучно, правда, дорогая? Так или иначе, ее призвание – именно цирк. Не каждому дается работать с лошадками. Это же дар божий, шестое чувство, если пожелаешь. Эта девочка говорит с лошадьми – и, представь себе, они слушают.
Четыре часа и шесть бутылок спустя Август с Марленой танцуют под песню «Может, это луна», а я отдыхаю в мягком кресле, закинув правую ногу на подлокотник. Август кружит Марлену и останавливается, держа ее на вытянутой руке. Его качает, волосы у него взъерошены, галстук-бабочка съехал набок, а несколько верхних пуговок на рубашке расстегнулись. Он сверлит Марлену до того пристальным взглядом, что даже не похож на самого себя.
– В чем дело? – спрашивает Марлена. – Агги, ты в порядке?
Не отводя от нее глаз, он оценивающе поводит головой. Губы его кривятся, и он начинает медленно, размеренно кивать.
У Марлены расширяются глаза. Она пытается отступить назад, но он перехватывает ее за подбородок.
Я приподнимаюсь в кресле, готовый броситься на помощь.
Август еще некоторое время смотрит на Марлену пылающим суровым взором. Потом выражение его лица вновь меняется и становится до того растроганным, будто он вот-вот зарыдает. Притянув Марлену к себе за подбородок, он целует ее в губы, после чего удаляется в спальню и падает лицом на постель.
Она заходит в спальню вслед за ним и, перевернув, укладывает на середину кровати, а потом снимает с него туфли и бросает на пол. Выйдя из спальни, она задергивает бархатный занавес и тут же отдергивает его обратно. Выключив радио, усаживается напротив меня.
Из спальни доносится богатырский храп.
В голове у меня гудит. Я совершенно пьян.
– Что, к чертям собачьим, с ним было? – спрашиваю я.
– Ты о чем? – Марлена сбрасывает туфли, закидывает ногу на ногу и, склонившись, растирает подошву.
– Ну, только что, – лепечу я, – когда вы танцевали.
Она резко поднимает на меня глаза. Лицо ее искажается, кажется, она сейчас заплачет.