Вовка-центровой

— Да ладно ворчать, Наталья Петровна, давай открывай, — подошел к дверям Леонид Афанасьевич.
— Ой, да никак вы, Леонид Афанасьевич, нынче дежурите, я-то и не знала, проходите скорее, кого это вы нам привезли? — заюлила санитарка.
Двери распахнулись шире, и приехавшие прошли вовнутрь. Приемный покой представлял собой маленькую комнату с кушеткой и письменным столом, на котором стоял старый аппарат Рива-Роччи, склянка со шпателями и термометрами.
Вовку посадили на кушетку, а доктор исчез в дверях, которые выходили в высокий широкий коридор с мраморными полами. Оттуда несло карболкой.
Через несколько минут послышались шаги, это шли Леонид Афанасьевич и еще один врач, помоложе, который все пытался что-то выспросить у старшего товарища.
Они вновь раздели Вовку и полюбовались картинкой на коже его спины. Но на этот раз ему все же удалось увидеть в трюмо, стоявшем в раздевалке, часть своей спины с багровым следом молнии. Санитарка отвела его затем в душ и, после помывки под жидкой струей теплой воды, выдала ему полотенце и больничную одежду, которая была велика на несколько размеров. Но после того как он закатал рукава и брюки, все вроде стало нормальным, и его отвели в палату, где уже спали сладким сном несколько человек.
Утро пришло неожиданно. Из открытой форточки веял прохладный ветерок с запахом травы, цветов и прошедшего ночью дождя. Вовка сначала даже не понял, где он находится, ему показалось, что он в своем загородном доме под Москвой, и сейчас надо вставать, чтобы ехать в спортивный лагерь. Но заводской гудок за окном быстро нарушил его иллюзии. Зато соседи по палате отреагировали на этот гудок вполне предсказуемо. Они проснулись и начали приводить себя в порядок.
Один из больных, однорукий пожилой мужчина, глянул в Вовкину сторону и удивленно спросил:
— А ты, парень, когда сюда попал, вчера тебя вроде не было видно?
Вовка без особого желания ответил:
— Да вот молнию словил, меня и запихали сюда…
— Ух ты! Вот это дела! — восхитились больные. — Смотри-ка, живым остался, ну ты и везунчик.
Однорукий, пристально глядя на Вовку, сказал:
— Увы, не всем так везет, мимо меня вот осколок не пролетел.
Лежащий в углу палаты старый, заросший бородой дед не преминул заметить:
— Хватит тебе, Валентиныч, бога гневить, ты живой остался и на ногах, а сколько народа полегло.
В это время в палату заглянула санитарка и завопила:
— Ну, сколько можно лясы точить, вперед на завтрак, скоро Ирина Васильевна на обход придет.
Вовка вскочил с кровати, и в палате сразу раздался дружный возглас удивления:
— Эко тебя раскрасило, пацан, — прокряхтел дед, — в тюряге такую наколку не нарисуют!
Вовка хотел накинуть больничную рубашку, но столпившиеся вокруг любопытные не давали ему этого сделать.
— Да отвалите вы все нафиг, — пробурчал он, и тут же получил подзатыльник от одного из взрослых.
Нетренированное тело подростка плохо повиновалось его командам, но вбитые с детства навыки не подвели. Удар без замаха в челюсть — и мужчина уселся на пол, недоумевающе глядя по сторонам и потирая лицо. В палате наступила мертвая тишина.
— Ну что уставились, — вызывающе пробурчал Вовка, — в следующий раз подумает, как подзатыльники раздавать.
Он вышел в коридор и по запаху начал искать столовую.
В палате, когда Вовка оттуда ушел, старый дедок сказал:
— Ну и молодежь пошла, слова ей не скажи, сразу в морду бьет. Эй, побитый, хватит на полу сидеть, давай подымайся.
— Нет, вы все видели? Этот хмырь меня ударил! — внезапно вернулся к жизни сидевший на полу мужик. — Ну, это дело ему так не пройдет.
— Отвянь, Игорек, ты сам первый начал, — успокаивающе сказал однорукий, — а паренек, видать, боксер, как он тебя ловко приложил. Тебе лучше помолчать, а то выпишут на хрен, и будешь свой геморрой дома лечить.
После этого все пошли на завтрак, и только деду принесли жидкий чаек, кусок белого хлеба и кашу-размазню прямо в палату.
Когда все шесть человек вновь оказались в палате, там опять настала неловкая тишина.
Игорь, молодой парень лет двадцати пяти, бросал ненавидящие взгляды на Вовку.
Тому, с его почти семидесятилетним опытом, было это глубоко параллельно, но соседи так не считали.
Но тут двери распахнулись, и в палату вошла женщина средних лет, в очках и белейшем халате.
— Здравствуйте, товарищи, — громко поздоровалась она и, кинув любопытствующий взгляд на Вовку, подошла тем не менее в первую очередь к дедушке. До Вовки она добралась в последнюю очередь.
— Тебя ведь Володя зовут? — спросила она, смотря в историю болезни.
— Да, — коротко ответил он.
Ирина Васильевна удивленно вскинула брови и продолжила:
— Ну, расскажи, пожалуйста, что с тобой случилось?
Вовка скупо, в нескольких словах рассказал о вчерашнем событии, и с его рассказом брови врача поднимались все выше.
— Интересно, интересно, — сказала она, — понимаешь, Вова, я ведь первый раз вижу человека, которого молния ударила. Ты бы не мог рассказать о своих ощущениях подробней.
После опроса она тщательно осмотрела его, покачала головой, увидев красно-черные разводы на спине, и назначила ему рентген и анализы. Лекарств, после долгого раздумья, не назначила вовсе.
Только она вышла за дверь, как к Вовке сразу подскочил Игорь.
— Ну, фраер, ты попал, здесь тебя не трону, но подожди немного и узнаешь, как прыгать на незнакомых. У меня Софрон в кентах, понял? — прошипел он, брызгая слюной из дырки, которая была у него вместо двух верхних передних зубов.
Вовке, который не знал здесь никого, было фиолетово, Софрон в друзьях у парня, которого он ударил, или еще кто, поэтому он только с любопытством спросил:
— Так это Софрон тебе зубы выбил, чтобы легче у него отсасывать было?
Парень побелел и ушел на свою койку Потом собрал свои вещи, пошел к дверям, около них остановился, сказал, обращаясь к Вовке:
— Ты труп. — И вышел, хлопнув дверями.
— Зря. Зря, ты, паренек, так сказал, — неодобрительно буркнул однорукий, — ты что, не в курсах, что софроновская кодла здесь весь поселок держит, так что херовато тебе придется, на ножи поставят.
— Валентиныч, ну чо ты опять к парню пристал. Ты не понял, что он от молнии все соображение потерял, слыхал, как он с докторшей говорил, как не русский, — опять подал голос дед с дальней койки. — Ты лучше расскажи ему, что да как, объясни, а то выйдет из больницы и зарежут в подворотне.
— Да бросьте вы, мужики, меня пугать, — ломающимся голосом сказал Вовка, — если из-за каждого петуха серьезный вор будет на перо ставить, так его самого живо опустят. Если этот Софрон узнает, что этот пидор его другом назвал, сами представляете, что с ним будет.
Опять в палате повисло молчание.
И тут подал голос один из молчащих до сих пор больных. Это был крепкий мужчина с насмешливыми, внимательными глазами. Уши у него были, видимо, сломаны неоднократно, и Вовка давно просчитал, что это кто-то из бывших борцов.
— А скажи, парень, где это ты так наблатыкался, что понимаешь, когда ставят на перо, а когда нет.
— Так что тут такого, дяденька, у нас в поселке через дом да через два кто-то сидит, а кто-то выходит, не надо специально учиться, улица научит.
Говоря так, Вовка ничем не рисковал, и хотя он пользовался своей памятью, его память подростка пятидесятых годов вряд ли сильно отличалась от сегодняшних реалий.
— Ну-ну, — неопределенно протянул мужчина, — а кто тебе удар ставил, расскажешь?
— Простите, а не скажете, как вас зовут? — спросил его в свою очередь Вовка. — Мне дяденькой называть вас вроде неудобно.
Тот засмеялся.
— Меня Николай Петрович зовут, так можешь и обращаться.
— А меня Владимир Павлович, но можете звать Вовкой, — прозвучал ответ.
Николай Петрович с удовольствием сказал:
— Шустер, парень, так скажи, у кого занимаешься?
— Николай Петрович, понимаете, я вчера после молнии вообще ничего не помнил, вот только сейчас кусками стала память возвращаться. Мне кажется, что я ни у кого не занимался, может, к вечеру вам точнее скажу. А сейчас мне конкретные вопросы задавать ни к чему, вряд ли правильно отвечу.