Инкарцерон

Финн в смятении посмотрел на нее, потом на качающего головой Гильдаса.
— Решай сам, — буркнул старик.
Не зная, что делать, Финн спросил:
— Как тебя зовут?
— Аттия.
— Ну, в общем, Аттия… Я не хочу, чтобы мне кто-то служил. Но… ты можешь просто пойти с нами.
— У нее нет никакой провизии, получается, кормить ее придется нам, — бросил Кейро.
— У тебя тоже ничего нет. — Финн ткнул его набитый одеждой мешок. — Да и у меня уже тоже.
— Значит, будешь делиться с ней своей долей.
Гильдас привалился к стволу металлического дерева.
— Спите, — сказал он. — Обсудим все, когда зажгутся огни. Только будем дежурить по очереди. Первой можешь быть ты.
Девушка кивнула и, пока Финн неловко заворачивался в одеяла, скользнула в темноту и пропала. Кейро по-кошачьи, во весь рот зевнул.
— Наверняка перережет нам глотки во сне, — пробормотал он.
— Я ведь сказала: спокойной ночи, Элис, — произнесла Клаудия, смотрясь в зеркало на туалетном столике, но нянюшка все причитала над разбросанной по полу одеждой.
— Да что же это, Клаудия, шелк весь в грязи…
— Бросишь в стиральную машину. Я знаю, у тебя есть.
Элис сердито взглянула на нее. Обе отлично знали, что бесконечно скрести, выбивать и крахмалить одежду вручную, по старинке, было слишком утомительно. Слуги повсеместно — Клаудия подозревала, что даже при дворе, — давно уже не придерживались Протокола в подобных вещах, хотя и умело скрывали это.
Как только за нянюшкой захлопнулась дверь, Клаудия, подбежав к ней, повернула в замке огромный кованый ключ и включила защиту от наблюдения. Потом прислонилась к двери спиной и задумалась.
Джаред к ужину не вышел. Вообще-то, это ничего не значило — возможно, продолжал разыгрывать больного, к тому же он не выносил тупости ее жениха. А вдруг приступ в лабиринте все же не был игрой? Может, связаться с наставником? Но он предупреждал, что миником следует использовать только в крайних случаях, особенно когда Смотритель дома.
Завязав пояс ночного халата, Клаудия прыгнула на кровать и, вытянув руку, пошарила сверху по балдахину. Нет, здесь нет.
В доме царила тишина. Каспар непрерывно пил и болтал в продолжение всех четырнадцати перемен блюд, подававшихся за ужином, — рыба и рябчики, каплуны и лебеди, угри и засахаренные фрукты. Он громогласно хвастался участием в турнирах, новой лошадью, замком, который строился для него на побережье, и суммами, спущенными в карты и кости. По-видимому, последней его страстью была кабанья охота — то есть он стоял в стороне и ждал, пока слуги подтащат к нему раненого зверя, чтобы он мог добить его копьем. Он в красках описывал заколотых им кабанов, клыкастые головы которых украшали теперь коридоры дворца. При этом все подливал и подливал себе вина, так что речь его становилась все более бессвязной.
Клаудия слушала его с застывшей на губах улыбкой, время от времени подзадоривая какой-нибудь колкостью, которые Каспар едва ли понимал. Отец, сидевший напротив, весь вечер не сводил с нее глаз. Зажав меж пальцами ножку бокала, он крутил его по белому полотну скатерти. Клаудия, роясь в ящиках туалетного столика, вспомнила его холодный взгляд. Смотритель словно оценивал — как дочь держится в присутствии глупца, за которого ее выдают замуж.
Так, в ящиках тоже нет. Внезапно ее охватило отчаяние. Подойдя к окну и отодвинув защелку, она позволила ветру распахнуть его настежь, а сама безвольно съежилась на разложенных по подоконнику подушках. Если бы отец любил ее, как мог бы он пойти на это? Разве он не понимает, что делает ее несчастной на всю жизнь?
В теплом вечернем воздухе разносился сладкий запах левкоев и жимолости, а от рва долетал аромат оплетавших его края мускусных роз. Далеко за полями послышался звон колокола в Хорнсли, отбивающего полночь. Влетевшая в окно ночная бабочка беспечно порхала над пламенем свечи, и Клаудия смотрела, как на потолке то исчезает, то вырастает вновь огромная тень.
Показалось ей, или застывшая улыбка резче прочертилась на лице отца? Мог ли глупый, случайно вырвавшийся вопрос о матери еще больше осложнить положение дел?
Мать Клаудии умерла — вот все, что могла сказать Элис. Но она появилась в доме уже после, как и все прочие слуги. Единственным исключением был секретарь отца Медликот, с которым Клаудия почти никогда не разговаривала, а может быть, стоит? Ведь недаром этот вопрос словно острый клинок пробил панцирь холодной любезности и напускной благопристойности Эпохи, всегда носимый Смотрителем.
Клаудия улыбнулась, чувствуя, как горят щеки. Впервые ей удалось задеть отца за живое. Впервые нанесенный ею удар достиг цели.
Могло ли в смерти матери заключаться что-то необычное? В мире Эпохи болезни были явлением привычным, но богатые имели возможность пользоваться запрещенными препаратами — теми, что появились в последующие века. Отец всегда строго придерживался Протокола, но мог и нарушить его, чтобы спасти любимую жену. Или, наоборот, пожертвовал ее жизнью, не пожелав выйти за его рамки? А может, тут что-то другое, гораздо худшее?
Бабочка, усевшись на потолок, переползала то туда, то сюда. Клаудия высунулась в окно и взглянула вверх. В летнем небе ярко горели звезды, отбрасывая слабые, призрачные отсветы на крышу и фронтоны особняка и отражаясь серебряной зыбью в черной глади воды во рву.
Отец имел отношение к гибели Джайлза. Может, это не первая смерть, в которой он повинен? Вдруг — Клаудия чуть не подпрыгнула от неожиданности — что-то коснулось ее щеки. Задевшая ее бабочка прошелестела: «На подоконнике», — выпорхнула в окно и устремилась на слабый огонек, горевший в башне Джареда. Клаудия, просияв, вскочила и запустила руку под подушки. Нащупав холодные грани кристалла, она бережно вытащила его.
Ключ — видимо, Джаред принес его сюда, пока все были за ужином, — словно вобрал в себя сияние звезд. Слабое серебристое свечение охватило его, и в клюве орла зажглась яркая полоска. Со всеми предосторожностями, задув свечи и закрыв окна, Клаудия набросила на себя плотное лоскутное одеяло и положила Ключ на колени. Она коснулась его, потерла, даже подышала.
— Поговори со мной, — умоляла она.
Финн так задубел от холода, что едва мог даже дрожать. Металлический лес вокруг был погружен в абсолютный мрак. В маленький кружок света, отбрасываемого лампой, попадала лишь вытянутая рука Кейро да съежившаяся фигура Гильдаса. Силуэт девушки угадывался под одним из деревьев. Оттуда не доносилось ни звука — уж не заснула ли?
Он осторожно потянулся к мешку Кейро, решив натянуть один из его нарядных камзолов поверх своего. Может, даже парочку — если и треснут, Кейро как-нибудь переживет потерю. Подтянув мешок к себе, он залез внутрь, и его рука коснулась Ключа. Почему-то тот был теплым.
Финн бережно достал кристалл и охватил его руками, согревая сведенные от холода пальцы.
— Поговори со мной, — вдруг негромко произнес Ключ.
Глаза у Финна расширились от изумления. Он оглянулся на остальных. Все спали. Стараясь не шуметь — в полной тишине даже скрип его кожаного пояса казался оглушительным, Финн осторожно поднялся. Ему удалось сделать только три шага: металлические листья шуршали слишком громко: Кейро что-то пробормотал во сне и повернулся на другой бок. Финн замер, стоя за стволом дерева, потом поднес кристалл к уху.
Ключ молчал. Финн ощупал его со всех сторон, потряс, потом зашептал в него:
— Сапфик? Лорд Сапфик, это ты?
Клаудия вздрогнула. Ответ был слышен совершенно отчетливо. Лихорадочно зашарив вокруг глазами и не найдя ничего, чтобы записывать звук, она тихонько выругалась и склонилась над кристаллом:
— Нет! Нет, меня зовут Клаудия. А кто ты?
— Тише, а то проснутся!
— Кто проснется?
— Мои друзья, — после небольшой паузы ответил голос. Почему-то он звучал приглушенно, почти испуганно.
— Кто ты? — снова спросила она. — И где находишься? Ты в Инкарцероне? Ты — Узник?