Маяк Фишера (ЛП)
— Спасибо, — говорю я маме. — Я пришел к Сэлу этим утром. Старик на самом деле прослезился, когда я отдал ему вывеску. Я делаю еще одну вещь, когда закончу, тогда доставлю.
Моя мама улыбается и еще сильнее сжимает мою руку.
— Ты хорошо выглядишь, Фишер. Здоровым...счастливым. Мне нравится твоя борода, — говорит она с улыбкой.
Я дотрагиваюсь до своей щеки и пожимаю плечами.
— Я не знаю, думаю побриться.
Она быстро качает головой.
— О нет, не делай этого. Я слышала, что щетина повальное увлечение у леди. По крайней мере, так написано в моем «Cosmo».
Мы оба беззаботно смеемся.
— Да, но меня интересует только повальное увлечение одной леди, в частности, а она, похоже, увлекается чисто выбритыми и в костюмах на сегодняшний день, — говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал не слишком подавлено.
Хотя последние две недели я провел в уединении, в подвале моего деда, но мне приходилось выбегать в город за продуктами, где я видел Люси несколько раз издалека, и она всегда была с мудаком Станкфордом, всегда красивая и смеющаяся. Это мне она должна смеяться, меня держать за руку, когда идет по городу. Я ненавижу, что каждый раз, когда я ее вижу, она одета в модную одежду, с уложенными волосами и макияжем — такая вся идеальная. Она выглядит более прекраснее, когда не накрашена и одета в простые шорты и футболку.
— Вещи не всегда такие, какими кажутся, Фишер, ты должен знать это. Посмотри, сколько времени я не понимала, как сильно ты страдал? Это убивает меня, что ты испытывал такую боль все то время, а я даже не знала об этом, — говорит она мне с грустью.
— Мам, не надо. Никто не знал, даже Люси. Это было не совсем то, чем бы я хотел поделиться с людьми. Это было мрачное время, и я разваливался на части. Я причинил боль многим людям, и я рад, что тебя тогда не было рядом, я не хотел бы, чтобы ты была свидетелем всего этого, — говорю я ей.
Тогда я оттолкнул от себя не только Люси, но и свою мать. Я перестал приходить сюда на ужин, и перестал принимать ее приглашения встретиться в городе. Я и так уже тянул Люси вниз за собой, и я не хотел делать тоже самое со своей матерью.
— Поговорим о Люси, ты случайно не знаешь ничего о ежемесячных депозитах, которые приходят на ее имя?
Она отворачивается от меня и начинает виновато теребить золотые браслеты на своем запястье.
— Мааааааааам? — я растягиваю слова и касаюсь рукой до ее ноги, ожидая ее ответа.
Она вздыхает, складывает руки на коленях и, наконец, поднимает на меня глаза.
— Хорошо. Да, это была я. Я просто беспокоилась о ней после твоего ухода. Я подслушала, как твой отец разговаривает с кем-то по телефону, и сказал, что она с трудом оплачивает счета, а затем Трип сообщил про кучу ремонта, который полностью уничтожил ее сберегательный счет, и мне стало так плохо, и я создала счет в тот же день, когда твой отец уехал по делам. Прости, мне, наверное, не стоило было этого делать, но я не знала, чем еще я могла бы ей помочь. Понимая, что она никогда не обратится к нам за помощью, чем? Твой отец так и не признал ее, и я испытывала угрызения совести от того, что все эти годы я позволяла ему так плохо обращаться с ней. Я сделала это за всю ту боль, которую мы причиняли этой семьи на протяжении многих лет.
Мне тяжело, я не могу злиться на нее, хотя ее действия по-королевски закрутили штопор между Люси и мной. Она просто пыталась помочь единственным способом, который знала. Она не могла знать, как сильно это может ранить гордость Люси, что ей посылают деньги, показывая тем самым, что она не в состоянии сама позаботиться о себе, хотя и сильно нуждается в помощи.
— Все хорошо, мам. Это была хорошая идея, которую ты придумала, но не могла бы ты сделать мне одолжение и перестать теперь посылать ей эти депозиты? У меня немного натянутые отношения с Люси, и это не совсем полезно для моего случая, — объясняю я с улыбкой, пытаясь не слишком сильно ранить ее чувства.
— Сделаю. Я позабочусь об этом завтра, — соглашается она кивком головы.
Несколько минут мы сидим молча, наслаждаясь шумом волн, разбивающихся о скалы, доносящимся через открытое окно.
— Я так счастлива, что ты становишься лучше, Фишер. Ты действительно хорошо выглядишь. Я уверена, что это только вопрос времени, и Люси заметит, что ты стал другим, — мягко говорит она, с улыбкой.
Я качаю головой, откинувшись на спинку дивана, поглядывая в окно через ее плечо, смотря на океан.
— Я не знаю, мам. Я просто не знаю, что мне сделать. Я совершил столько ошибок с ней и причинил ей столько боли. Мне хочется, чтобы она увидела, что теперь я стал совсем другим, что я никогда не вернусь на тот путь, по которому прошел, но каждый раз, когда я пытаюсь с ней поговорить, она бесконечно злиться на меня. Я хочу иметь с ней будущее. Я буду любить ее вечно, и хочу заботиться о ней до конца своих дней. Я просто даже не знаю, с чего я должен начать, чтобы сделать все правильно...
Я замолкаю, переведя свой взгляд с океана на мать. Хотя мы никогда не были настолько близки из-за моего отца, с ней до сих пор легко говорить или обращаться за советом. К этому можно еще добавить, что она всегда обожала Люси, и она, пожалуй, единственный человек, на которого я могу рассчитывать, способный помочь мне разобраться в этой ситуации.
Она встает и тянет меня за руку.
— Пойдем, я тебе кое-что покажу, — говорит она, ведя меня через дом, вверх по главной лестнице, по коридору в мою старую комнату.
Она толкает дверь и тянет меня внутрь, я останавливаюсь и пытаюсь утихомирить свое скачущее сердце, оглядываясь вокруг. Много лет назад мама превратила эту комнату в свой кабинет, чтобы у нее было место, где она могла бы работать над многими волонтерскими проектами, которые организовывает. Ее компьютерный стол по-прежнему находится в углу возле окна, картины и другие произведения искусства, которые раньше украшали комнату, были заменены темными рамками. Часть меня хочет стремглав убежать прочь из этой комнаты, чтобы не видеть все мои памятные вещи, которые она повисела на стену и поставила в другие места, но я понимаю, что не могу уйти вот так. Тогда был ли смысл проходить терапию в течение года, чтобы окончательно изгнать этих чертовых демонов. Каким же трусом я стану, если не смогу встретиться со своим прошлым лицом к лицу, причем прямо сейчас?
Медленно идя по комнате, я вижу свое «Пурпурное сердце», лежащее внутри темной коробочки вместе с официальным письмом, пришедшим с ним. Моя травма плеча стала причиной возвращения домой с последнего боевого задания, именно тогда я и сотворил такое с Люси на кухне. Я не хотел оставлять своих людей в зоне боевых действий и я, конечно, не хотел оставлять их, из-за того, что совершенно не учел — «реального» ущерба. Мужчины теряли жизни и конечности, а я был вынужден отправиться домой из-за каких-то несколько кусков металла, застрявших в плече и повредивших нерв. Я был так зол, когда получил медаль за мою гребаную работу, так разозлился, что отказался присутствовать на церемонии вручения и запихнул ее в ящик комода, даже не взглянув, как только она пришла по почте.
Рядом с пурпурным сердце в рамочке находится статья из нашей местной газеты, рассказывающая о «местном парне», отправившимся за океан в свой первый поход. Мой мундир висит на дверце шкафа, камуфлированный рюкзак, обагренный моею кровью из-за травмы плеча, лежит на полу у стены.
Я сжимаю и разжимаю кулаки, чтобы они не тряслись, сажусь на корточки и протягиваю руку к рюкзаку, вспоминая вес его на спине через столько лет и столько боевых заданий. Все предметы в этой комнате были запихнуты в баул и спрятаны за шкафом в доме Люси, я не мог смотреть на них, они вызывали во мне плохие и ужасные воспоминания. Бобби сказал мне, что отдал баул моей матери, когда очищал весь тот беспорядок, который я сотворил с нашим домом, но я никогда не мог предположить, что она вытащит их и превратит эту комнату в храм, в котором находилось все, через что мне довелось пройти. Слезы наворачиваются у меня на глазах, когда я думаю о всех мужчинах, которые отдали свои жизни, мужчинах, с которыми я вместе ходил на задания, и мужчинах, которые стали моими братьями. Так много жизней было потеряно, а я никогда не понимал, почему должен возвращаться домой год за годом. Я никогда не мог понять, почему именно я был одним из тех счастливчиков, которых не отправили домой в гробу, покрытым флагом.