Женские фантазии (Герой моих грез, Фантазия)

— Спокойной ночи, мистер Рэндольф.
— Спокойной ночи, Элизабет.
Тед сделал это нарочно: назвал ее по имени после того, как она назвала его мистером Рэндольфом. Кивнув, Элизабет быстро пошла к себе в дом. Возле злополучного дерева она подобрала туфли, но не остановилась, чтобы надеть их. Только закрыв за собой дверь, она вздохнула с облегчением. Однако тут же ей снова пришлось взять себя в руки: она услышала, как с другой стороны, с парадного входа, вбежали дети.
— Мама! Ты здесь?
— Да.
Элизабет оставила туфли в крохотной прихожей перед кухней, а сама пошла к холодильнику. Слава богу, миссис Алдер вынула из морозильника упаковку куриного фарша.
— Что на ужин? — спросила Мэган, заходя на кухню.
— Гамбургеры.
— Можно мне на этот раз разжечь мангал?
— Нет. Сегодня я поджарю мясо на сковороде.
— Мама, но ведь получается куда вкуснее, когда ты готовишь мясо во дворе.
— Сегодня я не собираюсь устраивать барбекю.
— Но почему?!
Господи, когда-нибудь Мэтт доведет ее своими вопросами.
— Потому что не хочу! А теперь иди помой руки и возвращайся за стол.
Дети выскользнули из кухни, недовольно бормоча себе под нос. Элизабет и сама была бы не прочь поджарить мясо на углях, при мысли об аппетитном дымке у нее чуть слюнки не потекли, но снова выходить сегодня во двор она не желала. Все лето она то и дело ловила себя на том, что смотрит на соседа, расположившегося на застекленной веранде, прозрачные стены которой были закрыты жалюзи лишь для вида. Он сидел в кресле и смотрел телевизор. Элизабет понимала, что поступает неприлично, но ничего не могла с собой поделать. Так чувство неловкости и стыда стало ее постоянным спутником во время вечерних пребываний во дворе. Ей порядком надоели эти сражения с собой. Всякий раз она задавалась странными вопросами: стоит ли окликнуть его, чтобы поздороваться, как она поступала с остальными соседями? Стоит ли дружески помахать ему рукой? Согласитесь, довольно изматывающее состояние: постоянная неуверенность в том, что делаешь.
Если Рэндольф не видел ее, ей казалось уместнее не беспокоить его, чтобы он, не дай бог, не подумал, будто она стремится привлечь его внимание. А если видел, то ей не хотелось давать ему понять: она знает, что он ее видит. Поэтому Элизабет просто игнорировала Теда.
Ее поведение можно было бы назвать глупым, но в общем-то она вела себя грубо. Единственное, в чем Элизабет находила себе оправдание, так это в том, что она, как вдова, должна беречь свою репутацию. Известно, что, если речь идет о молодой женщине, недавно потерявшей мужа, «слишком много предосторожностей» не бывает. Даже рискуя показаться неучтивой, Элизабет оставалась неприступной для мужчин с тех самых пор, как два года назад потеряла мужа.
Тем утром она, как обычно, помахала Джону рукой, провожая его на работу. Не было у нее никаких предчувствий! Она и подумать не могла, что видит мужа живым в последний раз. На самом деле в тот момент Элизабет думала вовсе не о Джоне, а о том, что надо успеть положить в школьный рюкзак Мэган катушку ниток и бумажную тарелку: дочь только что озадачила ее, сказав, что сегодня на уроке рисования они начинают работу над каким-то художественным проектом. Элизабет не помнила даже, какого цвета рубашку и какой галстук надел на работу ее муж в тот день. Только потом ей пришло в голову, что ему давно пора постричься. В морге, куда ее вызвали для опознания, ей объяснили, что его, уже мертвого, вытащили из-под обломков машины, потерпевшей аварию на скоростном шоссе. Ей понадобилось несколько дней, чтобы припомнить их последний разговор наедине, последний поцелуй, последний раз, когда они занимались любовью.
Но есть то, что она никогда не сможет забыть: его улыбку и смех, его доброту и заботливость, его нежность и ласку, когда они занимались любовью, их мечты о будущем. Она любила мужа, подарившего ей двух прекрасных детей и много счастья. Его смерть оставила пустоту в ее сердце, пустоту, которую никто и никогда не сможет заполнить.
Очнувшись от воспоминаний, Элизабет порывисто обняла детей и прижала к себе так, что они смутились и поспешили высвободиться из материнских объятий.
Ее пылкие объятия были чем-то большим, нежели простая демонстрация любви. За ними стояла отчаянная потребность в общении, человеческом тепле. Ей так не хватало чувства сопричастности, так хотелось ощущать себя объектом заботы, любви… Но только взрослой любви, любви мужчины. Временами ее тело и душа испытывали такой голод, что Элизабет казалось, будто она умирает от истощения.
Постепенно во всех комнатах погас свет. Настало время и для Элизабет ложиться спать. Она вошла в спальню и включила торшер, который стоял у изголовья ее кровати и представлял собой цветок — ножка-стебель из металла под бронзу, плафон из матового стекла напоминал соцветие лотоса. Через несколько месяцев после смерти Джона Элизабет сделала ремонт в спальне и поменяла обстановку, потому что здесь, как нигде в доме, ее донимали мучительные воспоминания.
Теперь спальня была отделана в ее вкусе, но радости от этого Элизабет почти не испытывала. Красоту хочется с кем-нибудь разделить. Скучно жить одной в нарядной комнате. Лила была права. Радость от монашеской жизни трудно испытать, если ты не монахиня. Обидно каждую ночь ложиться в постель в одиночестве. Элизабет не хватало того приятного чувства, когда кожей чувствуешь тепло родного человека.
Но что делать молодой вдове с двумя детьми, заботящейся о своих моральных устоях, с этим вынужденным целомудрием? Ничего. Не могла Элизабет последовать советам сестры и заманить в сети мужчину лишь для того, чтобы погасить снедавший ее огонь. Да и вряд ли можно ожидать, что мужчину, которого ей удастся поймать, она воспримет лишь как лекарство от одиночества. Это Лиле легко говорить: зачем принимать аспирин от головной боли, когда есть средство получше? Может, ей тесное общение с представителями противоположного пола и помогает снимать неприятные симптомы сексуальной неудовлетворенности, но Элизабет не могла воспринимать отношения с мужчинами с таким цинизмом.
Наверное, из-за чувства безысходности сознание Элизабет начало ускользать из-под контроля. Воображение становилось разнузданным и неудержимым. Конечно, в том, что она сегодня выглядела идиоткой перед Тедом… вернее, мистером Рэндольфом, виновато только ее воображение. Сейчас, наверное, он от души смеется над тем, как она разволновалась, когда он снял ее с дерева.
Злая и раздраженная, Элизабет вспоминала, как суетилась, строя из себя жеманную дурочку, — широкие плечи и проницательные голубые глаза произвели на нее слишком сильное впечатление. Приходится признать, что сосед мог составить конкуренцию самому Полу Ньюмену. Поймав себя на том, что продолжает думать о Теде, а не о собственном глупом поведении, Элизабет выключила торшер. Однако не удержалась и заглянула в щелочку между ставнями, проверяя, горит ли свет в соседнем доме.
Да. Свет горел. Она увидела и самого Теда, сидящего на веранде. Он развалился в плетеном кресле и смотрел телевизор. И тоже был один. Невольно Элизабет спросила себя: было ли это уединение сознательным или он ненавидел одиночество так же сильно, как она?
— И что потом?
— А потом ему пришлось подняться на лестницу и спустить ее вниз.
— И что, мистер Рэндольф справился?
— Ага. Он положил руки… вот сюда.
— Но это уже после того, как порвалась ее нижняя юбка.
— Ах да, совсем забыл об этом!
— Ее нижняя юбка порвалась? Вы пропустили такой момент! Придется возвращаться.
— Доброе утро.
Три головы одновременно повернулись; услышав хриплый со сна голос Элизабет. Завязав пояс халата узлом, она послала сестре укоризненный, если не сказать хуже, взгляд и, сдержав зевок, отправилась варить кофе.
— Почему ты меня не разбудила? — спросила она, размешивая в чашке с черным кофе низкокалорийный заменитель сахара.
— Потому что, как мне показалось, тебе требовался отдых.