Родовое проклятье (Мы странно встретились)
– Сережа, это шутка? – в голосе Софьи прозвучала последняя отчаянная надежда.
Брат с сердцем выругался и отошел к окну. Не оборачиваясь, глухо сказал:
– Вчера, еще до твоего прихода, мы играли с ним в баккара. Он неплохой игрок, этот, как ты выразилась, навозный хам. Голова у него варит превосходно, и ум прирожденного математика. Короче, я должен ему полторы тысячи рублей.
– Сколько?! – задохнулась Софья. – Сережа, но… но на какие же деньги ты играл?! Откуда столько?
– Я играл в долг, – отрывисто сказал брат. – Видит бог, сначала мне очень везло. Возможно, этот Мартемьянов нечист на руку, но я не замечал. Я уже был прилично пьян к тому времени. А потом прибежала ты, и… и… Соня, он меня убьет. Я дал слово чести…
– Пардон, слово – чего?.. – со всем возможным сарказмом переспросила Софья, молясь про себя только об одном: чтобы не грохнуться в обморок. Взгляд уже мутился, дыхания не хватало, и она машинально потянула ворот блузки. Тот затрещал и пополз вниз, на пол упала и покатилась пуговица.
– Соня, умоляю тебя!.. – Сергей наконец обернулся, Софья увидела его глаза, крупные капли пота на лбу. – Соня, пойми, в нашем положении… Боже мой, да с какой стати ты строишь из себя оскорбленную добродетель?! Посмотри, как мы живем! Мы, графы Грешневы!
– По твоей милости, – вставила Софья, но Сергей ее не услышал.
– Катерина обворовывает мужицкие огороды! Вы с Марфой бьете уток по болотам! Анна… Анна – падшая женщина, из-за нее никто в уезде со мной не здоровается, а…
– Ты живешь на ее деньги, мерзавец!
– …а ты ломаешься, как институтка! Будто не понимаешь, что произойдет, если мадемуазель Грешнева и далее изволит кривляться! Ты сама видела этого Мартемьянова, ты видела его людей! Такие ничего не боятся и ни перед чем не останавливаются! Он убьет меня, сожжет имение и увезет тебя силой, и, поверь мне, ничего ему за это не будет! Поверь мне, сестра, я знаю, что говорю! И что тогда будет с Катериной?! Она еще ребенок, у нее нет ни воспитания, ни образования, ей…
– Боже мой, про Катерину он вспомнил… – пробормотала Софья. На этот раз Сергей услышал ее, перестал кричать, оборвавшись на половине фразы, снова отошел к стене. Тихо сказал:
– Там, во дворе, ждет его человек. Деньги получишь лично ты, в руки, когда придешь. Это его условие.
– Умный человек. Тебе в руки не дает… – эту последнюю колкость Софья выговорила по пути к окну. Осторожно, из-за занавески взглянув на двор, она увидела стоящую у ворот подводу, запряженную гнедой. На подводе сидел… вчерашний светлоглазый приказчик. От изумления утратив бдительность, Софья качнулась к подоконнику. Приказчик, видимо, заметил движение в окне, тут же поднял голову и, встретившись глазами с Софьей, коротко поклонился ей. Она отпрянула от окна, чувствуя, как бухнуло в ребра сердце. Закрыла лицо руками. Медленно пошла к двери.
– Соня… – неуверенно окликнул ее Сергей.
Софья остановилась на пороге. Не оборачиваясь, сказала:
– Я пойду в лес. Поищу Марфу. Она поедет со мной. Скажи посланному, пусть подождет.
Софья не помнила, как прошла через весь дом к черному ходу, как пересекла двор, как пробиралась через огород и заваленные картофельной ботвой зады, как шла, босая, по колючему жнивью сжатых полей, на которые то и дело крапал дождь. Она действительно собиралась идти на поиски Марфы, но через какое-то время, когда дождь припустил сильнее и Софья почувствовала холод на плечах от промокшего платья, она поняла, что оказалась вовсе не на лесном болоте, давно исхоженном вдоль и поперек. Неведомо как она свернула со знакомой тропки и пришла на высокий берег Угры за полверсты от имения. Здесь гулял ветер, морща серую речную гладь, ероша желтый, высохший камыш, монотонно гудя в стволах высоких сосен, растущих на обрыве. Чуть не в лицо Софье, пронзительно крича, кинулась чайка, но порыв ветра сбил ее полет, и чайка, вскинувшись под облака, унеслась прочь. Передернув онемевшими от холода плечами, Софья подошла к краю обрыва, посмотрела вниз, на неприветливую, всю сморщенную от ветра воду. Села прямо на песок, отвела за спину промокшие, слипшиеся волосы. Равнодушно подумала о том, что Сергей, по большому счету, прав и, не случись это все так неожиданно, она, может быть, и скандалить бы не стала. Пошла же на это Анна, не побоявшись ни утраченной репутации, ни унизительного положения, ни потерянных навсегда знакомств в привычном кругу и думая только о том, что теперь будет на что прожить сестрам, тогда еще малышкам. И сама она, Софья, разве не о том же думала вчера, глядя на себя в темное зеркало и перебирая локоны? На что еще она годна – без образования, без средств, без приданого, без единого нового платья? И – Катя, Катя, Катя… Дикий зверек, лесная девчонка, едва грамотная, без тени манер, ругающаяся, как базарная цыганка, и, как цыганка же, ворующая яблоки и кур по дворам, – только чудом не поймали еще, вот позору-то было бы…Что будет с ней? Через два-три года, когда она войдет в невестин возраст, – что с ней будет?! А этот Мартемьянов, возможно, не так отвратителен… Может, он согласится оплатить обучение Кати, тогда…
Софья зажмурилась. Рассудок был, как всегда, прав, но при одном воспоминании о вчерашнем происшествии, о стиснувших ее грубо, как куклу, грязных руках с обломанными ногтями, о тяжелом запахе, идущем от расстегнутого кожуха, о пьяных черных глазах к горлу подступила тошнота. «Бесполезно… – подумала Софья с тем же тупым безразличием. – Стошнит меня рядом с ним, он обидится да прогонит. Ни чести, ни денег – вот и все. Зимой с голоду умрем. И я, и Катя, и Марфа вместе с нами. Напрасно Аня столько лет мучилась…»
Софья встала, снова подошла к берегу. Порыв ветра вывернул кусты ракитника, оторвал несколько серебристых листьев, унес их на дальний, затянутый туманом берег. Тяжелые сизые тучи затянули небо, и вода Угры еще больше потемнела. В каком-то полусне Софья подумала, что больно не будет. Холодно, наверное, но ведь и сейчас, в сыром платье, ничуть не теплей. Плавать она не умеет, значит, и кончится все быстро. И ничего больше не будет – ни изматывающих, постоянных, не оставляющих даже во сне мыслей о деньгах, ни приступов голода по вечерам, когда все уже съедено, ни долгих тоскливых, бесконечных дней нищей зимы, ни Мартемьянова, ни пьяного брата, ни усталого лица Ани… ничего. Глубоко вздохнув, Софья подошла к самому краю обрыва, открыла глаза. В это время в разрыв между сизыми осенними тучами неожиданно выглянуло солнце. И когда сияющий луч лег на свинцовую воду бегущей реки, Софья зажмурилась и шагнула вниз. Резкий ветер, удар о воду, чей-то пронзительный крик, страшный, стылый, стиснувший грудь холод, удушье – и темнота.
– …Да разденьте вы ее вовсе, Владимир Дмитрич, дело вам говорю! И не так вовсе надобно! Вы ей зубья, зубья разожмите, все само повыйдет, и на грудя жмите! От дайте я… Да-а, грудя знатные…
– Пошел вон, паршивец! Займись лошадьми лучше.
– Да осадите вы назад, помрет еще барышня от вашего благородства… Ножом разожмите зубья-то!
«Разве так умирают?» – подумала Софья, не в силах открыть глаза и чувствуя, как чьи-то руки теребят ее, растирают, поворачивают, разжимают рот… Ангелы, черти – кто это? А она, глупая, и в бога не верила никогда…
– Вот… Вот… Есть! Северьян, есть!
– Вода пошла? Ну и слава богу… Давайте ее сюда, к огню поближе, да водки ей дайте. Прямо в рот лейте, лейте со всем почтением… И растереть бы надобно. Ох, коли б не воспитание ваше…
Рот обожгла горькая жидкость, от которой Софья задохнулась и, закашлявшись, выплюнула водку. Сквозь зубы снова пошла отвратительная, теплая вода, Софья почувствовала, что те же руки держат ее за плечи, давят между лопаток сильно и больно.
– Ах… да оставьте же меня… – едва смогла выговорить она, отплевываясь и задыхаясь. – Уберите руки, кто вы?
– Ложитесь и поменьше разговаривайте, – сказал тот, кого называли Владимиром. – Не бойтесь, вас не обидят. Напрасно вы это сделали, Софья Николаевна. Если бы мы с Северьяном не успели в последний момент… Поверьте, таким образом ничего нельзя исправить.