Девушка в переводе

— Ты полностью оправдана за отсутствием улик.
Улыбнувшись, она похлопала меня по плечу. Я заметила, что полкласса наблюдает за нами. Напряжение внутри постепенно отпускало.
Надеюсь, у доктора Коупленд тоже не осталось сомнений.
В том же году у нас дома появился телефон. Я понимала, что дополнительные расходы огорчают Ма, но уж слишком стыдно было оставаться единственным пробелом в списке школьных телефонов, который раздавали всем ученикам. Это походило на публичное заявление о собственной нищете, не хватало еще подробно рассказать о реальных условиях, в которых мы жили. Ма уступила, поскольку я настаивала, что мне необходимо обсуждать по телефону домашние задания.
Но в целом мы жили как прежде. Я привыкла, что Ма оставалась в Америке все такой же иностранкой. Она совсем не знала и не учила английский, поэтому любыми делами за пределами Чайнатауна занималась я. Каждый год я корпела над нашими налоговыми декларациями, изучая документы, выданные фабрикой. Раз за разом перечитывала приложения, напечатанные мелким шрифтом, надеясь, что не упустила ничего существенного. Если Ма отправлялась в магазин, без моей помощи было не обойтись. Иногда нужно было вернуть товар или пожаловаться на его качество, но хуже всего были попытки Ма торговаться, как принято в Гонконге, а мне приходилось переводить.
— Скажи, что мы заплатим только два доллара, — командовала Ма в американском рыбном магазине неподалеку от нашего дома.
— Ма, здесь так не принято!
— Делай что велят!
Мне было только тринадцать. С виноватой улыбкой я лепетала:
— Два доллара?
— Два доллара пятьдесят центов, — равнодушно отвечал продавец.
А потом Ма бранила меня за неправильное отношение к делу. Она была убеждена, что прояви я настойчивость, и мы запросто получили бы скидку.
В школе я была все так же одинока. В середине зимы некоторые ребята появлялись на занятиях с загорелыми лицами и белыми кругами вокруг глаз — от специальных защитных очков. Они с восторгом рассказывали про разные курорты — «Сноу-берд» в Юте и «Валери» во Франции. Возникла мода на особый фасон лыжных курток — короткие, в обтяжку, с высоким воротом, — и вскоре большинство одноклассников облачились в них. Я подслушала, сколько стоит такая, — если в пересчете на юбки, то двадцать тысяч штук.
А еще девчонки начали пользоваться косметикой, они красились в раздевалке или в туалете. И вот этот аспект жизни интересовал меня гораздо больше, чем лыжные куртки. Косметика казалась волшебным средством, которое поможет выглядеть, как все. Как-то раз в туалете для девочек Аннет продемонстрировала мне штуку под названием «маскирующий карандаш». Она намазала им прыщик на подбородке, и я глазам своим не поверила — тот стал почти незаметен. Я тут же подумала, как здорово было бы замаскировать таким образом мой вечно воспаленный от простуды нос.
— Держи, — сказала Аннет. — Для меня все равно слишком темный тон.
В подобные моменты становилось ясно, что, несмотря на все мои ухищрения, Аннет понимала мою ситуацию гораздо лучше, чем кто-либо еще в школе, но я все равно не могла решиться говорить об этом вслух. Да и, несмотря на свою доброту, она все равно представить не могла, насколькомы в действительности бедны.
Я повзрослела и болела теперь гораздо реже, хотя насморк все еще частенько донимал. Гораздо больше волновали меня недомогания Ма. Стоило ей закашляться, и я пугалась, что туберкулез вернулся, но, к счастью, все обошлось. Уровень нашей жизни и условия ее не менялись, но с течением времени я запретила себе переживать по поводу собственных несчастий.
Мы с Ма все ждали, когда же под окнами появится специальная машина для сноса зданий, тогда ведь Тетя Пола вынуждена будет переселить нас отсюда, но этого так и не произошло. Однажды Ма спросила напрямую, когда можно будет переехать, и Тетя Пола на миг продемонстрировала свою темную сторону.
— Если вам там так плохо, никто не мешает поискать другие варианты.
После этого Ма не решалась задавать вопросы. Мы продолжали выплачивать долг, и Тетя Пола, разумеется, не желала, чтобы мы съезжали куда-то. Гораздо удобнее и дешевле было оставить все как есть. Да и по чести сказать, в круговерти работы и учебы мы настолько изматывались, что просто ни на что не оставалось сил.
Мы вынуждены были смириться с тараканами и мышами, закоченевшими от холода руками и ногами, жизнью перед открытой духовкой. Единственный выходной день, воскресенье, и тот был занят делами: мы закупали продукты на неделю, заканчивали взятую с фабрики работу, готовились к многочисленным китайским праздникам, а я делала домашние задания. Единственным светлым пятном было посещение храма Шаолинь в Чайнатауне. Располагавшийся на втором этаже одного из зданий Нижнего Ист-Сайда, он был моим личным убежищем.
Служили там настоящие китайские монахини. Бритоголовые, в черных одеждах, они бесплатно кормили вкусной вегетарианской едой: жареной лапшой с тофу, рисом, черными грибами с рифлеными шляпками под названием «облачное ушко». Монахини протягивали миску с едой, и в каждом жесте ощущалась истинная доброта. Мы возжигали благовония, кланялись огромным статуям Будды в главном зале, а потом молились за усопших, особенно за Па. В храме было так спокойно, словно мы и не уезжали из Гонконга. Словно некие высшие силы продолжали сострадательно присматривать за мной и Ма.
Работа на фабрике не оставляла свободного времени. Лишь изредка, когда мы не спешили с отправкой следующей партии товара, я под каким-нибудь надуманным предлогом сбегала на несколько часов погулять с Аннет.
В один из таких дней Аннет предложила сходить в кино. Я еще ни разу не бывала в американском кинотеатре и сначала засомневалась. Неверно расценив мои колебания, Аннет настаивала:
— Я захвачу косметику, и перед сеансом мы накрасимся. Не переживай, потом все смоем.
Придумав объяснение для Ма, мы отправились смотреть «Индиану Джонса и Храм Судьбы». Я волновалась, хватит ли у меня денег, но у окошка кассы Аннет настояла, что платить будет она. Я пробовала возразить, хотя в глубине души испытала облегчение. У меня-то карманных денег не было, только монетки, которые порой удавалось сохранить от сдачи в магазине, да и их я все время нервно переводила в юбки.
В кинотеатр мы пришли загодя, огромное здание оказалось полупустым, со множеством помещений. На полу светились лампочки, как в самолете на пути из Гонконга. Я с наслаждением вдыхала аромат попкорна, но Аннет тут же потащила меня в дамскую комнату, где, лукаво улыбаясь, достала розовую пластмассовую косметичку. Похоже, новенькую. Внимательно рассматривая квадратики разноцветной пудры, она рассказала, что это подарок кузины.
— У тебя грандиозные скулы. — Аннет, хихикая, красила меня румянами.
— У тебя тоже. — Я не представляла, что делает скулы «грандиозными», это казалось довольно странным.
По завершении процесса я взглянула на себя в зеркало — потрясающие перемены. Тени на веках, румяна, губная помада. Не осталось ни дюйма кожи естественного цвета. Вот здорово было бы, очень по-американски, выглядеть так всегда. Я осторожно коснулась щеки кончиком пальца.
— Какие же вы красотки, девчонки, — улыбнулась проходившая мимо дама.
Мы были счастливы. А потом в темном зале смотрели длинный фильм, в котором я ничего не понимала. Но зато ощущала под пальцами бархатную обивку кресла и представляла, насколько ослепительно выгляжу в макияже. Индиана Джонс, кажется, был настоящим героем. Фильм напоминал боевики, что я смотрела по телевизору в Гонконге, только менее понятный, а еще там было много злодеев, дикарей и детей, которых нужно было спасать. Но все равно здорово. После кино мы с Аннет вернулись в дамскую комнату смыть косметику. Ей тоже не разрешали пока краситься. Неважно — теперь у нас была общая радостная тайна.
На лето Аннет уехала в лагерь, а я целыми днями работала на фабрике. С одной стороны, это облегчало тяжкое бремя Ма, с другой — дополнительная работа означала дополнительный заработок. Тем летом я в деталях изучила, как именно намокает от пота лифчик. Сначала становится влажной полоска под грудью, постепенно пот поднимается выше, под мышки, проникает в чашечки лифчика и в последнюю очередь — в лямки. За полчаса работы белье промокает насквозь.