Девушка в переводе

— Ты до сих пор умеешь читать по-китайски, — качнул он головой в сторону газеты.
Я кивнула. Не уточнив, что только по-китайски и умею читать.
— А я все забыл. Мы живем в Америке уже пять лет, — похвастался он. — Ты, наверное, умная. Читаешь и все такое. — Это прозвучало не как комплимент, а, скорее, как вопрос.
Я решила быть честной.
— Читала когда-то.
Он поразмыслил мгновение.
— Хочешь кусочек?
Я заколебалась. У китайцев не принято есть чужую еду. В Гонконге мне никто ничего не предлагал.
Парнишка помахал целым ребрышком прямо перед моим носом:
— Ну, бери же.
— Спасибо. — И я решительно сунула мясо в рот. Вкус оказался таким же чудесным, как и аромат.
— Только не говори никому, — промычал он с полным ртом. — Я стащил это у Мамаши Гавс.
— У кого? — Я в недоумении уставилась на него. Свою долю ворованного я уже проглотила.
— У Сержанта.
Наверное, у меня все еще был удивленный вид.
— Мамаша Гавс, — вздохнул он. И поскреб шею точно имитируя привычку Тети Полы.
— Это моя тетя! — выдохнула я.
— Ой-е! — широко распахнул он глаза.
Но тут я рассмеялась, и он вместе со мной.
— Знаешь, вообще-то я не воришка. Просто мне нравится дразнить ее. Заходи ко мне в перерыве, туда, где нитки обрезают. Меня зовут Мэтт.
В свой следующий перерыв я заглянула к обрезчикам ниток. Худенькие старушки и дети проворно вертели в руках готовые изделия, специальными ножницами обрезая торчащие нити. Некоторым из ребятишек было лет по пять, не больше. Мэтт работал рядом с малышом в очках. Женщина — должно быть, их мать — сидела рядом. Ее большие розоватые очки едва прикрывали огромные мешки под глазами.
— Ты мальчик или девочка? — спросила она, коротко глянув в мою сторону.
Мэтт сдавленно хихикнул.
Я знала, что похожа на мальчишку — грудь совершенно плоская, волосы коротко подстрижены из-за вечной жары в Гонконге. Захотелось исчезнуть.
Второй мальчик миссис By, совсем крошечный лопоухий очкарик, не поднимал глаз. И все крутил в руках одну и ту же юбку, выискивая пропущенные нитки. На столе перед ним стоял игрушечный мотоцикл с картинкой американского индейца на бензобаке. Игрушка выглядела так, словно ее долго грызли и жевали.
— Привет, — обратилась я к малышу.
Мальчик не ответил, и тогда Мэтт, наклонившись, осторожно помахал ладонью перед его лицом. Потом сделал несколько знаков, напоминавших азбуку глухонемых. Малыш на миг вскинул голову и тут же потупился вновь. За это мгновение я успела разглядеть, что глаза его за стеклами очков странно расфокусированы.
— Парк не очень хорошо слышит, — пояснила миссис By.
— Ма, у меня перерыв, — объявил Мэтт, спрыгивая с табуретки. Обернувшись к Парку, он сделал еще несколько жестов. Наверное, спрашивал, не хочет ли Парк пойти с нами.
Парк никак не отреагировал, и Мэтт сказал:
— Он стесняется.
— Только не слишком долго, — попросила миссис By. — У нас очень много работы.
Некоторые из ребят, заметив, что мы освободились, потянулись в нашу сторону, и все вместе мы двинулись к аппарату с напитками у входа. Содовая стоила двадцать центов за бутылку, и позже я узнала, что мало кто покупал ее здесь — чересчур дорого, — но сама идея, что на удушающе жаркой фабрике можно достать прохладную газировку, была настолько заманчива, что пятачок у аппарата превратился в самое популярное место отдыха.
Я подозревала, что многие из ребят оказались на фабрике по тем же причинам, что и я. Официально они не числились работниками, но им больше некуда было идти, а родителям требовалась помощь. Ма объяснила, что платят здесь сдельно, а значит, работа, выполненная детьми, составляла существенную прибавку к доходам семьи. В школе я узнала, что сдельная оплата в Америке незаконна, но эти правила касались только белых, а не нас.
Прислонившись к тихо урчавшему аппарату, я наблюдала за Мэттом. Он, похоже, был лидером среди фабричных ребятишек всех возрастов — от четырехлетних до подростков. Для экономии Ма почти всю мою одежду шила сама, хотя и не слишком ловка была в этом деле, так что на мне была белая рубаха, сшитая вручную, в то время как на других детях — клевые футболки с английскими надписями вроде «Не забудь проголосовать». Они чередовали китайские слова с английскими, демонстрируя, какие они настоящие американцы, и, похоже, всем было известно, что я «только что из джонки». Новость о том, что Мамаша Гавс моя тетушка, вызвала бурное перешептывание, но Мэтт определенно взял меня под крыло, так что никто не посмел дразниться. И даже несмотря на тяжелую работу, я рада была оказаться вновь среди маленьких китайцев.
Минут через десять все потянулись обратно к рабочим местам. Я вернулась к Ма и продолжила работу, но была уже страшно уставшей. Ведь прошло уже целых три часа. Я все ждала, что Ма сейчас скажет — пора идти домой. Но вместо этого она достала пластиковый контейнер с вареным рисом, морковкой и кусочком ветчины: обедать придется прямо за этим столом. Я не могла жаловаться — она-то здесь гораздо дольше, чем я. Мы поели стоя, очень быстро, чтобы успеть выполнить положенную норму. Первый рабочий день закончился для нас в девять. Позже я узнала, что это еще довольно рано.
Утром я долго не выходила из ванной.
— Ким, — позвала Ма, — мы опоздаем в школу.
Я неохотно приоткрыла дверь, теребя в руках старенькое полотенце.
— Мне нездоровится.
Ма обеспокоенно потрогала мой лоб:
— Что случилось?
— Живот болит, — пробормотала я. — Наверное, мне сегодня лучше остаться дома.
Ма внимательно посмотрела на меня, улыбнулась.
— Глупышка, зачем говорить так много слов? — Она имела в виду — зачем я обманываю. — Ты должна ходить в школу.
Идея образования была для Ма священна.
— Я не могу, — созналась я. И глаза опять наполнились слезами, хотя я старательно скрывала их, пряча лицо в полотенце.
— Тебя обижают? — ласково спросила Ма.
— Не дети, — всхлипнула я, пристально рассматривая обшарпанный порог ванной комнаты. — Учитель.
Взгляд ее стал скептическим. В Гонконге учитель — фигура очень уважаемая.
— О чем это ты?
И я рассказала все: как мистер Богарт вчера поправлял мой акцент, как он сердился на то, что я ничего не понимаю, и назвал меня пиццей, как он решил, что я списываю, и поставил мне «ноль». Я уже не пыталась сдерживать слез и лишь сдерживала рыдания, когда слезы хлынули свободным потоком.
Я выплакалась, Ма молчала. Она слегка шевельнула губами, прежде чем заговорить. Затем выдавила, запинаясь:
— Может, мне следует поговорить с ним, рассказать, какая ты хорошая ученица.
Я было встрепенулась, но тут же представила, как Ма пытается объясниться с мистером Богартом при помощи тех нескольких английских слов, что она знала. Он еще больше будет презирать меня.
— Не надо, Ма, я справлюсь сама.
— Уверена, если ты будешь заниматься так же усердно, как всегда, он даст тебе еще одну попытку. — Она притянула меня к груди, прижалась щекой к моей макушке.
Я была удивлена и благодарна Ма, которая не стала безоговорочно принимать сторону учителя. Обхватив ее руками, я прикрыла глаза, и на миг мне показалось, что все будет хорошо.
После разговора с Ма я поступила так, как поступил бы любой чувствительный ребенок на моем месте. Начала прогуливать школу. Ма вынуждена была отпускать меня на занятия одну, поскольку ей нужно было спешить на фабрику, в противном случае она ни за что не успела бы выполнить норму. Она не могла позволить себе роскошь провожать дочь в школу.
— Ты уверена, что не заблудишься? — с беспокойством спрашивала Ма. — У тебя точно есть жетон на метро?
Ма боялась отпускать меня, но теперь, когда я знала дорогу, путь до школы казался совсем несложным. Далеко, но почти по прямой. Мы вместе доезжали на метро до нужной остановки. Ма медлила у выхода, но я уверенно кивала ей на прощанье и отправлялась в направлении школы. Едва Ма скрывалась из виду, я ныряла за угол и возвращалась домой.