Понаехавшая

 
  Совет:  в общем, ввязываясь в любовный триумвират — берегите копчик. Мужиков на вашем пути может случиться хоть отбавляй, а рудиментарных примочек в организме раз-два и обчелся. На всех не напасешься. 
 
  
Глава девятая. Валентина Ив-на и другие смертные грехи
 
Понаехавшая с первого дня жизни в столице чувствовала себя достаточно комфортно. В целом она несильно отличалась от москвичей. Особенно анфас и когда молчала. Но как только открывала рот — тут же выдавала себя легко уловимым, но весьма характерным армянским акцентом.
— Пошла снова акать! — ругалась тетя Поля. — Ты можешь меньше напирать на гласные?
— А москвичи разве не акают? — разводила руками Понаехавшия.
— Москвичи акают, ага. А ты, — тетя Поля набирала побольше воздуха в легкие и выкрикивала на выдохе: — АКАЕШЬ. Понятно тебе?
— Понятно. Буду мягче.
Относилась тетя Поля к Понаехавшей очень по-доброму. Детей у нее не случилось, поэтому весь нереализованный материнский инстинкт она обрушила на свою жиличку. Жиличка контуженно моргала и старалась соответствовать. Если позволяло время — сопровождала тетю Полю в поликлинику и на вечерню, ездила с ней на дальний продуктовый рынок — отовариваться. Стоически поглощала утренние каши на воде. Единственное, от чего остервенело открещивалась, — это сопровождать тетю Полю на традиционные прогулки с подругами.
— Вот и сиди дома, как сыч, — ругалась тетя Поля. — У нас компания хорошая, песни поем, а Илья Сергеевич на гармони нам наигрывает. Могла бы пойти, проветриться, «Синенький платочек» спеть.
— Я другое слушаю, — оправдывалась Понаехавшая, — мне «Синенький платочек» не очень хочется петь!
— Знаю я твое другое! Небось снова эту страсть слушала, как ее там, Депешумуду, да?
— «Депеш мод»!
— Один хрен, простигосподи!
— Напиши мне на бумажке, как деда с бабушкой звали, я попрошу, чтобы батюшка их в молитве за упокой помянул, — предлагала тетя Поля.
Понаехавшая выводила аккуратным почерком имена родственников. Тетя Поля разворачивала бумажку, нацепляла очки, читала по слогам.
— Нерусские какие-то имена! — удивлялась.
— Так ведь и я нерусская!
— Нет! Ты у меня самая что ни на есть русская. Только зовут тебя как-то не так. Хоть бы Ниной назвали, что ли? Я бы к тебе тогда Ниночкой обращалась.
Понаехавшая прятала улыбку и изо всех сил делала серьезное лицо. Тетя Поля теребила записку в руках, сама с собой вела обеспокоенные разговоры:
— Ладно я. А как же батюшка будет их имена нараспев за упокой произносить? Оконфузится ведь!
В общем, в доме тридцать два по Кировоградской царили любовь и полное взаимопонимание. Только такая идиллия не давала покоя Тетиполиной подруге Валентине Ив-не.
Валентина Ив-на, будучи бывшей монахиней, имела над богобоязненной тетей Полей неконтролируемую власть. Она умела хорошо поставленным басом напустить такое количество страху, что тетя Поля потом долго рыдала, уткнувшись в маленькую икону Владимирской Божьей Матери. В частности, Валентина Ив-на очень осуждала Тетиполину связь с женатым Максимом Петровичем. Называла блудницей и грозила Божьей карой и адовыми муками.
— Недаром Святая Церковь считает блуд таким же тяжким грехом, как отпадение от веры и убийство! — грохотала Валентина Ив-на.
— Ой грешна, матушка! — всхлипывала тетя Поля. — Ой грешна!
— Так чего же ты, Полина Михайловна, продолжаешь дальше встречаться с Максимом Петровичем?
— Люблю я его! — заламывала руки тетя Поля.
С появлением Понаехавшей Валентина Ив-на завела новую песню:
— Значит, ты, Полина Михайловна, душу-то свою диаволу продаешь. За тридцать сребреников! Сколько она тебе за комнату платит?
— Тридцать долларов.
— Точно тебе говорю, диаволу продаешься. Гони ее взашей, не бери лишний грех на душу!
— Так без этих денег я ноги с голоду протяну, — оправдывалась тетя Поля. — Пенсия-то совсем маленькая! Да и куда я ее выгоню? На улицу?
Но Валентина Ив-на была непреклонна. Грузная, неопрятная и пучеглазая, с пучком сальных волос на макушке, она неустанно читала нотации и возмущенно ходила усами. Вылавливала из вазочки самые крупные изюмины, жевала долго и со смаком, хвостики кидала обратно в вазочку.
Понаехавшая побаивалась вмешиваться в разговор давних подруг. Но тетю Полю сильно жалела, поэтому ходила за ней хвостиком, утешала, как умела.
— Не слушайте ее, небось обзавидовалась вся, у вас любимый мужчина, маленький, но доход, а у нее — совсем ничего!
Тетя Поля сидела, пригорюнившись, в кресле, рассматривала свои руки.
— Она чего говорит. Она говорит — не богоугодное это дело — комнату за деньги сдавать. Греховное.
— Так.
— Я, получается, Иуда Аскарёт. Он ведь Христа за тридцать сребреников предал!
— Да ее зависть душит! Сама бы небось комнату сдала, но кто к ней жить пойдет? Она же ненормальная!
— Ты думаешь?
— Я в этом уверена!
— Да ну ее, эту Валентину Ив-ну, — улыбалась сквозь слезы тетя Поля, — я слушать больше ее брехню не стану! Живи, сколько хочешь. Я к тебе привыкла. Можешь даже вообще не платить. Или (подумав) через месяц платить. Проживем…
Ольга и немного о танцах
Однажды в обменнике работала девушка Ольга — невероятно добрый, отзывчивый и порядочный человечек. Практически ангел, готовый прийти на помощь в любое время дня и ночи. Все свободное от работы время Ольга проводила в аэропортах и на путях поездов дальнего следования, встречая и провожая постоянно наезжающих в Москву разнообразных родственников. А также бегала по городу, доставая в магазине «Богатырь» чуни сорок третьего размера для тети Зины из Улан-Удэ или в «Пчеловоде» специальную каску с лицевой металлической сеткой для дяди Виталика из Стерлитамака. Дома у нее негде было повернуться — со всех углов выглядывала понаехавшая с периферии родня, которую Ольга преданно обихаживала.
О. Ф. была среднестатистической, обильно выпивающей и стихийно прелюбодействующей грешницей. Поэтому неудивительно, что ее жутко раздражали Ольгины миссионерские замашки. Очень сложно наслаждаться полноценной скоромной жизнью, когда перед глазами постоянно мельтешит живое воплощение десяти заповедей. Поэтому О. Ф. старалась с Ольгой особенно не пересекаться — берегла ауру.
Но однажды напарница Ольги ушла в отпуск, и О. Ф. пришлось целый месяц ее заменять.
— Урою на хер! — ругалась она на следующее утро, обнаружив свои простирнутые колготки на подлокотнике раскладного дивана. — Тебя кто просил их стирать?
— А что тут такого? — искренне недоумевала Ольга. — Пока вы спали, я решила сделать вам приятное. Заодно и хлястик на плаще пришила. А то ходите с оторванным хлястиком как неприкаянная.
— Не, ну что за йоптвоюмать! Где ты там видишь оторвано? Где??? Это модель такая! Один хлястик пришитый, а другой торчит, и карманы разные! Там пришито, а тут… а тут что, тоже пришито???
— Ну, я заодно и тут пришила! А то какая-то асимметрия получается!
— Или ты даун, или дебил, третьего не дано! — надрывалась О. Ф., обнаружив целую горсть американских центов в Ольгиной кассе. — Сказано было: мелочь не принимать?! Ну куда мы ее денем? Вот куда?
— Так человека ведь жалко! Она всю Москву обошла, нигде не смогла эту мелочь обменять.
— А меня тебе не жалко? Наш банк не принимает центы. Куда теперь я их дену? И чем недостачу в кассе прикрою? Жопой?
— Вычтете из моей зарплаты.
— Не, ну мать твою Тереза, не, ну безмозглая ты пизда!
— А чего сразу безмозглая?
— Я хуею, дорогая редакция! За «пизду» она не обижается, а за «безмозглую» обижается!
Терпение О. Ф. было небесконечным и лопнуло ровно в тот день, когда Ольга приняла у какого-то интуриста двадцать безнадежно рваных и неистребимо пахнущих засаленным ковбойским носком долларов. Чтобы удержать себя от искушения тут же с концами уволить юродивую подчиненную, О. Ф. велела ей поменяться сменами с Понаехавшей.