Мир Трех Лун

— Здорово, — сказал я, — а то есть такие, что сам не гам и другому не дам…
— У нас тоже такие есть, — заверил Кабан, — вообще-то все такие, но раз все съесть не удается, то раздают излишки, приговаривая, что теперь ты должен, как-нибудь отплатишь услугой…
— Все равно это лучше, — сказал я, — чем ни себе, ни людям.
Калило обеспокоенно посмотрел в сторону окна, за которым виден кусочек краснеющего неба.
— Жрите быстрее, — сказал он. — Марл взбесится, а то и в зубы даст!
В нашу сторону от компании мастеровых поглядывал один в надвинутой на глаза шляпе, наконец поднялся и, захватив большую кружку с вином, чтоб не подумали как о просителе, решительно подошел к нам.
— Кстати, о зубах, — сказал он весело и дружелюбно. — У меня при себе зуб молодого дракона! Правда, уже поискрошился, но для таких героев самое то! Все прыщи убирает быстро и надежно, даже те, которых не было. Могу уступить недорого…
Я едва не охнул вслух, а Калило сказал настороженно и с какой-то надеждой:
— Это тот самый, который…
— Он самый, — заговорщицки понизив голос, ответил незнакомец, в котором я узнал Фицроя, — один глоток настоя, даже глоточек, и ночь ваша!
Кабан буркнул:
— А хватает надолго?
— Капля на ведро, — заверил Фицрой. — Из одного зуба настой на сто капель. На всю жизнь хватит! Конечно, смотря как жить. И с кем. Всего три серебряные монеты.
— Даю одну, — сказал Кабан угрюмо.
— Две, — сказал Калило.
— Продано, — заявил Фицрой торжественно.
Он передал нечто, завернутое в грязную тряпицу, получил две монеты и, взглянув на меня живыми хитрыми глазами, ушел обратно к веселящимся ремесленникам.
  
Глава 6
 
На обратном пути слева от дороги всего в сотне-другой шагов прямо из земли ударил багровый столб призрачного огня. Даже не огонь, как понял я не сразу, а луч, но все же огонь, что устремляется вверх, как луч, ни на дюйм не отклоняясь в сторону.
Я косился на моих стражей, не повели и глазом, хотя явно заметили. Луч из багрового стал красным, желтым, перешел в зеленый и стал прозрачным перед тем, как исчезнуть.
Сердце мое бухает так, что в далеком котловане услышат, я спросил испуганно:
— А че это?
— Магия, — сказал Кабан с видом знатока.
— В земле?
Он кивнул.
— Иногда накапливается в глубине, а когда начнет переполняться, то вот так снова к звездам… Повезет магу, если наткнется. Но это редкость, а обнаружить в земле еще никому не удавалось.
Я пробормотал:
— Но должны быть признаки… Раньше нефть находили по особым травам, что растут только над месторождениями.
— Что такое нефть?
— Горючие смолы.
Он сказал веско:
— Горючие смолы делают из сока смолистых деревьев. Знаешь такие? Ну вот, видно, что не знаешь. Топай быстрее, а то Марл нас уже заждался.
— У нас горные смолы, — пробормотал я. — Мумиё всякое там.
Еще издали узрели у сторожки воинственную фигуру Марла, Калило проговорил опасливо:
— Чего он злой какой-то…
Кабан хмыкнул:
— С чего бы?
Марл уставился на обоих стражей еще издали, а когда они начали замедлять шаг, опасаясь подходить ближе, его морда быстро побагровела, а грудь раздулась для рева.
Кабан и Калило вообще остановились, стараясь не дышать, Марл уже шире себя вдвое, как боевой петух, заорал:
— Ну?
Я сказал деловым голосом:
— Благородный глерд, там дорога, по которой возят мрамор, все уплотняется и уплотняется. Вы заметили?
Марл, польщенный таким высоким обращением, прорычал:
— Я пока еще не глерд, дурак. Ты нас самих за дураков держишь? Как такое не заметить?
— Дорога уплотняется, — продолжил я умным голосом, — за счет мраморной крошки. Она как бы отрывается при перевозке, там все почему-то трется и вбивается в землю. И вообще в любой грунт, каким бы мягким ни был. Сыплется и вбивается. Копытами, копытами, ратицами… Дорога становится твердой, как камень. Да уже, собственно, стала. Если, конечно, по ней постоянно гонять туда-сюда тяжело груженные волокуши.
Он буркнул мрачно:
— Никто не гоняет. С такими блоками не погоняешь. Ну, дальше!
— Нет разницы, — сказал я. — Быков впрягаете по две-три пары, видел, но у быков та же проблема.
Он фыркнул:
— И что, ты нам глаза открыл? А мы тут только в кости играем?
— Я ж не знаю, — ответил я честно, — во что играете. И куда. На таком твердом грунте… грунт — это как бы земля, но по-умному, роговые части копыта быстро изнашиваются. Хоть у лошадей, хоть у волов, хоть у человека.
Калило подсказал издали:
— У человека нет копыт!..
— У большинства, — поправил Кабан, — но они тогда уже не совсем люди, а больше свиньи.
Марл поморщился в их сторону, стражи тут же умолкли и кое-как выпрямились, хотя еще раскачиваются все больше, а я начал рассказывать прописные истины, что кони и волы сперва начинают хромать, потом вообще отказываются наступать на больную ногу, хлещи их кнутом или не хлещи.
— Мы сплетаем для коней и волов чулки, — сказал он зло. — Даже башмаки!
— И что? — спросил я. — Красивые? В смысле, коням нравятся?
Он пожал плечами:
— Обычно тут же сползают. Как такие понравятся? Кони тоже люди.
— А привязывать?
Он оскалил зубы.
— Думаешь, не пробовали? Чулки и башмаки укрепляем над венчиком копыта веревкой или ремешками, но это не намного лучше.
— Сильно натирает кожу, — согласился я, — а это раздражение и болезни копыта. Смолой замазывали?
— Да, — сообщил он, — но это ненадолго.
Я вздохнул.
— Тогда остаются только подковы.
Стражники переглянулись, Кабан отвязал веревку от моего пояса, и оба потихоньку, чуть ли не на цыпочках, чтобы не слишком привлекать внимание грозного Марла, удалились в сторожку.
Марл смотрел на меня грозно, положение обязывает, но и с надеждой.
— Что за подковы?
— Тоже типа сандалий, — сказал я, — только из металла.
Он хмыкнул:
— Это еще хуже, чем веревочные. Так натрут кожу, что конь обезножеет за сутки.
— Нет, — возразил я, — нужно сделать все иначе. Подковы сделать вот такими, а еще отковать специальные гвоздики, ухнали…
Объяснял я долго, он так и не поверил, но ситуация с конями и волами критическая, к тому же помнят, что я походя утроил добычу мрамора, так что в конце концов велел привести кузнецов и наказал им выполнять любую дурь, какую прикажу, шкуру потом снимут с меня, а не с них.
Начальник из меня еще хуже, чем подчиненный, объясняю куда уж проще, а показать не смогу, хоть убей, ничего тяжелее мышки и не держал в последнее время, штанга и гантели не в счет, это не работа, но чтоб молоток и гвозди…
К счастью, кузнецы лучше меня понимают, из чего конские копыта, потому когда я старательно твердил, что гвозди должны быть коротенькие, не мягкие и не слишком твердые, так как мягкие изогнутся в копыте и поранят живую ткань, а твердые сломаются, то кивали, хоть и не понимали, как это гвозди могут быть твердыми, а еще я говорил, чтобы на ухнале, так называются эти особые конско-копытные гвозди, должен быть скос на острие, это чтобы гвоздь при забивании в роговую стену копыта вышел наружу на нужной стороне…
— А из твердой стали, — добавил я, — вообще нельзя, потому что сразу сломаются…
Старший из кузнецов спросил с подозрением:
— Твердой… стали? Это еще что такое?
— Ну, — сказал я торопливо, — это так… ну, иногда бронзу называют малограмотные…
— Малограмотные? А ты что, грамотный?
— Ну, — пробормотал я, — если крупными… то разберу. Но не все, конечно. Так, две-три буквы. В картинках.
Объяснять и повторять пришлось несколько раз, мозги у них простые и неразработанные в отличие от могучих рук, но когда все же сообразили, на меня начали смотреть с великим уважением. Сообразили, что если эти вот медные пластинки приколотить именно так, как сказал, то и копыта коню защитят, и не поранят.