Мертвый час

– Сами измеряли? – уточнил у девушки Евгений.
Нина нравилась ему больше и больше. Но вот беда – ответного интереса он не ощущал: ни тебе украдкой брошенных взглядов, ни невинного кокетства. Потому искал малейший предлог завязать разговор.
– Кто б меня пустил? – буркнула в ответ барышня. – В книжке прочла. Хотя совсем не прочь прогуляться по колоннаде. – Девушка указала на пристроенные дугой к двухэтажному дворцу крылья, каждый из которых замыкался павильонами, и завистливо вздохнула. – Там сейчас прохладно.
Жара мучила отдыхающих по-прежнему, зонтики и веера от нее не спасали.
– А кто живет в павильонах? – спросил Евгений.
– Понятия не имею, – пожала плечиками Нина.
Сашенька пустилась в объяснения:
– Один из них назван Церковным. Не сложно догадаться, что там устроена домовая церковь. Другой именуют Японским…
– Потому что там живут японцы, – высказал догадку Володя.
Все рассмеялись.
– Нет, там живут служители: лакеи, горничные…
– Ой! А что наверху? Смотрите, вертится! – воскликнул малыш.
– Это флюгер, простейший прибор, показывающий направление ветра, – пояснила Сашенька и с ходу задала вопрос: – Видите цифры на нем?
– Да, один, семь, пять и три, – перечислил Володя.
– Что они означают? У кого какие предположения?
Старшие дети промолчали, понимая, что вопрос к младшему. Но Володя, всегда соображавший быстро, на сей раз крепко задумался.
– Ну же, Володечка, ведь просто, – поторопила его гувернантка Наталья Ивановна.
– Понял, это задачка, – наконец изрек вундеркинд. – Надо между цифрами арифметические знаки расставить. – И гордо добавил: – Плюс, равно и опять плюс.
– Балда, – обозвала младшего брата Татьяна. – Это год постройки. Одна тысяча семьсот пятьдесят третий.
– А я думаю, Володя прав, – поспешил успокоить расстроившегося брата Евгений, а заодно снова попытался вывести на разговор свою обже [54]. – Меншиков умер в двадцать девятом. А вы, Нина, только что утверждали, что дворец построен при его жизни. Я не ослышался?
– Да, дворец закончили при Меншикове. И канал тогда же вырыли. А вот павильоны пристроили позже. Прокатимся на шлюпке?
На воде обдувал ветерок, сперва казавшийся приятным, однако к концу небольшого, в полверсты, путешествия всем пришлось из-за него укутаться в одеяла, предусмотрительно положенные на скамейки.
– Однажды Петр решил посмотреть, что это за дворец строит в Ораниенбауме его любимец Алексашка, – рассказывала Сашенька историю канала, усевшись на носу шлюпки. – Известил того письмом, что через три дня приплывет из Петергофа. Светлейший, получив послание, перепугался. И в мыслях не имел, что государь вздумает именно приплыть, а не подъехать. Что делать? Думал светлейший, думал, да и придумал. Пригнал девять тысяч солдат, и они за трое суток вырыли канал, приблизив, так сказать, дворец к морю. Царь приплыл, сказал, что канал, конечно, знатный, да вот только чересчур коштоватый [55]. Зато ему понравился сад, хотя в те времена мраморных скульптур, как сейчас, не было, стояли раскрашенные в белую краску деревянные. Понравились Петру и фонтаны, которые, увы, уничтожили по приказу Екатерины Второй. Говорят, она их не любила… К сожалению, не сохранились и оранжереи, в которых к столу светлейшего выращивали заморские фрукты: ананасы, персики, абрикосы, ну и, конечно, померанцы. Какой без них Ораниенбаум?
– А оранжереи зачем уничтожили? Екатерина Вторая не только фонтаны, но и фрукты не любила? – уточнила Татьяна.
– Оранжерей она уже не застала. Когда Меншикова отправили в ссылку, парк с дворцом конфисковали в казну, и без хозяйского ока все здесь быстро «пришло во всеконечное разорение», – процитировала княгиня старинный документ. – Местные жители разобрали оранжереи себе на постройки. Разобрали и уникальную Турецкую баню, которую венчала круглая стеклянная крыша. Меншиков очень любил там мыться. Кстати, при дворе светлейшего за глаза обзывали «чистюлей».
– Обзывали? – удивилась Татьяна. – Что плохого в гигиене?
– По тогдашним представлениям мылся он чересчур часто – аж раз в месяц.
– Раз в месяц? – воскликнула Нина, брезгливо поморщив носик. – Представляю, как от него воняло.
– А как воняло от тех, кто обзывался? – тут же встрял Евгений. – Они мылись еще реже.
– Вы шутите? – спросила Нина и, вот оно счастье, улыбнулась!
– Нет, аристократы в те времена мылись редко, очень редко, некоторые всего один раз в жизни, при крещении. И, чтобы заглушить запах пота, каждый день выливали на себя флакон духов.
– Думаю, не сильно помогало, – заметила Таня.
– Ну а волосы? – к радости Жени, Нина впервые задала ему вопрос. – Их тоже не мыли?
– А зачем? Мужчины носили парики.
– А дамы? Они носили прически. Ну, судя по портретам.
– Чтобы грязные волосы выглядели привлекательней, дамы присыпали их мукой.
– Мукой? – прыснула Нина.
Женя просиял:
– Из-за нее в волосах заводились мыши.
– Вы разыгрываете меня, Евгений?
Боже! По имени назвала!
– Что вы, Нина, не посмел бы. Скажу боле. Чтобы спасти прическу от грызунов, куаферы вплетали туда мышеловки.
Сашенька и сама не знала, правду говорит сын или самозабвенно придумывает на ходу.
Увы, увы, детали минувших эпох известны теперь лишь кропотливым исследователям. А ведь со времен Меншикова каких-то полтора столетия прошло. Неужели Сашенькины потомки будут удивляться керосиновой лампе и корсету, а значения обычных ныне слов: штрипки [56], серник [57], поставец [58] выяснять по словарям и мемуарам?
У Нины округлились глаза:
– А как же они спали с мышеловками на голове?
– Бедняжкам приходилось почивать сидя.
– Хорошо, что я родилась в просвещенном девятнадцатом веке, – воскликнула Нина.
– Даже не представляете, насколько хорошо. Иначе мы не встретились бы, – решился на намек и томный взгляд Женя.
Их высадили из шлюпки на берегу Финского залива.
– Мама, мама! Ты… Вы…
Володя еще иногда «тыкал» родителям, но постепенно переходил на «вы»:
– Вы сказали, Меншикова отправили в ссылку! Он что, грабителем был?
Если глава семьи – юрист, дети узнают об убийцах, ворах и прочих мазуриках чуть ли не с пеленок.
– Как тебе объяснить… После смерти Петра Первого престол заняла его жена, Екатерина Первая, до замужества Скавронская. Однако правил от ее имени Меншиков.
– Потому что был ее любовником, – ляпнула Нина.
Женя выпучил глаза, гувернантка покраснела, Сашенька сжала кулачки. Готова была за волосы оттаскать, нет, отлупить по заднице глупую отроковицу! Будь проклята чертова раскованность современных девиц, о которой вчера толковали с Четыркиной.
Хорошо хоть, что сама Нина к Евгению равнодушна. Но почему? Чем, извините, плох ее сын? Умен, красив, богат. Иначе, как чувствами к кому-то другому, такое пренебрежение не объяснишь. Неужели… Объяснение, похоже, одно: Нина путалась с Урушадзе. Потому и осталась ночевать в ту ночь у Волобуевых. А Автандил в свою очередь нарочно поссорился с женой, чтобы спать отдельно. Ночью спустился по веревочной лестнице из комнаты Николя, по саду дошел вокруг дома до окон Нины, забрался туда…
О времена, о нравы! В прежние времена ветреные натуры сперва выходили замуж и только потом начинали губить себя. Теперь же…
Как же объяснить Евгению, что вовсе не свежесть невинной красоты чарует его в Нине? А манит его тлетворный дух глубоко порочной натуры.
А как объяснить Володе слово «любовник»? Старшие начитанны и, несомненно, давно его знают, хотя в их доме подобные выражения под строгим запретом. Но Володя! Ему пять! Он очень любопытен и непременно потребует пояснения.