Восемь сантиметров: Воспоминания радистки-разведчицы
С трудом поднявшись, шатаясь из стороны в сторону, я миновала покинутый солдатами пропускной пункт и вскоре оказалась на освещенной солнцем окраинной улочке с одноэтажными, заляпанными грязью безлюдными домами. Стекла в окнах были выбиты, а там, где стекла сохранились, на них были налеплены бумажные кресты. Я почему-то не только хромала, но еще и спотыкалась. Мне хотелось поскорее отойти от пропускного пункта. Волоча ногу, я шла как можно быстрее и кричала:
— Петя, Петька, Петенька!
Мне казалось, я и правда потеряла никогда не существовавшего маленького братика. Всю жизнь хотелось иметь братика…
Улица разветвлялась. Налево круто в гору подымалась мощенная белым камнем дорога. По ней я вышла в лесок. Вскоре закатилось солнце, и я поняла: где-то тут придется заночевать. Вынув из кармана остатки хлеба и кусочков пять сахара, я уселась в сухом песчаном овражке, медленно жевала и глотала. Запить было нечем. Ночь была ветреной и морозной. Я вся дрожала и все-таки в какой-то ямке, прикрывшись сухими листьями, задремала. Где-то в горах урчали моторы. Приснилось, что тракторы пашут землю. Хоть и спала, но не отдохнула нисколько. На рассвете поднялась и пошла сквозь лесок и кустарник в ту сторону, откуда был слышен шум. На плечо положила веревку и стала искать на деревцах сухие ветви, но их давно обломали. Тут кроме кизиловых кустов росли дубки: их я узнала по жухлым листочкам. Попробовала сломать хоть одну ветку. Как бы не так. С ветвями живого дуба и мужчина не справится, куда уж мне. Тогда я взялась за кизил, но это ж не дрова. Наломала кое-как охапку, завязала веревкой… Вдруг слышу насмешливый голос:
— Ты куда, девочка? С дровами в лес?
Смотрю — высокий мужчина в демисезонном пальто. С ним городской мальчик лет двенадцати. Худенький, в очках. Поглядывает на меня, на отца, дергает его за рукав, торопит:
— Папа, пойдем!
Мужчина мне говорит:
— Вот что, девочка, кизил на дрова не годится. Что ж ты без топора?
Отвечаю ему:
— Подымусь повыше, может, наберу сушняка.
Тогда мужчина спрашивает:
— Ты что, из города? Где живешь, на какой улице?
Говорю как могу бойчей:
— Улица Ленина, дом шестьдесят два.
Он ухмыльнулся, а мальчишка брякнул:
— Нет такого дома. Она врет, папа. А в какой школе учишься? Таких, как ты, у нас в Нальчике не бывает…
Отец на него строго глянул:
— Не болтай, Саня! Дай-ка лучше девочке топор…
— Тю, — презрительно сказал мальчишка, — разве она может рубить?
Тогда я выхватила из его руки топор и раз-раз — срубила с дубка несколько толстых веток.
— Ловко у тебя получается, — сказал отец мальчика. Он внимательно меня оглядел. — Что с тобой? Ты измазана, измята, все лицо в йоде… — В глазах его светилась доброта. — Слушай, а ты ела сегодня?
Я отрицательно мотнула головой.
— А вчера?.. Что ты тут делаешь? Где твои родители?
Я не знала, что ответить, и потупилась, как в классе перед учителем: он спрашивает, а ты не приготовила домашнее задание. Хотела было сказать, что ищу маленького братика Петю, но поняла — он не поверит. Говорю:
— Можете подождать еще минутку? Я разрублю эти ветви. Так тащить неудобно.
Не дожидаясь ответа, я приладилась и за минуту нарубила горку полешков.
— Здорово! — воскликнул мальчишка.
— У меня папа плотник, — сказала я и стала укладывать полешки на веревку.
— А мой папа завуч в школе, — сказал очкастый мальчик. — Физик и математик!
— И куда ж ты теперь пойдешь? — спросил меня учитель. — На улицу Ленина?.. Вижу, ты старше, чем кажешься. И ты нездешняя… Ну да это не наше дело. Вот что, девочка. Мы пойдем, а ты за нами, у нас неплохое убежище. Из дома нас немцы выгнали, и мы поселились…
— Не могу, — сказала я, отдавая топор. — Вы идите, а мне придется побыть здесь…
— Вот оно как, — сказал учитель. — Ну, хорошо, хорошо, — заторопился он, — можешь ничего не объяснять. Только выше не подымайся. За этим гребнем в котловине немцы сосредоточили несколько десятков танков.
— Прощайте, — сказала я.
Учитель вынул из кармана три вареные картошки я протянул мне:
— Это все, чем можем помочь. Бери, не стесняйся. Да сопутствует тебе удача!
Картошка была завернута в белый листок бумаги.
Поблагодарив, я взяла картошку и, резко отвернувшись, побежала.
— Стой, стой! — услышала я голос мальчика.
Нагнав меня, он сунул мне в руки топор. Запыхавшись и восторженно заглядывая в глаза, он зашептал:
— Если немцы увидят… у тебя дрова нарублены, а топора нет.
— Спасибо, — прошептала я. — Не надо. Если немцы увидят… у меня есть пистолет… Беги, уходи скорей… Меня ты не встречал. И папа тоже. Понял?
— Понял! — воскликнул он. — Прочти вот, — и он сунул мне листок бумаги.
С этими словами он побежал вниз, а я со связкой дров через плечо стала подниматься на гребень горы. Надо было проверить, верно ли, что там, в ложбине, сосредоточены танки.
* * *Слева, метрах в пятидесяти, за леском, тяжело, с громкими выхлопами урчали моторы. Там проходила дорога из города. Я легла на землю и долго прислушивалась. Три картофелины, что мне дал отец мальчика, слопала, не снимая кожуры. Потом вспомнила — надо прочитать записку.
В ней было сказано:
«Прочитай и передай товарищу!
Завтра Новый год, товарищи! Он будет советским! До освобождения — считанные дни…»
Сильный порыв ветра вырвал из моих рук листок, поднял над леском и понес в сторону ложбины, где расположились немецкие танки.
Я чуть не расплакалась от досады за свою неловкость. Ослабела, задрожали руки. Все-таки поползла дальше, на гребень горы. И увидела замаскированные ветками танки. Справа я насчитала десять машин. Все до одной с открытыми люками; моторы работали на малых оборотах. Но и слева струились дымки. Скорей всего, там тоже танки. Осторожно, по-пластунски поползла — от куста к кусту, от камня к камню. Время от времени поднимала голову, подсчитывала. Танков было в общей сложности не менее сорока.
Надо как можно скорее вернуться в пещерку и связаться со штабом…
Это оказалось не просто. Все утро и почти весь день по дороге, ведущей из города к ложбине, где укрылись танки, сновали солдаты. Я слышала возбужденные голоса и резкие командные окрики. Наверное, в ложбину небольшими группами перебрасывали пехоту: готовился танковый десант. Только к четырем часам стихло, и я смогла выйти на улицу, что вела к пропускному пункту. Нагруженные разным скарбом, но двое, по трое, таща за руки плачущих детей, уходили из города старики, женщины. Их не задерживали. Только и слышны были окрики:
— Шнель, шнель!
Я поняла — выход из города не запрещен, и присоединилась к двум старушкам. Переговариваясь по-кабардински, еле волоча ноги, они брели неизвестно куда.
— Вас выгнали из дому? — спросила я.
Одна из старушек передернула плечами:
— А ты что, на прогулка вышла?
— Где-то удастся заночевать? — выдохнула я.
— Могила будет. Общая, братская, — откликнулась вторая старушка и усмехнулась. Потом сердито проговорила: — Горы родные должны выручать!
— Девочка, — сказала первая старушка, — мы тебя не знаем. Где твоя мать?
Я показала рукой вперед.
— Иди к ней, мы тебя не знаем…
Я сошла с дороги, перепрыгнула через кювет и, чтобы сократить путь, двинулась прямиком через холм. Начался сильный холодный дождь. То и дело я останавливалась, чтобы соскрести с подошв глину. До хутора, за которым начинался подъем к моей пещерке, оставалось не меньше пяти километров. В стороне стоял длинный сарай. Тот самый, что был нанесен на мою карту. От дороги к нему вела узкая тропа. Метрах в ста от сарая воронка от бомбы. Обойдя воронку, я подошла к открытой дверце, из которой валил не то пар, не то дым. Не задумываясь, зачем это делаю, я все еще тащила на плече вязанку, хотя ноги еле меня держали. Споткнувшись о порог, я чуть не упала. У кизячного костерка внутри сарая сидели трое немцев с автоматами и смотрели на меня. Как ни в чем не бывало я сбросила с плеча дрова и поздоровалась кивком головы. На другой стороне костра что-то делала женщина в черном. Шаль ее была повязана вокруг шеи, концы стягивались большим узлом на голове. Прижавшись к ней, молча стояли мальчик лет девяти и крошечная девочка. Оборванные, жалкие, они были под стать мне.