Восемь сантиметров: Воспоминания радистки-разведчицы

Когда мне предоставили отпуск, я пошла просить майора, исполняющего обязанности начальника школы, чтобы позволил навестить родных — папу, маму и сестренку Веру. Мы ведь находились в Сочи — рукой подать до Сухуми и нашего села Ачадара. Я сказала, что готова даже пешком пойти, хотя машины сновали туда-сюда и можно бы обернуться за два-три дня.
Эту мою просьбу майор воспринял как нарушение дисциплины. Поднялся из-за стола, поставил меня по стойке «смирно» и, глядя сурово, сказал:
— Слушай, Евдокимова, и запоминай. Если бы не полтора года безупречной службы и отличные рекомендации прежнего командования, я бы приказом объявил тебе выговор… Вы поняли, боец Евдокимова? Поняли, за что следует вас наказать?
— Так точно. Поняла.
— Если действительно поняла, объясняй.
Мне казалось, майор надо мной издевается.
— Ну так как же, Евдокимова, дождусь от тебя ответа: почему не должна была проситься домой, тем более что дом близко?..
Я пожала плечами:
— Наверное, конспирация?
— Выходит, понимаешь!.. Кругом — марш!
И я вышла из кабинета. Встретилась с Дашей Федоренко.
Она меня обняла:
— Ну чего ты, Женечка, Женя?
Но ведь я-то плакала не как Женя, а как Дуся Мельникова, дочка своего отца. И тут же подумала: Даша ведь тоже не Даша. Мы с ней закадычные подруги, вместе учились в разведшколе, вместе выбрасывались под Нальчик… Там с нами была еще одна подружка, которую мы называли Полей Свиридовой. Под этим именем она и погибла. Настоящего ее имени и теперь не знаю… Знали командиры, да и то не все, а кому было положено…
Даша меня продолжала успокаивать:
— Ну что ты, что? Чем тебя обидел майор? Хочешь, посмотрись в мое зеркальце, какая ты хорошенькая. Вот только от слез нос распухает.
На эти слова я расхохоталась.
Я не могла ей ответить, не имела права. Ну как признаться, что просилась в Сухуми к родителям? Мы же друг с другом все это время разговаривали в соответствии с тем, какую биографию нам сочинило начальство. Вполне возможно, и у Даши, которая не Даша, родной дом еще ближе, чем мой, — в Адлере или в Хосте.
В конце января и в начале февраля, как раз тогда, когда мне выпал отпуск, лил холодный, тягостный дождь. Там, где мы жили, печей не было, центральное отопление не работало. И в помещении и на улицах все прокисло. Как насмешка торчали повсюду вечнозеленые пальмы и всякие другие южные растения. В «Школу» прибывали новички, их учили, а мы с Дашей и кое-кто еще из подобных нам «старичков» и «старушек» маялись без дела. Даже поговорить по душам ни о чем не могли…
Вскоре прибыл подполковник, начальник «Школы». Он всех тех, кто уже участвовал в боевых операциях и выбрасывался в тыл врага, собрал и стал рассказывать, что в Крыму десятки партизанских отрядов, наш штаб создан им в помощь. «Школа» будет готовить не только радистов, но и минеров-диверсантов; они станут действовать вместе с партизанами — взрывать в Крыму железные и шоссейные дороги, мосты, солдатские казармы, склады боеприпасов и другие военные объекты противника.
— Действия партизан, — сказал нам начальник «Школы», — отныне включены в общий план наступления всей Красной Армии.
Впервые мы узнали, что в Белоруссии и на Украине партизанские отряды слились в соединения по нескольку тысяч человек. Центральный штаб партизанского движения оперативно руководит повсеместно разбросанными отрядами на огромной территории от линии фронта до Западного Буга и Дуная. Крупные партизанские соединения форсировали Днепр и движутся по направлению к Западной Украине. Им дана задача закрыть противнику пути подвоза. Чтобы осуществить этот план, необходимо подготовить тысячи минеров, сотни радистов.
Подполковник особо обратился к нам, уже имеющим опыт разведки в тылу врага. Он часто посматривал на меня. Под его взглядом я краснела и смущалась. «Верно, знает, — думала я, — что мне еще две недели до совершеннолетия». Но об этих своих подозрениях я тут же и забыла. Меня увлекло другое. Подполковник говорил:
— Отныне все мы, подчиненные Крымскому штабу, как командиры, так и сержантский и рядовой состав, уже не только бойцы Красной Армии, но одновременно и партизаны. Партизаны ждут нашей помощи, а мы во всех своих действиях будем опираться на них. Мы вместе с ними, мы и они — единое целое…
Так под шум дождя закончил свою речь наш новый начальник. И мне захотелось тут же подойти к нему и попросить, чтобы скорее выбросили в Крым, к партизанам. Я поделилась своими мыслями с Дашей. Она удивилась:
— Куда торопишься? Ты ж на отдыхе. Посмотри лучше в окошко — небо раскрылось. Бежим к морю, позагораем на солнышке.
Я говорю:
— Дашенька, ты бы знала, как надоело бездельничать!
— Тю! Всего-то прошло две недели. Отдыхай. Тут один парнишка глаз с тебя не сводит.
Я хотела спросить: какой, где он? Вместо этого сказала:
— Слушай, Дашка! Тебе разве не хочется в партизаны? Неужели не понимаешь — станем сами собой. Не надо будет скрывать собственное имя и можно говорить со своими товарищами на любую тему. О прошлом, о будущем — всем можно делиться…
Даша рассмеялась и обняла меня. Она была большая, сильная. Схватила меня за руки, завертела до полусмерти.
— Дашка, Дашка, голова кружится…
— Подожди, еще не так закружится! Ты знаешь, кто в тебя влюбился? Сашка Зайцев. Вот он стоит, ждет нас, идем вместе на пляж.
— Ой, Даша, мне он ничуть не нравится…
И все-таки я была взволнована. Мне думалось, что для такой, как я, любви не существует, никто на меня никогда не посмотрит…
Мы вышли к пляжу. Сашка тут же к нам присоединился, хотел меня взять под руку, но я отстранилась.
Тогда он вдруг сказал:
— Девушки, я с вами не пойду!
Ветер трепал его седой чуб. Круглолицый крепкий паренек с веселыми голубыми глазами. Он смотрел мимо меня. Я понимала — обижается. Но что с собой делать? Я радовалась, что такой хороший, смелый, открытый паренек увидел во мне девушку, может быть, даже полюбил. Но не могла ему ответить тем же.
Предложила:
— Давайте побежим взапуски!
Сашка грустно посмотрел:
— Я не могу, ничего не могу, нет ни минуты…
— Ты что? — спросила Даша. — Сам же хотел погулять.
— Хотел, — сказал Сашка. — Да вызвал начальник оперотдела. Сказал: «Через час полетишь!» Я дал согласие.
— Куда? — вырвалось у меня.
— Забудь спрашивать, разведчица! — отрезал Сашка. — Лучше дай свое фото на память.
— У меня нет, Саша.
— Тогда возьми мое.
Я взяла его маленькую фотокарточку и даже не поблагодарила. Моя подружка сердито на меня покосилась. Она крепко, по-мужски пожала Сашке руку.
— Ты не думай, — сказала она, — мы с Чижиком к тебе скоро прилетим.
Он горько рассмеялся:
— Куда? Радистов в одно место не посылают.
Мне вдруг стало его жалко, и я заговорила быстро и весело:
— Эх ты! В партизанских отрядах разве по одному радисту? Чего скрываешь? Летишь в Крым! Мы ж теперь все партизаны, слышал, что начальник говорил?
Сашка не ответил. Он смотрел на меня во все глаза.
Я улыбнулась и неожиданно для себя крикнула:
— Сашка, Сашка! Я тебя буду помнить, честное слово! Хочешь, хоть сейчас пришью тебе на шапку красную партизанскую ленточку?
С этими словами я подошла к нему и поцеловала. В Нальчике кинулась на шею, а сейчас только чмокнула в щеку. И он коснулся губами моей щеки и убежал.
— Даша, — спросила я, — почему у него соленые щеки?
— Ну и чудила, ничего-то ты не знаешь. Все ребята, которые улетают, на прощание купаются в море.
— Зимой?
— А что такого! Давай и мы с тобой пойдем сейчас и тоже выкупаемся. Это будет нашим крещением. Потом если чем обменяемся — станем навеки родными сестрами.
— Давай! — согласилась я, и мы побежали купаться.
* * *
После очередного медосмотра мне было назначено дополнительное питание. Я стала получать двойную порцию масла, стакан молока, а в мясной день лишнюю котлету. Нас, разведчиков и будущих десантников, кормили в особой столовой в помещении бывшего санатория машиностроителей. Мне хотелось видеть, какая я стала. Хоть немного поправилась или по-прежнему зеленая? Будто назло, все зеркала из санатория вынесли. Зачем это сделали, не знаю. Люстры тоже поснимали. Люстры ладно, мне они были ни к чему. Однажды я заметила, что при входе в столовую у открытой стеклянной двери останавливаются наши девушки, а парни над ними смеются: вот, мол, какие фасонистые. Идет война, но все равно прихорашиваются. Я стеснялась подолгу себя разглядывать, однако не могла пройти и не посмотреться.