Прощеное воскресение
VI
И кофта, и блузка, и юбка — все подошло маме! Александра боялась, что будет великовато, но всегда худенькая мама чуть-чуть пополнела за последние годы, и все пришлось ей впору. Первые минуты встречи они обнимались, целовались, плакали, гладили друг друга по плечам, потом всматривались друг в друга, вытирали слезы радости, беспричинно смеялись, привыкали, а потом все пошло как по маслу, будто и не было долгих лет разлуки. Родные на то и родные, что годы не властны над кровной близостью.
Их большая комната, пристроенная к кочегарке, мало чем изменилась; только толстая труба парового отопления теперь была выкрашена не в голубой, а в светло-кремовый цвет.
— Ремонт после Дня Победы делали, а мне трубу покрасили и не выселяют до сих пор, хотя я давно не дворник, — перехватив взгляд Александры, сказала мама. — Неплохой цвет, теплый. Мой руки, буду тебя кормить. Я еще вчера знала, что ты приедешь.
У мамы было первое дело: кто бы ни пришел, сразу кормить. Дочь вымыла руки из знакомого ей с детства, висевшего над ведром у двери маленького серого умывальника, может, алюминиевого, а может, из какого-то сплава, умывальника литра на два воды, с длинным металлическим соском, и села к столу, застеленному клеенкой в розоватую клетку.
— Ма, у тебя и клеенка новая!
— Новая. Надя подарила. Я мальчика ее нянчу, а она мне помогает и даже деньги дает, но я много не беру — на трамвай, на мыло, ну туда-сюда… Ты, Саша, моя кормилица, я ведь за тебя офицерский паек получаю. Так что живу кум королю и сват министру! Когда тебе присвоили звание и ты написала насчет пайка, Надя прочла мне твое письмо, и я сразу пошла, они мне не дали. Ну я Надежде проговорилась, так она такое подняла: «Я, тетя Аня, из горла у них выну!» И вынула. Бой-баба! Помнишь, так говорили у нас в Николаеве? Хотя что я мелю, откуда ты можешь помнить? Это Маруся могла бы, — засмеялась мама. — Совсем я без тебя душой усохла. Садись к столу, супа налью. Перловый — ты в детстве любила.
— Я и сейчас люблю, мамочка! Даже не верится, что я дома!
Александра поела и вкусного маминого супа, и гречневой каши с пахучим жареным луком, выпила с мамой чая с сахарином и только потом начала вываливать добро из двух огромных брезентовых баулов — шофер госпитальной полуторки еле втащил их по одному в комнату. Мама ахала, охала, говорила, что теперь им «на три года хватит», а Александра тем временем извлекла самое главное: подарки для мамы.
— Теперь, мамочка, я закрою дверь, а ты примеряй наряд. Я отвернусь, а ты оденешься. Хлопнешь в ладоши, и будем смотреть, а пока молчи!
Анна Карповна переодевалась без восторгов и причитаний долго, тщательно. Сидевшая к ней спиной дочь разглядывала комнату: потемневший от времени ларь, в котором, наверное, и до сих пор хранились книги — слепки со многих душ замечательных людей; окошко в потолке, наглухо заметенное снегом. Надо завтра же с утра залезть на крышу и смести снег. Скоро Новый год, а в окошко хорошо видно небо. Вдруг будет звездное? Красота!
Наконец раздались три сухих хлопка в ладоши.
Переодетая в новый наряд Анна Карповна стояла в дальнем углу комнаты, куда почти не достигал желтоватый свет электрической лампочки, висевшей посередине потолка.
— Графиня, пройдитесь, вас не видно! — вставая с табуретки, весело скомандовала Александра. И мама двинулась к ней.
Тысячу раз слышала Александра, что «не одежда красит человека, а человек одежду». Однако сейчас, при виде переодетой мамы, она поняла, что это, увы, не совсем так, если человек умеет носить одежду… Ей навстречу двигалась совсем незнакомая, стройная женщина с осанкой, от которой прямо-таки веяло ненарочитой простотой, свободой, уверенностью в каждом своем шаге и жесте.
— Мамочка, да ты королева!
— Всего лишь графиня, мне чужого не надо, даже королевского. — Мама улыбнулась так светло, как в целом мире могла улыбаться только она одна. Лучезарно — другого слова у дочери не было. — И кофта отличная, и все прочее — спасибо! — Подойдя вплотную, мама поцеловала дочь в щеку.
— Это я в Праге на толкучке выменяла, а потом еле убежала от патруля — по офицерским сапожкам меня засекли, поняли, что я военная. Не догнали! Мы с Марысей дали такого деру, что ой-е ей! Это девочка у нас работала, чешка, в посудомойке.
— Спасибо. — Мама села за стол напротив дочери. — Ну рассказывай потихоньку… Как получится, можно кусками. Какая теплая кофта, и цвет, и отделка подобраны не без благородства… Редкое сочетание цветов.
— Еще бы не теплая — настоящая ангора! А светло-серое и темно-фиолетовое действительно гармонируют. Я как издали увидела эту кофту в руках у торговки, так и кинулась в самую гущу!
Помолчали.
— Долго рассказывать, мамочка…
— А мы не спешим.
— И долго и коротко. Я, как ты знаешь, была замужем, сейчас как бы вдова. Неродившийся ребенок так и не родился. Официально Адам пропал без вести, но попадание было прямое… Огромная бомба. А я не верю… Наши фотографии прилипли по краям воронки. Когда он отходил от меня, у него в руках была пачка наших фотографий… Кое-что я тебе посылала. Это главное, все остальное — детали… А потом пустота. Штурмовой батальон морской пехоты, из боя в бой… Много очень хороших людей, мамочка… кто-то погиб, кто-то остался где-то… У меня был комбат Ванечка, Иван Иванович, мой ровесник, настоящий отец-командир, его разжаловали, после того как мы взяли Севастополь, из майора в младшие лейтенанты… Что-то не то сказал какому-то московскому хорьку-генералу, который прибыл с проверкой… И наш комбат чуть не застрелился, спасибо, я вовремя вышла на балкон — сердце чуяло. Мы разместились там в гостинице, в которой останавливался Чехов…. Потом Сандомирский плацдарм, госпиталь, работа с Папиковым.
— А что это за плацдарм? У нас особо не распространялись, хотя я по радио что-то слышала.
— Это в Польше, ма. Домбровский угольный бассейн, там была бойня страшная, но мы были в сравнительном тылу… Госпиталь большой, армейский. Это у меня здесь фамилия редкая — Домбровская, а в Польше это целая область. Девчонки в госпитале меня дразнили: «Домбровская, это не твое княжество?» А я отвечала: «Не княжество, а графство». С Папиковым мы познакомились случайно, госпиталь был в фольварке с огромным парком, и там двое наших поймали пленного немца, и один из них хотел убить его саперной лопаткой. Говорит: «Война кончается, а на моем счету еще ни одного фрица». Ну я им помешала. И тут Папиков. С тех пор я работаю с ним. Человек специальный, как говорит про него наш начальник госпиталя: «Таких делают штучно и не каждые десять лет».
— Да, Надя рассказывала, он большая величина в хирургии, и ее муж Карен так говорит, а ему я верю. Тебе учиться надо, дочка. Надя уже выучилась, работает заместителем главврача по кадрам.
— Это на месте того дядьки, которого я сеткой по голове?. Которого ты потом выхаживала?
— Да. Умер в прошлом году.
— Насчет Нади понятно, — с усмешкой сказала Александра и легонько постучала костяшками пальцев по столу. — Я давно подозревала, что она стукачка…
— Ну это ее дело, — сказала мать. — А тебе надо учиться, ты обязана окончить институт.
— Ма, мне надо работать, я старая….
— Какие глупости! — вспыхнула мама. — Ты должна ради меня, а главное, в память об отце. Ты обязана! Поклянись!
— Ма, да ты что?!
— Поклянись, или я встану перед тобой на колени.
Александра растерялась и медлила.
Еще секунда, и Анна Карповна опустилась перед ней на колени.
— Поклянись!
Александра так перепугалась, была в таком смятении, что и сама не поняла, как тоже оказалась на коленях.
— Клянись: «В память о моем отце и, уважая просьбу моей матери, клянусь, что окончу медицинский институт».
— К-клянусь…
— Не так… полностью! — Никогда в жизни не видела Александра свою мать такой властной, такой непреклонной.
— В память о моем отце и, уважая просьбу моей матери, клянусь, что окончу медицинский институт.