Мент

Зверев устало опустился на нижнюю полку и расстегнул куртку — в изоляторе его предупреждали, что в «Столыпине» можно закоченеть от холода, но, видимо, это предупреждение относилось к разряду так называемых страшилок — в вагоне было очень тепло, почти жарко, и бывший капитан почувствовал, как его тело покрывается испариной. Зверев быстро разделся, куртку положил на полку вместо матраса, а теплый свитер скатал в плотный валик — чем не подушка? Сапоги бээсник стаскивать с себя не стал — знал, что его еще обязательно придут обыскивать, так какой смысл растягиваться на полке с комфортом, если через несколько минут все равно придется вскакивать? К обыску Александр был готов — ничего запрещенного он с собой не брал, но барахла в двух баулах хватало — бывшего капитана предупреждали, что настоящей валютой на той зоне, куда он следовал, считаются одежда, шоколад и сигареты…
«Столыпин» постепенно заполнялся, этапники гомонили, возились в клетушках, конвоиры покрикивали на них — словом, шла обычная предотъездная суета.
Видимо, к «Столыпину» подъехал еще один автозак — Зверев услышал какой-то шум в тамбуре, а потом мимо его купе быстро проскочили одна за другой три женщины — Александр не успел даже разглядеть их толком — молодые ли, старые ли, симпатичные или страшные, как вся арестантская жизнь. Зэки из общаковых клетей к попутчицам, скорее всего, тоже присмотреться не могли, но тем не менее встретили их восторженным гулом — а как еще должны реагировать на женщин грубые мужики, измученные длительным сексуальным воздержанием? Немедленно начались жеребячьи заигрывания, незатейливые такие, простые и беспонтовые, типа: Эй, милые, сестренки-уркаганочки, не смерзлось ли у вас чего на морозе, а то ведь и отогреть сможем, долбильные агрегаты имеются! Зэчки отвечали на заигрывания так же грубо, но обнадеживающе. Арестанты заволновались, и сержанту-конвоиру пришлось даже рявкнуть на них:
— Э, урла, хорош базарить, пока я за вас не взялся!
Этапники попритихли, а одна бабенка сразу же обидно засмеялась:
— Ну что, мальчики, долбилки-то свяли напрочь? Кавалеры херовы… Придется, видать, к сержантику на погрев проситься — у таких голосистых хрен обычно увесистый, не даст пропасть невинно засуженной…
Зэки заржали, сержант матюгнулся — но без злобы, скорее, даже снисходительно — оно и понятно: мужику польстило.
Атмосфера искусственного и полуистеричного веселья, воцарившаяся в вагоне, не затронула, пожалуй, одного только Зверева. Бывший капитан даже слегка поморщился от похабных шуток-завлекушек. В изоляторе на Лебедева Александр видел нескольких зэчек и хорошо знал, что стоит за их прибаутками на генитальные темы. А стояли за ними, как правило, простой бабий голод и желание забеременеть — от кого угодно, но забеременеть. Беременным ведь и питание хорошее положено, и работы легкие, да и вообще — хозяину в зоне детский сад не нужен, молодые мамаши часто на воле оказываются задолго до окончания реального, отмеренного судом, срока. Так что ребенок для зэчки — это ключ к той двери, за которой свобода… Поэтому-то многие женщины-осужденные используют любую возможность, чтобы перепихнуться — с конвоиром ли, с братишкой-зэком, какая, в общем-то разница…
А конвоиры в «столыпинах» частенько шли женщинам навстречу — и сами утешали зэчек, и этапникам, ежели у тех было чем за сексуальный час расплатиться — не препятствовали. Главное, чтобы все по уму делалось, без изнасилований, а по доброму человеческому согласию, тогда — всем хорошо кроме инструкции, которую нарушали. Ну так ведь инструкция — это всего лишь несколько листочков бумаги, ей больно и обидно не бывает…
…Хоть и покоробило от грубых зэковских шуток Зверева, но и его собственные мысли неожиданно свернули на сексуальную тему — точнее, это были даже не мысли, а внезапно возникшие в мозгу образы — в том числе и те, которые Александр гнал от себя, которые старался забыть, чтоб сердце не рвать… Человеческое сознание — штука абсолютно загадочная, ассоциативно возникающие цепочки образов — непредсказуемы… Иногда самая грязная, самая похабная шутка способна заставить человека вспомнить вдруг что-то очень чистое и светлое… Или то, что ему кажется светлым и чистым…
…Вспыхнувшая перед глазами бывшего капитана картинка была настолько живой, что он даже забыл на несколько мгновений, где находится, словно перенесся из «Столыпина» в гораздо более уютное место — двухкомнатную квартиру на Лиговке… Полумрак, тени мечутся по комнате от дрожащих язычков пламени на свечах… Настя очень любила зажигать свечи в спальне… Хотя — почему любила, она и сейчас любит, наверное… Отблески живого огня осторожно гладят покрытое любовной испариной красивое женское тело… Сейчас, сейчас Настя сядет на кровати, обхватит ноги руками и опустит голову на колени… Когда Анастасия садилась именно так, Сашка всегда ощущал прилив бешеного желания… Волосы рассыпаются по обнаженным ногам… Мечутся по спальне тени… Ваша Честь, поцелуй меня… еще… еще… родная ты моя… Настя… любимая… еще… Стоны, сквозь которые трудно разобрать слова:
…Саня… Санечка… Хороший мой… Что же ты… делаешь-то… Боже… Ты же меня так до смерти… Санечка. До смерти… До смерти?! Картинка рассыпается, как в повернувшемся калейдоскопе… Полумрак, больничную палату освещают лишь отблески уличных фонарей да фары проезжающих автомобилей… Лицо Насти на белой подушке… Одно только лицо… А где же волосы? Где?… Ах да, это ведь все под повязкой… Вся голова забинтована, только лицо не укрыто мертвой белизной бинтов… Кто?! Настя, скажи мне, кто это был?! Ты успела их запомнить?! Настя, любимая, кто это был?! Страшная, презрительно-скорбная улыбка Насти, тяжелый, прерывистый шепот: Кто… Саша, зачем ты… Не бойся… Я тебя не выдам… Зачем ты…
— Эй, ты чего? Заплохело, что ли? Грубоватый окрик сержанта-конвойщика вернул Зверева в столыпинский вагон… Александр провел рукой по лицу, смахивая со лба выступившие капли пота.
— Все нормально… нормально… Сержант пожал плечами — нормально так нормально — и буркнул:
— Вещи к осмотру…