Эдгар По. Сгоревшая жизнь. Биография

При этом писательскую деятельность По продолжал. Наверное, в Филадельфию он переехал в первую очередь потому, что город этот был тогда издательским центром, где выходили в свет такие журналы, как «Сэтердей ивнинг пост» и «Джентльменс мэгэзин». В Филадельфии выпускалось ежедневно семь утренних газет и две вечерних. Однако найти постоянную работу поначалу оказалось не так-то легко. Некоторую стабильность принес выпуск в свет «Повести о приключениях Артура Гордона Пима» отдельной книгой, осуществленный летом нью-йоркским издательским домом «Харперс». Насколько известно, сам По никогда не был в восторге от своего первого и последнего, как он называл это произведение, «романа». Два года спустя он заявил, что сочинил «глупейшую книгу». Вердикт кажется нам слишком суровым. На самом деле это до крайности неправдоподобная история, полное наименование которой «Повесть о невероятных приключениях и открытиях», обладает странным очарованием, сходным с тем, что излучала и сама личность По, его мрачная и беспокойная натура. Надо сказать, По многому научился у Дэниеля Дефо, также старавшегося соблюдать правдоподобие деталей, дабы вызвать доверие к самым диким своим фантазиям.
Первые главы рисуют нам Артура Гордона Пима замкнутым в тесном пространстве между палубами корабля. В этом описании отразилось смятение самого По, муки его духовной жизни. Его манили и в то же время страшили замкнутость и уединение; это явственно сквозит в напряженной болезненности его стихов. В следующих главах Артур Гордон Пим становится жертвой жестокого мятежа, терпит кораблекрушение, страдает от голода, его берут в плен каннибалы, в общем повествование приобретает пародийный оттенок. По — художник невероятного. Стоя на краю бездны, Пим не в силах удержаться, чтобы не заглянуть в нее: «Всю душу мою наполнило желание упасть— даже не желание, а непреодолимая жажда, влечение, страсть».  [16]Это чистый По с его неодолимой потребностью в кошмарах. По стал крупнейшим из создателей англоязычной фантастики, потому что сумел коснуться самых потаенных и глубоко запрятанных в человеческой душе страхов. В финале поток тащит лодку Пима «в объятия водопада». Это один из центральных образов искусства По. А потом появляется некая фигура в саване, размерами превосходящая обычного человека, кожа у этого существа «изумительно белая, как снег». Пустынное и загадочное пространство тянет к себе По, но что это за пространство, По до конца не рассказывает.
Книга была оценена, что называется, «неоднозначно» и не стала финансово успешной. По оказался в таких стесненных обстоятельствах, что был вынужден согласиться на унизительные условия: авторизовать своей подписью уже издававшийся текст. «Первая книга конколога» Эдгара Аллана По есть не что иное, как сокращенная версия «Руководства конколога» Томаса Уайетта, который прибег к помощи По, отчаявшись уговорить первоначального своего издателя на сокращенный вариант. Ирония заключается в том, что именно этой книге, единственной из всех, вышедших под именем По, удалось выдержать два издания еще при жизни По.
В том же году По удалось опубликовать в «Америкэн мьюзеум оф литерачер энд артс» рассказ «Лигейя». Это история о метемпсихотическом  [17]ужасе — поглощении души рассказчика душой его жены Лигейи, женщины колоссальной воли и учености. Рассказчика завораживают глаза жены, «черные и огромные». По признавался, что в основу рассказа легло собственное его сновидение, в котором его неотступно преследовал взгляд женщины. После смерти Лигейи рассказчик не может прийти в себя от «чувства полного одиночества», основного чувства, лейтмотива, если можно так выразиться, всего творчества По. Мучаясь от одиночества, рассказчик женится на англичанке, которую он не любит и не уважает. Отвращение к ней мужа подрывает здоровье англичанки, и после ее смерти в закутанном в саван трупе начинают проглядывать черты Лигейи. Тогда он громко кричит: «Это они — огромные, и черные, и пылающие глаза моей потерянной возлюбленной… леди… ЛЕДИ ЛИГЕЙИ!»  [18]Мертвые не исчезают полностью — мысль о выходцах с того света кажется По утешительной. Позднее он писал: «„Лигейя“ — мой лучший рассказ». Думать так его заставляла уверенность в том, что здесь цель, которую он ставил перед собой, была достигнута в полной мере. По был расчетлив. Он никогда не забывал о цели и не давал сбить себя с толку, как бы странно и прихотливо ни развивался сюжет. Писатель очень точно и аккуратно выверял и подготавливал свои эффекты.
В конце 1838 года По признает, что вновь очутился в отчаянном положении. Лишь «путем самых болезненных жертв», по его собственным словам, он сумел заплатить за аренду предыдущего своего жилища. Семейству пришлось перебраться в дом поменьше на Шестнадцатой улице. Тем не менее в их жизни, где властвовали самые непредсказуемые случайности или неуловимый и изменчивый рок, образовалась некоторая отдушина. Поздней весной 1839 года По предложил себя в качестве помощника редактора в «Джентльменс мэгэзин». Редактор Уильям Э. Бартон ответил, что хочет сформировать некое сообщество, «подобное тому, какое предлагаете вы», и что он не знает никого другого, кто был бы так близок ему по взглядам. В своем первом письме По, вероятно, набросал план «идеального» литературного журнала, который мог распространить свое влияние на всю страну. Бартон предложил По отнюдь не королевское жалованье в 10 долларов в неделю, уверив По, что его обязанности займут не более двух часов в день, так что у него останется время для «любого другого приятного ему времяпрепровождения». «Приятным времяпрепровождением» он, по-видимому, именовал собственное творчество писателя. Начало не производит впечатления удачного. Да и Бартон был необычным редактором. Английский комический актер, специализировавшийся на диккенсовских ролях Микобера и капитана Каттла, переехал в Соединенные Штаты, желая стать литератором. Позднее По назвал его «фигляром».
Итак, По начал с того, что написал для «Джентльменс мэгэзин» (известного и как «Бартонс мэгэзин», или, что еще нелепей, «Бартонс джентльменс мэгэзин») ядовитую рецензию на балтиморского поэта Руфуса Доуса, которую Бартон запретил печатать из-за ее чрезмерной суровости. Будучи в подавленном настроении, По написал Бартону письмо, на которое редактор ответил так: «Несчастья мира наложили мрачный отпечаток на ваши чувства, с чем вам желательно бороться». Тем не менее в следующем месяце, то есть в июне 1839 года, По формально получил в журнале должность помощника редактора. Томас Данн Инглиш, молодой поэт, который частенько наведывался в редакцию журнала, вспоминал По вечно «одетым в черный, простенький и довольно потрепанный сюртук». И еще он замечал, что «у него были большие горящие глаза, пронизывающий взгляд, манеры же были простыми и естественными, как это и свойственно воспитанному человеку, а его тон и рассуждения завораживали».
Однако проза По завораживала вовсе не всех, и, во всяком случае, она не завораживала тех современных ему писателей, которых автор презирал. По прямо заявил, что в своих статьях он не собирается «помогать тем, кому он может помочь лишь замолчать». Он был абсолютно уверен в своих силах. Он был уверен в своем таланте. Когда он видел, как другие выстраиваются впереди него и получают похвалы за то, за что его жестоко критикуют, он впадал в ярость. Это было невыносимо. Понемногу он заработал репутацию сварливого и ядовитого критика. Несомненно, ему это было неприятно, и он обижался на литераторов Бостона и Нью-Йорка, однако вызов, с которым он встречал обиды, тоже не имеет себе равных и говорит о человеческой уникальности По. Ему было известно, что его не любят. «Вы говорите о „врагах“, — писал он балтиморскому журналисту, — а вы не могли бы сообщить мне их имена?»
Но получал он и похвалы. В статье в «Сент-Луис баллетин» говорилось, что «за вычетом Нила, Ирвинга и Уиллиса, никого в этой стране нельзя поставить рядом с По». Следует отметить, что По с жадностью ждал похвал и любил при случае упомянуть о благосклонных отзывах. Он написал Джозефу Эвансу Снодграссу, тогдашнему редактору «Америкэн мьюзеум», и попросил включить этот отзыв в какой-нибудь из обзоров «Джентльменс мэгэзин». В другой раз он сообщил Снодграссу, что сам Вашингтон Ирвинг «написал мне два письма, в которых высоко оценил мои рассказы». Некий современник отмечал, что ни один «из живущих писателей не любил так похвалы, как любил их он, и стоило мне заговорить с ним о достоинствах его произведений, как грудь у него начинала вздыматься, будто штормовое море». Несмотря на явную его гордыню, По была свойственна острая жажда аплодисментов и признания. Вероятно, так проявлялось его сиротство в этом мире.