За правое дело (Книга 1)

— Видали мужчину? 
— Мама, а ты что молчишь? — спросила Женя. 
Серёжа посмотрел на Александру Владимировну и негромко окликнул её: 
— А, бабка? 
Он один говорил с ней насмешливо и просто и часто с какой то смешной, трогательной снисходительностью спорил с ней. Даже старшая его тётка Людмила редко спорила с Александрой Владимировной, несмотря на властность характера и искреннюю уверенность в своей всегдашней правоте во всех семейных делах. 
Александра Владимировна быстро вскинула голову, точно за столом сидели её судьи, и произнесла: 
— Делай, Серёжа, так, как ты... я.. — она запнулась, поднялась быстро из-за стола и пошла из комнаты. 
На мгновенье стало тихо, и растроганная Вера, чьё сердце в этот день открылось для доброго сочувствия, сердито нахмурилась, чтобы сдержать слезы. 
Ночью улицы города наполнились шумом. Слышались гудки, пыхтение автомобильных моторов, громкие окрики. 
Шум этот был не только велик, но и тревожен. Все проснулись, лежали молча, прислушиваясь и стараясь понять, что происходит. 
Вопрос, волновавший сердца разбуженных ночным шумом людей, был в ту грозную пору один: не прорвались ли где-нибудь немцы, не ухудшилось ли внезапно положение, не ухолят ли наши и не пришло ли время среди ночи одеться, торопливо схватить узел с вещами и уйти из дому. А иногда леденящая тревога сжимала сердце: «А что, собственно, за шум, что за невнятные голоса, а вдруг воздушный десант?» 
Женя, спавшая в одной комнате с матерью, Софьей Осиповной и Верой, приподнялась на локте и негромко сказала: 
— Вот так в Ельце с нашей бригадой художников было: проснулись — а на окраине немцы! И никто нас не предупредил. 
— Мрачная ассоциация, — сказала Софья Осиповна. Они слышали, как Маруся, оставившая дверь открытой, чтобы в случае бомбёжки легче было всех разбудить, сказали: 
— Степан, что за скифское спокойствие, ты спишь, ведь надо узнать! 
— Да не сплю я, тише, слушай! — шёпотом сказал Степан Фёдорович. 
Под самым окном зарокотала машина, потом вдруг мотор заглох, и чей то голос, столь явственно слышный, точно он раздавался в комнате, произнес: 
— Заводи, заснул, что ли? — и добавил несколько слов, которые заставили женщин на мгновение потупиться, но не оставили никаких сомнении в том, что произносил эти слова раздосадованный русский человек. 
— Звук благодатный, — сказала Софья Осиповна. И все вдруг облегчённо заговорили. 
— Это все Женя со своим Ельцом, — слабым голосом сказала Маруся. — У меня и сейчас ещё боль в сердце и под лопаткой... 
Степан Фёдорович, смущённый тем, как он только что взволнованно шептался с женой, многословно и громко стал объяснять! 
— Да откуда? Нелепо же, ерунда ведь! От Калача до нас сплошная железобетонная оборона. Да и в случае чего, мне бы немедленно позвонили. Что ж вы думали, так это делается? Ой, бабы вы бабы, одно слово — бабы! 
— Да, конечно, хорошо, и все пустяки, но я подумала: вот так именно это бывает, — тихо сказала Александра Владимировна. 
— Да, мамочка, именно так, — отозвалась Женя. Степан Федорович накинул на плечи плащ и, пройдя по комнате, сдёрнул маскировку и распахнул окно. 
— Открывается первая рама, и в комнату шум ворвался, — сказала Софья Осиповна и, прислушавшись к пестрому гулу машин и голосов, заключила. — И благовест ближнего храма, и голос народа, и шум колеса. 
— Не шум колеса, а стук колеса, — поправила Мария Николаевна. 
— Нехай будет стук, — сказала Софья Осиповна и всех рассмешила этими словами. 
— Много легковых, «эмки», есть «зисы-101», — говорил Степан Фёдорович, вглядываясь в улицу, освещённую неясным светом луны. 
— Наверно, подкрепления на фронт идут, — сказала Мария Николаевна 
— Нет, пожалуй, наоборот, не похоже, что к фронту, — ответил Степан Федорович Он вдруг предостерегающе поднял палец и сказал — А ну, тише! 
На углу стоял регулировщик, и к нему то и дело обращались проезжавшие. Говорили они негромко, и слов разобрать было нельзя. На все вопросы регулировщик отвечал взмахом флажка, указывая маршрут легковым машинам и грузовикам, на которых громоздились столы, ящики, табуретки и складные кровати. На грузовиках сонно покачивались в такт движению закутанные в шинели и плащ-палатки люди. Возле регулировщика остановился «зис 101», и разговор вдруг стал явственно слышен Степану Федоровичу. 
— Где комендант? — спросил густой медленный голос. 
— Вам коменданта города? 
— На что мне твоего коменданта города, мне нужно знать, где разместился комендант штаба фронта? 
Степан Фёдорович не стал дольше слушать. Он прикрыл окно и, выйдя на середину комнаты, объявил: 
— Ну, товарищи, Сталинград стал фронтовым городом, к нам пришёл штаб Юго-Западного фронта. 
— От войны нельзя уйти, она идёт за нами, — сказала Софья Осиповна. Давайте спать! В шесть утра я должна быть в госпитале. 
Но едва она сказала эти слова, как послышался звонок. 
— Я открою, — сказал Степан Фёдорович и, надев свой коверкотовый плащ, пошел к двери Плащ этот ночью обычно лежал на спинке кровати, чтобы находиться под рукой на случай бомбежки. На спинке кровати лежали новый костюм и плащ Спиридонова, а возле шкафа стоял в боевой готовности чемодан с Марусиной шубой и платьями. 
Вскоре Степан Федорович вернулся и смеющимся шёпотом сказал: 
— Женя, вас там кавалер спрашивает, красавец мужчина, я его пока в передней оставил. 
— Меня? — удивилась Евгения Николаевна — Не понимаю, какая чепуха! — Но по всему чувствовалось, что она взволнована и смущена. 
— Джахши, — весело сказала Вера. — Вот вам и тётя Женя. 
— Выйдите, Степан, я оденусь, — быстро сказала Евгения Николаевна и легко, по-девичьи вскочила, задёрнула маскировку и зажгла свет. 
Надеть платье и туфли заняло несколько секунд, но движения ее сразу же стали медленны, когда она, прищурив глаза, подкрашивала карандашиком губы. 
— Да ты с ума сошла, — сердито сказала ей Александра Владимировна. Красишься среди ночи, ведь человек ждет. 
— Да притом еще не мытое, заспанное лицо и спутанные, как у ведьмы, волосы, — добавила Мария Николаевна. 
— Вы не беспокойтесь, — сказана Софья Осиповна. — Женичка отлично знает, что она ведьма молодая и красивая. 
Ей, седой и толстой пятидесятивосьмилетней девушке, может быть, ни разу в жизни не приходилось вот так, сдерживая сердцебиение, прихорашиваться, готовясь к нежданной встрече. 
Эта мужеподобная женщина, обладавшая воловьей работоспособностью, объездившая полсвета с географическими экспедициями, любившая в разговоре грубое словцо, читавшая математиков, поэтов и философов, казалось, должна была к красивой Жене относиться с неодобрительной насмешкой, а ни с нежным восхищением и смешной, трогательной завистью. 
Женя всё с тем же недоумевающим, сердитым выражением лица пошла к двери. 
— Не узнаёте? — спросили из-за двери. 
— И да, и нет, — ответила Женя 
— Новиков, — назвался пришелец. 
Идя к двери, она была почти уверена, что именно он и пришёл, но ответила так потому, что не знала, нужно ли ей сердиться на бесцеремонность ночного вторжения. 
И вдруг, точно со стороны, она увидела всю поэзию этой ночной встречи увидела себя, сонную, только что покинувшую тепло домашней, материнской постели, и стоящего у двери человека, пришедшего из грозной военной тьмы, несущего с собой запах пыли, степной свежести, бензина, кожи. 
— Простите меня, глупо являться среди ночи, — сказал он и склонил голову. Она сказала: 
— Вот теперь я вас узнала, товарищ Новиков. Очень рада. Он проговорил: 
— Война привела в Сталинград. Вы извините, лучше я днём зайду. 
— Куда же вы сейчас пойдёте, среди ночи? Оставайтесь у нас. 
Он стал отнекиваться. Кончилось тем, что она стала сердиться не на то, что Новиков вторгся ночью в дом, а на то, что он не хочет в нём остаться. Тогда Новиков, обращаясь в тьму лестничной клетки, сказал негромко, тоном человека, привыкшего приказывать и знающего, что приказ его всегда услышат.