Девять миров

Хёд тихо ответил:
– Нет больше Бальдра, меткий стрелок. И я причиной несчастью.
– Как же вышло, – спросил Вали, – что тебе никто не отомстил?
Хёд прошептал:
– Самая худшая месть – оставить в живых, когда даже Солнце скупится для меня на свет и тепло. Убей меня, Вали. Отомсти за брата.
Говорят, Вали спрятал лук за спину:
– Но ведь ты тоже мой брат!..
– Страшные дела сегодня свершаются, – ответил слепец. – Будь мужчиной, сын Одина, будь воином. Вот сердце, стреляй.
И когда избавительница-стрела вошла ему в грудь, незрячие глаза вдруг зажглись удивительным светом, и Хёд простёр руки словно бы для объятия, крикнув:
– Бальдр!.. Здравствуй, брат!..
…Вали вырос, и часто его на пирах называли героем, бестрепетным воином, родившимся нарочно для мщения. И мало кто понимал, почему бестрепетный воин низко опускал голову и чуть не плакал, слушая похвалы…
 
Владычица Хель
Между тем Бальдру приготовили погребальный костёр: если уж отпустит его Владычица Смерти, то даст и новое тело, прежнее ему больше не пригодится. Сложили тот скорбный костёр на палубе боевой лодьи Бальдра, что звалась Хрингхорни – «С кольцом на форштевне». Провожать своего любимца вышли все Асы, все светлые и тёмные Альвы, и даже Карлики, утирая с глаз слёзы, выбрались из тьмы подземных пещер, и Солнце не обратило их в камни. И наконец прибрежные камни вздрогнули от великанских шагов – это шли поклониться Бальдру великие племена горных Турсов и Хримтурсов – инеистых исполинов… Впервые не врагами пришли они в Асгард…
Один стоял впереди всех, у самой воды, окружённый эйнхериями, и вороны неподвижно сидели у него на плечах. Он положил на костёр Бальдра прославленное кольцо Драупнир. И что-то сказал на ухо сыну, низко склонившись, – но что именно, никто не слыхал. А рядом, среди притихших валькирий, стояла мудрая Фригг и с нею любимая жена Бальдра, юная Нанна. Вот Нанна вдруг пошатнулась, тихонько вздохнула и поникла на мокрые камни, выскальзывая из объятий Фригг, – без кровинки в лице, с навеки замершим сердцем.
– Они будут вместе, здесь или там, – негромко предрекла вещая Фригг, а Нанну отнесли на лодью Хрингхорни и уложили подле супруга.
Надо было спустить с берега смертный корабль и пустить в море пылающим; Тор налёг плечом на форштевень, украшенный золочёным кольцом, но в глазах Бога Грозы стояли слёзы, и корабль не двинулся с места.
– Я помогу, – сказала тут Хюрроккин, уродливая Великанша, сморщенная, как от огня. Она приехала в Асгард верхом на яростном волке, взнузданном шипящими змеями. Когда она соскочила наземь, Один велел четырём эйнхериям подержать её скакуна, но волк, вздыбив загривок, рычал и вырывался из рук, пока его не свалили. Хюрроккин же подошла к Тору и вместе с ним упёрлась в дубовый форштевень. И на сей раз корабль двинулся с первого же толчка, только искры посыпались из-под катков.
Тогда Бог Грозы встал подле костра и освятил его молотом, возжигая прощальное пламя. Ударила ясная молния, глухо простонал гром – и Хрингхорни, подхваченный штормовым ветром, быстро пошёл в открытое море, словно истаивая в вихре огня…
…А Хермод, сын Одина, девять дней и ночей без отдыха мчался, обняв шею могучего Слейпнира, по Мировому Древу всё вниз и вниз, сквозь миры, пока не достиг наконец Мглистого Края Нифльхель. Границы миров, как уже говорилось, всегда проходят по рекам; вот и Берег Мёртвых, Настранд, лежал за шумным потоком по имени Гьёлль. Хермод выехал прямо к единственному мосту, выложенному светящимся золотом – точно таким, какое веселило глаз Асов у Эгира на пирах… Пересёк его Хермод и лицом к лицу столкнулся с девой-воительницей, охранявшей тот мост.
– Кто ты, пришедший без зова? – спросила грозная дева. – Пять сотен умерших проехали здесь вчера, и мост меньше гудел под ними, чем под тобою одним. И мало похож ты на мёртвого, если судить по лицу! Зачем едешь в наш мир?
Сын Одина без утайки рассказал ей обо всём. И посторонилась воительница, пропустила его.
Быстрей прежнего понёс Хермода Слейпнир на север и вниз, мимо страшных рек, через которые вечно брели изменники и трусливые истязатели женщин, – среди мчащихся льдин и острых мечей, подхваченных ядовитым потоком… мимо чертога, сплетённого из живых змей, где проклинали судьбу малодушные нарушители клятв… мимо добрых селений, где нашли приют добрые и справедливые Люди, не ставшие в земной жизни героями и умершие дома. Они приветствовали Хермода, желали ему удачи.
И вот показались палаты владычицы Хель, обнесённые высокой оградой. Хермод не стал стучать в запертые ворота – лучший из коней перелетел их с разгону, не прикоснувшись копытом. Бросив поводья, молодой Ас вошёл в дом… и сразу увидел на почётном месте своего брата Бальдра, а рядом с ним Нанну, прозревшего Хёда и саму Хель-Великаншу.
Ни Люди, ни Боги не считают приличным заводить речи о деле, едва ступив на порог. Поэтому остаток дня – ибо Тёмного Мира, как и всех остальных, достигали отсветы Солнца, – они провели за беседой, и только наутро Хермод рассказал хозяйке, что привело его сюда из Асгарда. Да она и сама обо всём уже догадалась.
Хмурой дочери Локи дана была власть во всех девяти мирах; называли её бессердечной и беспощадной, и было за что. Зорко стерегла она тех, кто к ней попадал. Но даже её тронуло великое горе Вселенной. Первый и последний раз шевельнулось в холодной душе какое-то подобие чувства:
– Выкупа мне не нужно, у меня мосты золотом вымощены… Вот что! Если Бальдр в самом деле так всеми любим, пусть каждое существо о нём плачет, а я погляжу. Может, и отпущу их с Наиной обоих. А теперь поезжай, да не медли в дороге.
Бальдр, Нанна и Хёд проводили Хермода со двора.
– Возьми кольцо Драупнир, – сказал Бальдр. – Пусть отец хранит его для меня… или в память обо мне. Смотри, оно побывало в огне и стало волшебным: всякую девятую ночь порождает восемь подобных себе…
Золотое кольцо легло Хермоду на ладонь, и сын Одина вздрогнул: снятое с живой руки, оно было бы тёплым. А тут шёл от него такой мертвенный холод, что сделалось жутко.
– Возьми мой платок, передай матушке Фригг, – попросила Хермода Нанна. – И вот ещё колечко для Фуллы, верной служанки…
Её тонкие пальцы тоже были совсем ледяными, а прекрасные глаза смотрели то ли сквозь Хермода, то ли чуть мимо. Для них, мёртвых, он был такой же зыбкой тенью, как и они для него, живого. И вновь повеяло жутью, и захотелось скорее домой, в Асгард, на залитый солнцем цветущий луг Идавёлль…
А Хёд ничего не сказал и не передал никаких даров, ведь его, кроме Бальдра, никогда никто не любил. Он лишь улыбнулся Хермоду на прощание, и тот понял, что дух его успокоился. Вскочил Хермод на восьминогого Слейпнира и помчался по Мировому Древу наверх, не давая передышки ни себе, ни коню…
Выслушав приговор владычицы Хель, Асы тотчас разослали по свету гонцов с наказом просить всех плакать по Бальдру и тем вернуть его к жизни. И, верно, подобного плача не было во Вселенной со дня её сотворения и уж не будет до самых сумерек мира: Люди и Звери, Великаны и Карлики, Земля и Деревья, металлы и камни – всё проливало слёзы. С тех пор, говорят, у иных вещей и повёлся обычай плакать, попав с мороза в тепло…
Но когда гонцы уже возвращались домой, а суровая Хель, дивясь собственной радости, готовилась возвратить Бальдра живым – из одной глубокой пещеры вместо плача послышался злорадный смешок. Гонцы поспешно вошли в пещеру и увидели омерзительную Великаншу.
– Я зовусь Тёкк-Благодарность, и неспроста, – кривляясь, ответила она на все их уговоры. – Не нужен мне Бальдр ни живым, ни тем более мёртвым, не сыщется у меня для него ни слезинки!
И тогда далеко-далеко внизу, в девятом мире, владычица Хель медленно, медленно покачала седой головой. Не бывать Бальдру с живыми, покуда не пропоют красно-чёрные петухи и рог Гьяллархорн не позовёт Богов и Людей на последнюю великую битву…