Богояр

А что такое эта пресловутая близость? Они прощались в Коктебеле, где их застало известие о войне. В тот вечер Пашка и Анна ушли вдвоем в Сердоликовую бухту, откуда вернулись под утро. Скворцов знал, как беззаветно любила Анна его друга, и не сомневался в том, какой дар получил Пашка перед расставанием. Но, к великому своему изумлению и торжеству, в первую брачную ночь он обнаружил, что Анна девственна. Неужели красавец, силач, супермен, как сказали бы сейчас, оказался пустоцветом? А ведь так бывает. Спортивные, сплошь мускулы и сухожилия, молодцы - порой никудышные любовники. Доверительных мужских разговоров они с другом никогда не вели, но в "доаннинский" период Скворцов слышал совсем другое о любовных подвигах Пашки. И он ревновал погибшего друга к своей жене, от которой имел двух детей, но которую так и не сумел разбудить. Однажды, в злой час, она сказала, что Пашка, а не он сделал ее женщиной. Он услышал в ее словах лишь наивную попытку унизить его, причинить боль. И когда эта бессмыслица вновь всплывала, он не придавал ей никакого значения, завороженный бедной реальностью физиологии. И лишь недавно ему стукнуло, что Анна не изощрялась в злых выдумках, а говорила о чем-то действительно постигшем ее в ночной Сердоликовой бухте. Пашка проник ей в кровь, отравив ее собой, сделав нечувствительной к другим мужчинам. Скворцов знал, как поэтично и отвлеченно помнят люди о своей первой чистой любви. Анна помнила иначе - омертвением женского естества, совершенно здорового, щедро способного к деторождению: помимо двух детей было еще несколько абортов, сделанных ею вопреки его чуть не слезным уговорам,- ему до безумия хотелосъ, чтобы она рожала от него. Лишь раз, очень давно, осмелился он заговорить о ее холодности. "Много ты понимаешь!" - обрезала она. Это прозвучало презрительно и с такой грубой злостью, какой он в ней не подозревал. 
И тогда Скворцов понял, что не успокоится, пока не причинит ей ответной боли. Он был терпелив и долго ждал своего часа, но в конце концов подвел ее к тому вопросу, которого она почему-то ни разу не задала: как погиб Павел? Скворцов отвечал осторожно, взвешивая каждое слово. Их оставили вдвоем в покинутом немецком дзоте на развилке дорог. Приказ был: продержаться до подхода наших. Они и держались, хорошо держались... А потом настала тишина, о них словно забыли: и свои и чужие... Деятельная натура Пашки не выдержала. Он пошел искать наших, Скворцов остался. Видимо, Пашка нарвался на тех немцев, которые после забросали дзот гранатами и взяли в плен контуженого Скворцова. "Зря он не остался",- только и сказала Анна. "Он хотел, как лучше,- мягко произнес Скворцов.- А может, просто не хватило терпения"."Странно! Мне казалось, это его главное качество".- "Ты не была с ним на войне".- "Но я была с ним в Сердоликовой бухте". Таинственная бухта, где Пашкино терпение сделало из нее женщину. Чушь какая-то!.. Она продолжала с сухим смешком: "Конечно, куда ему до тебя! Ты, мой терпеливый герой, пересидел Пашку во всех смыслах". Скворцов пожалел, что затеял этот разговор, силы были неравны, любовь бессильна перед равнодушием. Он спасся в обиду. Старый, безошибочный ход: Анна умела причинять боль близким, но тут же начинала жалеть обиженного, каяться, и в эти минуты из нее можно было веревки вить. Пашкина черта - тот сгоряча мог ляпнуть черт-те что, а потом ластился котенком. Горячие люди отходчивы. Скворцов не горячился. У него была железная выдержка, умение дожидаться своего часа, и тогда он шел до конца. И еще - он безошибочно отличал необходимость от мнимых возможностей, которыми так часто обольщаются слишком самолюбивые и обидчивые люди. Конечно, у него в жилах текла кровь, не водица, и он совершал промашки, но не упорствовал в них. В свое время он сделал несколько добросовестных и несуетливых попыток проверить, насколько может освободиться от Анны, хотя бы ослабить путы, но оказалось, что с другими женщинами он испытывает вначале скуку, потом отвращение, и смирился со своим пленом. Но коли так, надо получать от нее максимум радости, не претендуя на то, чтобы ей так же радостно было с ним. В конце концов, это ее личное дело. Скворцов приспособился и к этому ее состоянию. Не терпел он лишь тех ее угрюмых выпадений из действительности, которые в последнее время случались все чаще: похоже, что этим отмечено и начало их путешествия, обещавшего быть столь приятным. Надо принимать срочные меры, иначе все пойдет прахом. Лучший способ - озадачить ее, заставить изворачиваться, лгать или оправдываться. 
- Ты думаешь о Пашке? - спросил он с нарочитой прямотой. 
- Я думала о том,- сказала она, ничуть не удивленная диковатым вопросом,- что, явись сейчас Пашка, нам не о чем было бы говорить. "Ты замужем за Алешкой?.. Дети есть?.. Кем ты работаешь?.. А Скворцов?.." Ну, еще что-нибудь о квартире, зарплате. Те же вопросы задала бы ему я. А дальше что?.. 
Скворцов промолчал. Он не ждал такого ответа, полагая, что она сама не может определить образ смутного томления, насылаемого придвинувшейся старостью. Грубая конкретность ее мыслей сбила его с толку. Они впервые отправились в маленькое путешествие всей семьей, у них прекрасная каюта-люкс, издалека доносится музыка, их не настигнет здесь ни телефонный звонок, ни внезапный наскок доброго знакомого, наконец-то можно расслабиться, перевести дух после трудной недели, сплотиться против холодного и всегда опасного мира, а у нее в мозгу - этот давно истлевший мертвец. 
- Любопытно,- продолжала Анна с той же неумной доверительностью,- когда расстаются, даже на короткий срок, люди, все время общающиеся друг с другом, они переполнены новостями и соображениями. Когда проходят годы, а десятилетия и подавно, даже самым близким нечего сказать друг другу. Мы сцеплены чепухой, повседневностью, бытовыми мелочишками, сдуло эту пену, и все - пустыня... 
- Наверное, ты права...- протянул Скворцов и вдруг переиграл всю игру: - Но я имел в виду другого Пашку - нашего сына. 
- А-а!..- Не было и тени замешательства, хотя она принадлежала к людям, остро ощущающим собственные промахи, и Скворцова кольнуло: уж не разгадала ли она его уловку? - А чего о нем думать? С ним все в порядке. 
- Ты так считаешь? 
- Дитя своего времени. Перебесится, будет, как ты. 
- Что общего? Разве я бесился? 
- Нет?.. А при чем тут ты? - в голосе прозвучало раздражение. 
- Мы так совсем запутаемся. Речь шла о нашем сыне. Ты его не любишь. 
- Я смертельно боялась за него, пока он был маленький. Потом все меньше и меньше. А сейчас успокоилась. Он меня не интересует. 
- Это жестоко! 
- Твое любимое выражение. Неужели ты так нежен и уязвим? Мне кажется, что и ты, и твой безумствующий сынок сделаны из весьма прочного материала. 
- Я никогда не выдавал себя за рохлю. Но жизнь обошлась со мной не лучшим образом. Тебе это отлично известно. И мне хочется защитить нашего мальчика... 
- Пойди и забери его из бара. Чего ты от меня хочешь? Мне не справиться со здоровенным оболтусом. И вообще, он творение твоих рук. 
- А дочь? 
- Что дочь? - Анна хотела вывести его из себя, но он не поддавался. 
- Чьих рук творение? 
- Ты думаешь, моих?.. Я ее совсем не знаю, эту девочку. 
- Полезно менять обстановку,- заметил Скворцов.- Выясняется много нового. 
- А что мы выяснили? - произнесла она устало.- Что я плохая мать нашим детям? Для этого вовсе не нужно ехать на Богояр. Я могу умереть за них, если понадобится, но я не могу жить для них. Они мне чужие. Это твои дети, а не мои. Вообще, у нас все - твое. Твои дети, твоя семья, твоя квартира, твои гости, а я - твоя жена. 
- А я не твой муж? 
Она промолчала. Скворцов не повторил вопроса. Что-то у него сегодня не срабатывало. Было несколько тем, действующих на Анну укрощающе: его военные злоключения, его здоровье, вообще-то крепкое, но он был мнительным человеком, а муки мнительного человека не уступают мукам больного, и Анна это знала; наконец, дети. Скворцов презирал обман, если в нем не было хоть крупицы правды: самочувствие у него сегодня было отменное, к тому же жалобы на здоровье могли сорвать завтрашнюю экскурсию, военная тема уже затрагивалась, но не пошла на пользу, оставались дети, которые его и впрямь тревожили. Он знал, что они сидят в баре, пьют, заводят сомнительные знакомства, особенно волновался он за дочь и даже ревновал ее к паршивым, испорченным мальчишкам, а еще больше - к тем немолодым потаскунам, которые не стесняются замешиваться в юные компании с целями отнюдь не культуртрегерскими.