Троянская тайна

При жизни... Эта мысль заставила ее вздрогнуть, как от пощечины. Тот счастливый период, который она только что мысленно назвала "при жизни отца", уже почти месяц как остался в прошлом, отошел в область легенд и воспоминаний. Удивительно, о какой ерунде способен размышлять человек, переживая даже самое сильное горе!
Горе ее действительно было сильным и искренним, однако даже на похоронах Ирина, помнится, не могла выбросить из головы этюд, о котором буквально за день до смерти говорил по телефону отец. Имел ли этот этюд отношение к его гибели? Была ли смерть результатом несчастного случая, как утверждали следователь и медицинский эксперт?
Ирина сама настояла на вскрытии, которое ничего ей не объяснило, а только еще больше все запутало. Сердце у отца оказалось на удивление здоровым для человека его возраста, легкие и мозг также были в порядке; даже желудок был полон, что целиком исключало возможность голодного обморока – возможность, которую никто даже не рассматривал ввиду абсолютной бредовости такого предположения. В организме отца не было обнаружено ни малейших следов каких бы то ни было токсинов; словом, никаких причин вдруг, ни с того ни с сего падать в обморок у профессора Андронова не было.
Он мог, конечно же, споткнуться, потерять равновесие и упасть, ударившись при этом головой. Но люди, споткнувшись, как правило, падают вперед, а не назад и ударяются лбом или в крайнем случае виском, но никак не затылком! Он что, прогуливался по кабинету задом наперед?
Это тоже могло быть. Ирина легко могла себе представить, как отец поправляет на стене одну из своих картин, а потом, пятясь, отходит назад, потирая руки и разглядывая какого-нибудь Коро или Левитана с таким восторгом, будто видит этот пейзаж впервые. Потом его пятка цепляется за край ковра или ножку кресла, он взмахивает руками в тщетной попытке удержать равновесие и...
Но этюд?
Насколько поняла из телефонного разговора Ирина, речь шла о неизвестном ранее этюде Иванова к его знаменитой картине "Явление Христа народу". Кто-то – кто именно, отец не сказал – позвонил ему и предложил взглянуть на этюд, чтобы оценить его подлинность и, возможно, приобрести для своей коллекции. Профессора это предложение очень заинтересовало. Ирина тоже была заинтригована: шутка ли, неизвестный этюд самого Иванова!
Они договорились, что Константин Ильич перезвонит ей на следующий день, сразу же после визита владельца этюда. Она ждала до позднего вечера и легла спать, так ничего и не дождавшись, а наутро принялась звонить сама – и на домашний телефон, и на мобильный, но ни один из номеров не отвечал. Она встревожилась бы, даже будь отцу шестьдесят лет, а поскольку ему было полных восемьдесят пять, Ирина не просто встревожилась, а перепугалась насмерть – настолько, что бросила все дела и помчалась в Питер. Примчалась, открыла дверь своим ключом и увидела...
Все это она, разумеется, подробно рассказала следователю, но тот только развел руками. Он знал, кем был профессор Андронов для отечественного искусствоведения, и понимал всю меру лежащей на нем, следователе, ответственности, однако... Ну, допустим, сказал он, что некий злоумышленник придумал эту историю с этюдом только для того, чтобы проникнуть в квартиру. Известно, для чего люди такого сорта проникают в квартиры известных коллекционеров живописи; известно также, что они никогда не уходят из упомянутых квартир с пустыми руками. Так не будете ли вы, уважаемая Ирина Константиновна, любезны сказать, что именно было похищено из квартиры вашего отца?
Тут, естественно, настала очередь "уважаемой Ирины Константиновны" растерянно разводить руками, потому что из квартиры ничего не пропало. Все оставалось на своих, раз и навсегда отведенных местах, только один из ранних этюдов Левитана почему-то лежал на отцовском письменном столе задником вверх. Именно эта деталь окончательно убедила следователя в том, что здесь имел место несчастный случай: по его версии выходило, что Константин Ильич споткнулся, когда передвигался по кабинету задом, присматривая новое местечко вот для этого самого холста. Зачем понадобилось перевешивать холст? Ну как же! Да затем, чтобы освободить место для нового приобретения – того этюда, о котором вы, уважаемая Ирина Константиновна, давеча упоминали.
И все. Крыть было нечем, потому что эта же мысль пришла в голову Ирине, как только она увидела лежащий на столе пейзаж. Внутренний голос нашептывал ей, что все наверняка не так просто, но у этого голоса не было никаких аргументов, да и другого предположения, которое столь логично объясняло бы и падение профессора Андронова, и оставшийся лежать на столе пейзаж, тоже ни у кого не было – ни у следователя, ни у Ирины, ни у ее внутреннего голоса...
По мере приближения к цели шаги ее становились все медленнее, а в груди нарастало странное волнение. Посторонние мысли вылетели из головы раньше, чем Ирина увидела ЕЕ.
Она висела там же, где и всегда, – неправдоподобно громадный прямоугольник холста в тяжелой старинной раме. Детали трудно было разобрать из-за плохого освещения; Ирина подошла поближе – намного ближе, чем в рабочие дни, когда была включена подсветка, – и остановилась, вглядываясь в картину.
Теперь, после смерти отца, она часто приходила сюда и подолгу простаивала возле "Явления Христа народу", как будто картина могла ей чем-то помочь, дать ключ к разгадке тайны смерти профессора. Неизвестно, состоялась его встреча с анонимным продавцом или тот ушел в полном недоумении, простояв какое-то время перед запертой дверью квартиры. Как бы то ни было, именно эта картина послужила пусть косвенной, но все-таки причиной смерти Константина Ильича. Даже если следователь был прав в своих предположениях, отец Ирины все равно погиб из-за этого полотна, потому что споткнулся, освобождая место для этюда вот к этой самой картине. Бывали моменты, когда Ирина начинала ее ненавидеть, но это ощущение быстро проходило. Не станешь ведь всерьез ненавидеть электроприборы только из-за того, что кого-то из твоих родственников убило током! А здесь связь еще тоньше и незаметнее, чем в случае с оголенным проводом высокого напряжения... если она вообще существует, эта связь.
Она отогнала эти мысли и стала по привычке разглядывать картину, снова и снова поражаясь мастерству художника, который ухитрился создать иллюзию простора, объема и глубины, просто мазок за мазком накладывая краски на гигантское полотно. Мазок за мазком, слой за слоем... двадцать лет самозабвенного, адского труда, и все для того, чтобы в другом веке другой человек споткнулся, упал, ударился головой и умер на месте...
Ирина нахмурилась и подалась еще ближе к картине. Наверное, виновато во всем было непривычное освещение; скорее всего так оно и было, но все же...
Все же внезапно возникшее у нее чувство, что с картиной что-то не так, не только не исчезало, но становилось тем сильнее, чем пристальнее вглядывалась Ирина в изображение, на таком расстоянии выглядевшее просто бессмысленной мешаниной цветных мазков и пятен. Мазков и пятен, пятен и мазков... Разумеется, Ирина Андронова не могла похвастаться тем, что помнит, как положен каждый мазок на каждой из бесчисленных картин, запечатленных, как на жестком диске компьютера, в клетках ее мозга. Помнить такое не под силу никому, даже если речь идет об одной-единственной картине. Однако существует такая вещь, как манера письма, и она почти столь же уникальна, как отпечатки пальцев. То, на что сейчас смотрела Ирина, было, конечно же, написано в манере Иванова (хотя бы потому, что это была ЕГО картина и ничем другим она просто не могла являться); тем не менее ее не оставляло чувство, что перед ней всего-навсего очень удачная имитация.
Свет? Да, конечно, освещение было виновато, но только отчасти. Оно лишь сделало более заметным то, что смутно мерещилось Ирине уже... сколько? Месяц? Полгода? Год?
Она отступила от картины на шаг, потом еще на два, а потом отошла на середину зала. Левый каблук вдруг зацепился за что-то; теряя равновесие, Ирина взмахнула руками и холодно, отстраненно подумала, что эта картина, черт бы ее побрал, похоже, что-то имеет против членов семьи Андроновых. В следующее мгновение ее молодое, гибкое тело восстановило равновесие. Учащенно дыша и слыша, как барабанит в ушах совершенно сбесившийся пульс, Ирина обернулась и увидела, что задела каблуком край ковровой дорожки.