Ассасин

— Да, стреляли в меня.
— Доложи подробности.
Рен вкратце рассказал о том, что произошло.
Какое-то время стоящий напротив него невзрачный на первый взгляд мужчина молчал. Тяжелый взгляд, поджатые губы, недобрый фон вокруг — такой появлялся всякий раз, когда Дрейк негодовал.
— Я заберу ее. Будет суд.
— Дрейк, ты знаешь, что меня сложно убить…
— Это не имеет значения. Она заманила в ловушку одного из моих людей — это наказуемо. Теперь вынесением приговора будет заниматься Комиссия. — Стальные с отблеском синевы глаза буравили Декстера с жестким напором. — Ты ведь понимаешь, что даже если встанешь на ее защиту, это ничем не поможет?
Ассасин нехотя кивнул, в его груди кольнуло.
— Где она?
— В соседней комнате.
Начальник качнул головой, и его помощники сразу устремились к двери.
— Дрейк…
Мужчина в серебристой форме на секунду застыл — слушал.
— Только не казни ее.
— Хорошо, не буду. Но только потому что об этом просишь ты.
* * *
Следующие сутки я провела словно в тумане. Меня поместили в маленькую комнатушку с единственной кроватью и стулом, не было даже окон — лишь бежевые стены и крохотная лампочка на потолке.
Меня то накрывала апатия, то вдруг обрушивался неконтролируемый страх. Он заставлял стучать зубы и сводил судорогой пальцы. Я не помнила ни того, что именно мне говорили, ни того, что происходило вокруг. Знала только, что мне конец. Потому что вокруг люди в серебристой форме, потому что это Комиссия, потому что тому, кто попал к представителям Комиссии, всегда приходит конец.
Комиссия.
Это страшное слово было единственным из того, что звучало в моей голове на протяжении многих часов подряд. Я лежала на кровати с открытыми глазами, не в силах думать о том, что произойдет дальше. Ясно одно — моя жизнь отныне кардинально изменится.
Сколько прошло времени? Час, два, пять? Может, сутки? Сколько я здесь?
В какой-то момент дверь распахнулась, и мне приказали встать с кровати. Два конвоира долго вели меня по пустынному коридору, на их рукавах мелькали белые полоски. Эта картина почему-то крепко засела в моей голове, обещая обернуться ночным кошмаром в будущем.
Если будут кошмары. Если вообще будут сны.
Коридор закончился, и мы вошли в небольшую комнату. За длинным столом сидели трое. Перед мужчиной в центре лежали бумаги, взгляд его ничего не выражал. Он смотрел на меня так же холодно, как смотрит в теплую комнату из оконного проема морозная ночь.
— Эллион Бланкет. Вы обвиняетесь в предумышленном заговоре с целью покушения…
Его речь слилась в сплошной монотонный гул — он говорил-говорил, а я смотрела на его губы. Они открывались и закрывались, произнося ужасные слова, которые я не могла, не хотела разбирать. Мое тело одеревенело, глаза смотрели в одну точку.
Очнуться я сумела только на объявлении приговора.
— …мы рассматривали три вида наказания: рудник, Корпус или смертную казнь. Учитывая некоторые смягчающие обстоятельства, нами было принято решение поместить вас в Корпус, повторяю — в Корпус — сроком на двенадцать месяцев с последующим…
Дальше в моем сознании все снова слилось в неразборчивый гам. Теперь я не смотрела на мужчину за столом, моя голова стучала в висках болью.
«Корпус… Что это за место — тюрьма? Тюрьма на целый год? И почему ее называют таким странным словом?»
Ответы на эти вопросы мне предстояло узнать очень скоро.
  
Часть вторая. Корпус
   
Глава 1
 
Здесь били всегда.
За то, что поднял голову, за то, что посмотрел в глаза, за то, что выразил эмоции. Здесь ненавидели эмоции — любые. Одно их проявление провоцировало на следующий удар.
А бить они умели.
Люди в голубой одежде и с непроницаемыми холодными лицами следили за каждым жестом, каждым словом, каждым движением, и если хотя бы что-то настораживало их, в ход незамедлительно шла черная дубинка из твердой как сталь резины.
Я медленно двигалась по коридору к столовой. Стараясь ни на кого не смотреть, я ровно переставляла ноги, обутые в неудобные голубые тапочки с застежками. Навстречу мне прошел высокий мужчина с отрешенным лицом, обутый в такие же тапки. Вид его напоминал сомнамбулу: пустые глаза раскрыты, нижняя губа неестественно оттопырена и подрагивает. Я вздрогнула и опустила голову; в поле зрения тут же снова попали проклятые голубые тапки.
Слева проплыл дверной проем спальни номер три.
«Спальня» — именно так здесь называли залитые бездушным белым светом квадратные комнаты с зарешеченными окнами. Не клетки, не камеры, а именно спальни, в каждой из которых стояло по дюжине кроватей, покрытых жесткими матрасами поверх металлической сетки. Ровно в десять вечера огромные белые лампы на потолках гасли, погружая унылые помещения в непроглядную тьму, чтобы в шесть утра снова вспыхнуть резким беспощадным светом.
Я дошла до конца коридора и свернула в столовую. Сразу от входа в разные стороны тянулись длинные ряды привинченных к полу скамеек и пластиковых столов. Прилавок раздачи находился в дальнем конце, и я встала в многочисленную очередь, состоящую из таких же, как я, заключенных. Голубые тапки монотонно шоркали по полу, тихое звяканье вилок и ложек разносилось по всей столовой. Люди меланхолично пережевывали пресную, как кусок шпаклевки, еду и пусто смотрели мимо друг друга. Никто не разговаривал, не смеялся, не шутил. Изо всех углов внимательно и злобно, поигрывая черными дубинками, наблюдали за порядком «санитары».
Я подала тарелку, и в нее с противным хлюпаньем упала непонятная масса серовато-бурого цвета. Запах исходил соответствующий. То был привычный ужин, который не менялся на протяжении всех шести дней моего пребывания в Корпусе.
Я села на свободное место в углу, подальше от цепких глаз охранников и стала медленно ковырять не то кашу, не то штукатурку, наваленную в мою тарелку. Непривычно ясная голова принялась думать, анализировать, вычислять.
Я в тюрьме.
Но обычной тюрьмой это не называется. Скорее помесь с психологической лечебницей, направленной на избавление людей от любых проявлений эмоциональности, а также на искоренение индивидуальных черт. На каждом сантиметре площади Корпуса действовали специальные правила, установленные начальством с целью превращения людей в тупоголовое бездумное стадо, четко выполняющее каждое слово и предписание. Возможность переносить такой режим была бы гораздо легче, если бы эти правила не изменяли тогда, когда большинство успевало к ним привыкнуть. Вот тогда-то охранники с новой силой обрушивали жестокие удары на головы тех, кто по неосторожности оступался. Сделано это было с очевидной, но оттого не менее жестокой целью зарубить на корню любое проявление свободомыслия и умертвить волю к принятию самостоятельных решений. Любой — будь то сильный или слабый человек — медленно, но верно перемалывался жерновами этой адской машины.
Для меня это означало только одно — бежать. И как можно скорее.
Но наблюдение за окружающей обстановкой не спешило приносить утешительных результатов. Охранников было множество, тотальный контроль велся повсюду, даже в туалетах, где за дверью кабинки обязательно стоял человек в голубой униформе.
Но я не теряла надежды. В любой, даже идеально отлаженной системе должна быть дыра. Лазейка, через которую при должном подходе и умении всегда можно ускользнуть. В поисках ее я и озиралась по сторонам.
— Эй, ты! Жри и не оглядывайся! — Кто-то больно толкнул меня в спину. От неожиданности я едва не воткнулась носом в противную серую кашу. — Еще один поворот головы, и я врежу тебе по шее так, чтобы она больше не крутилась.
Я медленно взяла ложку и, не оборачиваясь, принялась снова ковыряться в тарелке. Люди вокруг меня старательно пережевывали пищу, их лица стали совсем отрешенными.
«Уроды, — мрачно думала я, скользя по соседям одними глазами, — зачем вы позволили сделать себя таковыми?» В груди клокотало возмущение. Я чувствовала, что еще немного, и я начну люто ненавидеть их за безволие и слабость.