Ханская дочь. Любовь в неволе

Как будто в ответ на ее мысли дверь заскрипела, и на пороге появились солдаты. Они внесли огромный поднос, на котором были навалены кебабы, гора лепешек и стояли два кувшина с водой и кислым молоком. Сирин еще больше укрепилась в своих подозрениях, что их откармливают, чтобы потом отдать на съедение русскому царю. Поэтому она ограничилась несколькими кусочками мяса и одной лепешкой. Прочие же без колебаний набросились на еду, уминая ее со всем возможным проворством.
Один из казаков достал из кармана пузатую флягу и подмигнул заложникам:
— Эй, ребята, желаете пропустить по стаканчику?
Ильгур схватил флягу, вырвал пробку и потянул носом. Сирин наблюдала, как лицо его исказилось — видимо, юноша боролся с собой. Наконец, решившись, он запрокинул флягу, сделал большой глоток и, шумно выдохнув, отдал ее соседу, тот повторил его действия. Наконец фляга дошла и до Сирин, она понюхала и сразу поняла, что это та же жидкость, которую ей предлагал русский офицер, но его начальник сказал, что закон пророка Мухаммеда запрещает пить такое, а потому Сирин поставила флягу на пол, даже не прикоснувшись к ней. Остап, самый младший из заложников, рванулся к ней под улюлюканье и хохот остальных и жадно высосал остатки до последней капли.
— Что, вкусно? — спросил казак, усмехаясь, и многозначительно потер друг о друга подушечки большого и указательного пальцев. — Давайте денежки, ребята, и завтра будет еще водочка.
Все стали лихорадочно рыться по карманам в поисках монет, хихикая и повизгивая, как девчонки. Когда они говорили, голоса их срывались, звучали неуверенно и чересчур громко.
— Как вы только можете пить эту гадость? Она превращает вас в глупцов и свиней! — прошипела Сирин разозленно.
Ильгур вздрогнул, как укушенный тарантулом, и бросился к ней:
— Заткни пасть, иначе я заставлю тебя молчать! — Он был в бешенстве, собираясь уже наброситься на Сирин, но тут на его плечо легла тяжелая рука казака:
— Тише, тише, братец. Коменданту это не понравится.
Ильгур постепенно успокоился и сел на нары. Сирин стало легче, однако взгляды, которые он метал на девушку, не сулили ей ничего хорошего. Его придется остерегаться не меньше, чем русских. Пока она размышляла об этом, Ильгур отвлекся, и вскоре до Сирин уже долетали обрывки горячего спора — можно ли доверять русским или нет. Ей это было безразлично, но возможности навестить бадью в углу она не упустила. Довольная, Сирин влезла наверх и растянулась на нарах.
  
7
 
Остаток дня и ночь прошли спокойно, и все же заснуть не получалось. Многие пленники храпели во сне — это заставило Сирин с тоской вспомнить юрту в орде, которую она делила с младшими женами отца и несколькими сводными сестрами. Это было беспокойное, шумное и заполошное соседство, но по сравнению с тюрьмой — просто рай. Следующий день не принес ничего, кроме скуки, прерываемой время от времени выходками Ильгура. Когда на следующее утро дверь в тюрьму распахнулась, за ней еще синел рассветный сумрак, в камеру вошел Ваня с полудюжиной казаков.
— Собирайтесь, вы уходите отсюда!
Многие заложники, вопреки всему, надеялись в конце концов вернуться к своему народу, они утверждали, что захватили их по ошибке и скоро отпустят. Маленький Остап, едва сдерживая слезы, уставился на Ваню большими испуганными глазами:
— Куда вы нас поведете?
— Ну уж точно не к папе, — усмехнулся Ильгур, невзлюбивший мальчика за то, что тот стал льнуть к Бахадуру.
Насмешка показалась Сирин неуместной — все они теперь были неразрывно связаны, и не было резона осложнять друг другу жизнь. С языка ее уже были готовы слететь несколько резких слов, но ограничилась она только гневным взглядом. Впрочем, Ильгур уже, казалось, забыл о «маменькином сынке», как он прозвал Бахадура, и первым прошел в дверь вслед за Ваней. Сирин успокаивающе погладила Остапа по плечу и повела его к выходу. На улице, перед комендатурой, уже лежал завтрак — как обычно, кебаб, лепешки и странные хлеба, заостренные с обоих концов, которые Ваня называл «пироги».
Сирин взяла один из них и осторожно надкусила. Внутри «мешка» из теста оказалось резаное мясо и овощи. Едва начав есть, она задумалась: нет ли там свинины, запрещенной пророком, и решила отказаться от пирогов, хотя на вкус они ей очень понравились.
Пока заложники ели, казаки привели им лошадей. Ильгур сразу же приметил красавца Златогривого, коня Сирин, и ноздри сына эмира жадно затрепетали, он сделал шаг вперед, решив потребовать этого коня для себя. Но прежде чем он успел протянуть руку к поводу, Сирин уже сидела в седле, глядя на него с насмешкой.
— Это мой конь, братец. — Она постаралась повторить Ванину интонацию, отчего Ильгур разозлился еще сильнее, однако он понимал, что преимущество сейчас не на его стороне, круто развернулся и зашагал прочь, впечатывая в землю каждый шаг. Он отыскал своего конька — тучного и коротконогого, как и большинство лошадок, принадлежащих кочевникам.
Тарлов заметил эту маленькую стычку и уже приготовился было утихомирить забияку, однако он был доволен, когда дело разрешилось миром. Тарлов понимал, что его слово для заложников значит сейчас немного, и желал сначала получше приглядеться к ним.
Бахадур и Ильгур уже сидели верхом, остальные пленники медлили садиться на коней, и драгунам приходилось подгонять их. В конце концов без всадника осталась только вьючная лошадь, пригнанная с Бахадуром. Животное смирно стояло, ожидая, пока его возьмут под уздцы. Сергей вспомнил фразу Монгура, высокомерно бросившего, что русские теперь будут прислуживать его сыну, и ощутил тихое раздражение. Этот Бахадур восседал на своем золотисто-рыжем жеребце, свысока поглядывая на остальных, будто он был здесь главным, а все прочие — его слуги. Тарлов вскочил в седло своего гнедого, схватил повод вьючной лошади и сунул его в руки Бахадуру:
— Держи крепче, или ты считаешь, мы будем за тобой ходить как за дитем?
Еще не произнеся последнее слово, Сергей уже пожалел о своей несдержанности и с удовольствием загладил бы ее примирительным замечанием, но было уже поздно.
Сирин тронула коня и двинулась вслед за Ваней, ведя вьючную лошадь. За ней в легком замешательстве ехали четверо драгун — приказом им было предписано двигаться впереди заложников, следом — остальные пленники, яростно понукая лошадей, арьергард же образовывали прочие драгуны с ружьями на изготовку. Тарлов не думал, что кто-то из заложников решится на побег еще в крепости, но на всякий случай решил остеречься.
Полковник Мендарчук вышел на крыльцо комендатуры, поглядел вслед удаляющимся заложникам и драгунам. Наконец-то сюда вернется покой, подумал он с облегчением и грустью. Хотя, черт возьми, иногда приятно вырваться из каждодневной рутины. А такого человека, как Тарлов, он с радостью оставил бы в крепости.
Мендарчук шагнул вперед и отдал честь на новый манер, как делали молодые офицеры. Тарлов заметил, что на полковнике темно-зеленый мундир и черная с золотом треуголка — форма, предписанная царем для офицеров пограничных гарнизонов; он понял, что Мендарчук старается достойно проводить их.
Подъехав, он соскочил с лошади и протянул полковнику руку:
— Бог даст, свидимся еще, Борис Михайлович.
Мендарчук, улыбнувшись, посмотрел ему в глаза:
— Дай бог, Сергей. Поезжай, и да хранит тебя Матерь Божья. А придется сойтись со шведами — задай им и от моего имени!
— Постараюсь. Ну, прощайте.
Сергею тяжело было прощаться с полковником, который стал ему близок почти как отец за эти несколько месяцев. Он вскочил на коня и, не оборачиваясь, поскакал вдогон отряда.
Казалось, некоторые из заложников только сейчас поняли, что путь их действительно лежит на запад. Они всё сдерживали лошадей, думая, видно, не решиться ли на побег, пока не поздно.
Тарлову пришлось поторопить пленников:
— Скорее, скорее. Сегодня мы должны добраться до Купина. И если мы будем там слишком поздно, вы останетесь без ужина.