Месть еврея

—   Нет, нет, не больна, но я не могу долее молчать.— Марта упала перед ней на колени и проговорила дро­жащим голосом.— Я должна открыть вам то, что об­легчит вашу душу и возвратит вам счастье: г-н Мейер жив!
—  Он жив? — спросила Валерия, хватаясь за пор­тьеру, чтобы не упасть.— Ты бредишь или это правда?
—  Да, графиня, это правда. Его рана была очень серьезной, но не смертельной; он совсем поправился и даже...— она не договорила.
«Он женился», хотела она сказать, но не решилась, боясь огорчить свою госпожу и возбудить в ней ревность.
—  Простите меня,— продолжала она,— но я знаю, что г-н Мейер должен был жениться на вас и любит вас больше жизни. Его камердинер Стефан — мой же­них. Он ходил за своим раненым барином в то время, когда тот был в бреду. От него-то я все узнала и хо­тела успокоить вас известием, что г-н Мейер жив.
Едва дыша, Валерия наклонилась к Марте.
—  А не говорил тебе Стефан, как он перенес все, что произошло?
Не предвидя последствий своей болтовни, Марта с жаром продолжала:
—  Ах, Стефан рассказал мне в каком отчаянии был г-н Мейер. Он никогда не утешится, потеряв вас, це­лыми днями он ходит как приговоренный к смерти, ед­ва прикасается к блюдам, которые ему подают, иногда сидит такой мрачный, что боятся, как бы он опять не наложил на себя руки. Но Стефан и другой лакей по­стоянно издали следят за ним, и вы можете быть спо­койны, ни одной минуты он не остается без надзора. Стефан очень хороший человек, бережет его, как свой глаз. Сегодня он зашел ко мне на минуту и сказал, что вчера г-н Мейер не вернулся с прогулки, а велел отвезти себя на загородную виллу, где в саду у него находится большой пруд, и Стефан поспешил туда, чтобы следить за господином Мейером, так как он опять в сильном припадке горя и, как выразился выездной лакей, похож на привидение.
—  Хорошо, Марта, ступай,— прошептала Валерия, падая от изнеможения в кресло.
Она не заметила, как вышла камеристка. Одна мысль «Самуил жив» наполняла все ее существо. То, что было тенью, ожило вновь. И несчастный бродит, как приго­воренный к смерти и, быть может, намереваясь в этот раз вернее покончить с жизнью, которую она ему отра­вила и разбила. Вероятно, он знает, что сегодня ее свадьба и, может быть, в то время, как она в церкви будет клясться Раулю в любви и верности, он в поры­ве отчаяния... Валерия встала, сжала голову руками; лицо ее пылало, сердце так билось, что готово было разорваться, и дрожь пробегала по телу. Могла ли она допустить вторичное самоубийство и не попытаться оста­новить его, пояснив Самуилу, что вина ее не была так велика, как он полагал.
Возбуждение, ослепляющее рассудок, свойственное ее характеру, все более и более овладевало ею. В мину­ты сильных душевных волнений оно отнимало у нее способность размышлять и могло увлечь ее на самые невозможные поступки. Рауль, предстоящая через два часа свадьба, риск, которому она подвергалась, все бы­ло забыто, одна мысль, одна лишь цель существовала для нее: увидеть Самуила, оправдаться в его глазах и вырвать у него обещание не посягать более на свою жизнь. Она встала с твердой решимостью и, тревожно оглянувшись кругом, пошла в гардеробную, поспешно достала большой бурнус с капюшоном, который покры­вал ее до самых ног, закрыла лицо густой вуалью, взяла портюне и, подняв на руку свой шлейф, сбежала в сад. Никто ее не заметил. Слуги, занятые приготовлением к свадьбе, были в комнатах или в буфете. Она окликнула извозчика и дала кучеру адрес виллы.
— Если ты доставишь меня туда за десять минут,— сказала она,— подождешь там немного и привезешь об­ратно, то получишь два золотых.
Валерия знала виллу по описанию Самуила и веле­ла кучеру остановиться не у большого подъезда, но не­сколько дальше, у калитки бронзовой решетки. В лихо­радочном волнении она вышла из кареты, отворила ка­литку, которая не была заперта изнутри, и вошла по­спешно в сад. Ее ноги в белых башмачках проворно ступали по песку. При первом повороте аллеи увидела она гладкую поверхность сверкающего из-за деревьев пруда. В зелени деревьев виднелись крыша и маленькая башня виллы. Валерия с беспокойством всматривалась в зеленую чашу. Что, если тот, которого она ищет, не здесь, а в комнатах? Туда она не решится войти. Но при­ближаясь к пруду, она вздрогнула, остановилась и спря­талась в тени кустов: в нескольких от нее шагах кто-то показался на боковой аллее и, скрестив руки, задум­чиво шел, поглощенный своими мыслями.
Она сразу узнала Самуила, хотя он страшно изме­нился и похудел. На бледном осунувшемся лице его застыло выражение мучительной тоски.
Под тенью густого каштанового дерева у самой во­ды стояла скамейка, и Самуил опустился на нее, отки­нув назад голову, как бы желая свободно вздохнуть, затем с выражением глубокого страдания закрыл лицо руками и остался неподвижным. Валерия направилась к нему. Слегка коснувшись его руки, она подавленным голосом проговорила:
—   Самуил!
Молодой человек выпрямился и удивленным пытли­вым взглядом окинул скрытую вуалью, стоявшую перед ним девушку. Кто это мог быть? Ему казалось, что про­звучал хорошо знакомый и дорогой ему голос, но нет, то, конечно, была игра его расстроенного воображения. В эту минуту она одевалась к венцу. Не Руфь ли это? Но нельзя было не отличить руку жемчужной белизны с розовыми и тонкими пальцами, придерживающую плащ, от смуглой и полной руки молодой еврейки.
—   Кто вы и что от меня хотите? — спросил он резко, подавляя безумные предположения, мелькнувшие в его уме.
Ответа не последовало, но настроение духа Самуила не располагало его к терпению. Он хотел знать и, не раздумывая долго, протянул руку к пряжке плаща и быстрым движением сорвал его с плеч незнакомки.
Глухо вскрикнув, он вскочил на ноги и отшатнулся. Он узнал Валерию. Никогда еще Самуил не видел ее такой чарующе прекрасной, как в эту минуту, в вели­колепном подвенечном наряде, с длинной вуалью, как ореолом окружавшей ее. С глазами, полными слез, про­тянула она сложенные руки.
—   О, если б ты знал, Самуил, как я страдала, ду­мая, что ты умер! Сегодня только узнала, что ты жив!.. Прости меня!
Тяжело дыша, с пылающей головой, Самуил жадно смотрел на волшебный призрак. Мысль, что это дивное создание, похищенное у него, в этом самом наряде долж­но соединиться с другим, жгла его, и в темных глазах его вспыхнул зловещий огонь.
—  О каком прощении вы говорите, графиня? — пере­бил он ее дрогнувшим голосом.— Разве можно простить позорную измену, разбившую мне жизнь. Между нами все кончено, и вы сами этого хотели, чтобы сделаться княгиней Орохай. Все в этом блестящем аристократе вам нравится и льстит вашему самолюбию. Ну и будьте счастливы с ним, но зачем вы прищли сюда? Чтобы удовлетворить ваше любопытство, чтобы посмотреть, как страдает человек, дерзнувший тянуться за звездой, или чтобы насмеяться над его самонадеянностью? Для того, чтобы еще более раздразнить его больное сердце вашей предательской красотой, этой фальшивой маской, скрывающей слабую, бесчестную душу? Вам мало было знать, что я чуть не лишил себя жизни! Теперь вы меня видели, возвращайтесь же на ваш пир, в объятия того, кого вы предпочли мне, и расскажите, что ваша жертва имеет жалкий вид.
—  Самуил! Самуил! — перебила его Валерия.— От­чаяние ослепляет тебя. Жестоко с твоей стороны гово­рить мне такие обидные слова!.. Выслушай меня, преж­де чем осуждать. Если бы ты знал, как я страдала, ты бы не оттолкнул меня! Я пришла сюда, чтобы вымолить твое прощение.
Умоляющий голос любимой женщины, ее слезы и скорбь, которые отражались в этих чудных синих гла­зах, сохранивших над ним свою прежнюю власть, подей­ствовали на него, и он несколько успокоился.
—  Говори! — сказал он, отбрасывая с лица свои гу­стые кудри.— Оправдай себя от естественного подозре­ния, что ты пришла сюда, чтобы развлечься.
Упавшим голосом рассказала ему Валерия все, что произошло после их отъезда: болезнь Рауля, мольбы ее отца, известие о его смерти.
—   Я бесчестно, предательски поступила против че­ловека, за которого вышла замуж,— заключила она, об­ливаясь слезами.— Я люблю тебя, Самуил, хотя и не могу принадлежать тебе. Я пришла просить у тебя про­щения и обещания не посягать на свою жизнь. О! Не возлагай на меня такой ответственности, которая чуть не свела меня с ума.