Месть еврея

—  А если он не один и тебя увидят,— заметила осто­рожно Антуанетта. Лихорадочное возбуждение подруги пугало ее.
—  Нет, нет. Кого он может принимать после смерти отца?.. Но надо спешить, уже половина десятого, и взо­шла луна; момент самый благоприятный. Помоги мне причесать волосы, а затем мы наденем черные плащи. Я не буду переодеваться, чтобы не привлечь внимания гор­ничных.
Антуанетта не противилась больше. Дрожащими ру­ками она заплела длинные косы Валерии, затем обе они, накинув на себя шелковые бурнусы и прикрыв головы черными кружевными шарфами, тихонько направились в сад.
Через калитку, которая запиралась на замок изнут­ри, вышли они на улицу, остановили первого попавше­гося им извозчика и велели везти себя в улицу, примыкавшую к саду банкира.
Дорогой они не обменялись ни словом. Душевное состояние Валерии затмило ее рассудок. Слабая и нерв­ная от природы, молодая графиня была лишена разум­ной любимой матери, которая сдерживала бы и направ­ляла порывы ее характера. Старая родственница, вос­питавшая сироту, педагогическими способностями не об­ладала, и потому Валерия не могла приобрести чувство того душевного равновесия, которое служит нравствен­ной уздой, сдерживающей минутные вспышки.
Антуанетта тоже с детства осталась сиротой; это бы­ла честная, прямая, отважная натура; опасность имела для нее какую-то прелесть, и она любила решительные меры. В эту минуту сердце ее сильно билось; она со­знавала, что принимает участие в таком деле, которое не должна была допустить; но романтическая сторона это­го поступка прельщала ее, надежда спасти Рудольфа, устранив вместе с тем компрометирующее супружество, победила ее последние колебания.
Экипаж остановился, они вышли, приказав кучеру ждать их на углу улицы, и почти бегом направились к калитке, которая действительно была открыта.
— Подожди меня здесь, у входа, и моли бога, чтоб он мне помог! — сказала Валерия, пожимая руку по­други, и, не дожидаясь ответа, вошла в темную аллею, окаймленную вековыми деревьями.
С каким отчаянием Валерия решилась идти вперед, стараясь ориентироваться в густых аллеях незнакомого ей сада, чтобы найти дорогу к дому. Вдруг она очути­лась на открытой лужайке, освещенной восходящей лу­ной, и остановилась. Фонтан в мраморном бассейне был окружен цветниками; мелкие тропинки извивались меж группами кустов, деревьев и статуй и вели к террасе, примыкавшей к дому. На этой террасе, тоже украшен­ной растениями, облокотясь на стол, заваленный книга­ми и бумагами, сидел человек; лампа ясно освещала его задумчивое лицо. Возле стола лежала большая собака, вытянувшись на циновке.
Валерия остановилась, словно прикованная к земле, и, шатаясь, оперлась на пьедестал статуи. О чем думал этот ужасный, ненавистный человек? О своем отце, уби­том перспективой крещения сына, или о новых способах уничтожить, унизить людей, обреченных им на жертву?.. Вся напускная ее храбрость мгновенно исчезла. Гово­рить с Самуилом, унижаться перед ним ей было стыд­но и страшно; нервная дрожь охватила ее, она повер­нулась, чтобы бежать прочь, но тонкий слух собаки уло­вил шелест шелкового платья, скользнувшего по камен­ному пьедесталу; она поднялась, прыгнула в сад и с бешеным лаем кинулась на молодую девушку, оцепе­невшую от испуга. Самуил с удивлением поднял голо­ву и позвал собаку; но так как она не услышала и лаяла, он сошел в сад и, увидев женщину, на которую собака продолжала кидаться, подбежал к ней, крик­нув: — Прочь, Марс! — и схватил пса за ошейник.
С изумлением всматривался он в незнакомку, стояв­шую неподвижно около статуи.
—  Кто вы и как сюда попали? — спросил он.
Не получая ответа, он пожал плечами.
—  Вы немая? Что вам здесь надо?
—  Вас,— отвечала Валерия, выступая вперед и сбра­сывая с головы кружевную косынку.
Ею снова овладела та отчаянная решимость, кото­рая привела ее сюда. Узнав Валерию, Самуил отступил назад, как громом пораженный.
—  Вы здесь, графиня, и в такую пору? О, я чувствую, что не мир принесли вы мне.
—   Вы ошибаетесь, господин Мейер, я именно пришла предложить вам мир, если вы желаете его принять,— отве­чала Валерия тихим голосом.— Умоляю вас, дайте отцу отсрочку, чтобы он имел возможность уплатить долг, и я всю жизнь буду благодарна вам. Я пришла умолять вас об этом! — И она с мольбой протянула к нему руки. ,
—    Самуил не сводил взгляда с прелестного лица, кото­рое от волнения стало еще краше; но при ее послед­них словах, он нахмурился.
—  Я вижу, графиня,— сказал он глухим, но спокой­ным голосом,— что ваш отец все сказал вам, значит вам известно, что в ваших руках — спасение вашей семьи.
—  Но какой ценой? То, что вы требуете,— невоз­можно.
Молодой человек горько улыбнулся.
—  Что делать! Счастья всегда трудно добиваться! А вы думаете, что я меньшей ценой приобретаю ту, ко­торую безумно люблю?
—  Ах, пожертвовать золотом или продать свою ду­шу, разве можно сравнить одно с другим? — прервала его Валерия.— Вы ни во что ставите унижение и ду­шевную муку целой жизни, вы, который рискует только
деньгами. Конечно, для человека вашей расы эта жерт­ва самая тяжелая, и я удивляюсь, что вы настолько уклонились от обычного пути и полюбили разорившу­юся христианку,— заключила она презрительно.
—   Вы правы, графиня! Безумно искать руки жен­щины, которая бросает презрение в лицо любящему ее человеку. Но вы глубоко ошибаетесь, думая, что человек моей расы не может жертвовать ничем кроме золота, которое христиане так искусно мотают. Я отдал более того на ваш жертвенник, графиня, я сложил жизнь мое­го отца, заявив ему, что сделаюсь христианином, и он не мог пережить мысли, что сын его отрекается от своей веры, народа и семьи. Позвольте вам еще заметить, что никто не ответственен за случайность своего рождения в той или другой среде; уже давно, по склонности и по привычке, я чту христианский обычай, а образование, которое способно действительно разделить людей, де­лает меня равным вам. Я не могу понять, отчего кажется возмутительным мое желание жениться на христианке, которая не приносит мне ничего, креме самой себя, и которой я жертвую своей религией, а ее семье возвра­щаю спокойствие и состояние, так как я ее единствен­ный кредитор. Моя жертва добровольная, графиня, но не меньше вашей, и я приношу ее из любви, что служит вам гарантией на будущее; а при нынешних обстоя­тельствах вы, конечно, можете попасть в худшие руки. Вы думаете,— заключил он с горечью,— что среди вас нет дурных мужей и людей бесчестных?..
При этих словах, показавших, что решение банкира осталось непоколебимым, нервное возбуждение Вале­рии достигло апогея; дрожь пробежала по телу, сердце ее забилось, а отчаяние и бешенство почти лишили ее рассудка.
—   А! Вы безжалостны,— воскликнула она, схватив­шись за голову обеими руками,— и я напрасно пришла к вам. Все, что вы говорите мне, никогда не сотрет ваше­го рождения, и всегда скажут, что я вышла замуж за еврея. Поймите же, что никакое богатство, никакое об­разование не могут заполнить подобную пропасть! Бо­же мой! Ведь вы же можете найти себе другую жену; если действительно ваша любовь ко мне так велика, как вы говорите, то спасите мою семью, но не принуж­дайте меня к супружеству, которое внушает мне непобеди­мое отвращение. Будьте великодушны, господин Мейер, и я буду думать о вас как о друге с...— голос изменил ей.
—  С отвращением,— горько усмехаясь, подсказал Са­муил, сраженный четким и неосторожным признанием молодой девушки.
—  Нет, нет, с благодарностью,— перебила его Вале­рия.— Я хочу верить в ваше великодушие...
Почти не сознавая того, что она делает, Валерия опустилась на колени.
—  Вот, я на коленях умоляю вас: убейте меня и удовлетворитесь моей смертью взамен спасения моей семьи.
Самуил вздрогнул и провел дрожащей рукой по свое­му влажному лбу. Он хотел кинуться поднять молодую девушку, но удержался и отступил назад; в глазах его горела то злоба, то страсть, когда он глухим голосом с глубокой горечью отвечал ей: