Цыганские сказания (СИ)
— Добрый вечер, — говорю я, а Кристо подходит к тёте Дине, чтобы поцеловать её в висок и получить такой же короткий поцелуй в щёку. На стол по вечерам всегда подаю я, поэтому никаких других движений тётя Дина не делает, тут же возвращаясь к украшениям. Тонкая, прямая, в чёрном. Как всегда.
Первые полгода моей семейной жизни она не могла взять в толк, что происходит.
— Лиляна, послушай, он же хороший парень. Я это не как мать говорю, так и есть. Он же ласковый, как жеребёнок, — говорила она.
Я кивала.
— Может, он тебя бьёт? — спрашивала она. — Он тебе больно делает? Обижает как-то?
Я качала головой.
— К нему нужен подход. Он легко заражается чужим настроением. Ты будешь весёлая — и он будет весёлый. Ты будешь ласковая — и он будет ласковый, — объясняла она.
Я рассматривала острые кончики её коричневых пальцев.
— Я не понимаю, — говорила она. — Я не понимаю.
После ночи в лесу тётя Дина стала улыбаться: быстрой, мгновенно убегающей белозубой улыбкой, вскидывая подбородок, словно узел из тяжёлых, маслянисто-блестящих волос на затылке вдруг перевешивал. Кристо точно так же порой вскидывался в улыбке, увидев меня.
Тонкие коричневые пальцы быстро и ловко перекладывают кольца и броши в крошечные отделения многоэтажного ларчика для бижутерии — тоже подарок Кристо. Я не переодеваюсь, в отличие от мужа — успеется — а повязываю фартук поверх формы. Честь мундира — только слова, когда твоё звание ничего на самом деле не значит. Чтобы нянчить двухлетнего ребёнка и зубрить русские глаголы, быть головой гвардии не обязательно.
— Какие планы на завтра? — я стараюсь ставить тарелку с гуйяшем как можно осторожнее. Последнее время у меня из рук всё валится, и я переколотила кучу посуды. Кристо пристально наблюдает за приземлением тарелки, делая вид, что вовсе не готов в любой момент отпрыгнуть.
— Как всегда. С ребятами пойдём в кофейню, матч посмотрим. Потом, может быть, по лавочкам пройдусь. Тебе купить что-нибудь? Книжку? Крем?
— Может, лучше вечером сходим в кино?
— В кино? — в исполнении Кристо моя просьба звучит примерно так же, как «Слона?» или «Премьер-министра Турции?»
— Да. Мы давно нигде не были, — я ставлю возле тарелки блюдце с хлебом и мисочку со сметаной.
— Лилян, ну, ты же сама знаешь. Это не просто так делается. Давай я лучше диск куплю, и мы посмотрим фильм вместе. Только скажи, какой.
— Это должно быть просто. ИСБ обязана уметь моментально реагировать на неожиданные обстоятельства. Я захотела в кино — чем не одно из них?
— Я думаю, обычно под неожиданными обстоятельствами имеется в виду... ну, другое.
— Похищение меня?
— Вроде того, — Кристо, наконец, берётся за ложку.
— Тогда похить меня. Я хочу в кино.
Мой муж со вздохом кладёт ложку обратно на салфетку. Руки и лицо у него гораздо смуглее моих — я почти не бываю на свежем воздухе. Что я вижу? Квартиру — да, чудесную, просторную, с новейшей бытовой техникой. Дворец — о да, чудесный дворец, много разных комнат. Салон служебной машины. А я хочу видеть улицу, хочу небо между крышами. Я устала сидеть взаперти. Я почти что ненавижу сейчас мужа за то, что он может ходить по кофейням. Год назад и меня отпускали с ним вместе. Но после прошлогодичного неудачного покушения ИСБ словно взбесилась. А ведь и серьёзно воспринимать «покушение» было нельзя — мне в голову кинули кирпич. Словно в уличной драке. Тем более до головы он не долетел. Я как раз в этот момент споткнулась, запнулась носком форменного полуботинка об асфальт и упала, разодрав подбородок. Кирпич врезался Кристо в грудь. Обошлось без инфарктов и переломов, хотя чуть ли не половина туловища у него потом интересно лиловела, постепенно выцветая в перламутрово-зелёное.
— Слушай, почему бы тебе тоже не проводить время с подругами?
— С какими?
— Ну... с «волчицами». Или с Госькой.
— «Волчицы» на выходных тоже сидят в кофейне. У них есть такой милый обычай. А Госька, если ты забыл, проводит конец недели с Шаньи. Именно потому, что я на выходных не дежурю.
Мой взгляд блуждает по стенам гостиной: выхолощенно белым, как это сейчас модно. Тётя Дина развешивает по ним неровной волной рамки с фотографиями. Самая большая — с моей свадьбы. Белое платье. Белый костюм. Белые волосы Кристо. Красные лепестки, рассыпавшиеся по нашим головам, плечам, одежде.
— Может быть, поможешь моей маме по дому?
— В чём? Стены перекрасить? Всё остальное займёт, ну, часа два, не больше.
— Можно печь торты. Некоторым женщинам это нравится.
— Тебе не нравится, что я непохожа на некоторых женщин?
— Мне всё нравится, — Кристо снова берёт ложку и поспешно набивает рот гуйяшем. Я пожимаю плечами и ухожу в спальню, переодеться.
Свет не включаю. Мне достаточно того, что едва пробивается из-за штор. Я не хочу ничего здесь видеть: всё обрыдло. Аккуратно снимаю фартук и куртку. Комкаю их.
И с криком швыряю в стенку. Потом кидаюсь на стенку сама, словно могу проломить кулаками и телом бетон, разрушить всю эту огромную роскошную клетку. И ещё раз, и ещё раз. Я кричу от ярости. За дверью раздаются торопливые шаги. Я слежу за вошедшим мужем с той же яростью, с какой кричала за минуту до того. Он подходит ко мне и хватает за руку. Музыки нет, но она не нужна. Ритм отбивает моё сердце, мы оба отлично его слышим. Скользящие шаги. Резкие повороты. Танго.
Танцы — чуть ли не единственное, что пока ещё помогает.
***
Я слышу сквозь сон, как Кристо встаёт с постели. Шелест отходящей дверцы шкафа. Шорох одежды — чистой сорочки вместо вчерашней, промокшей за двадцать минут танца до прозрачности; чистого белья. Короткое позвякивание пряжки ремня на джинсах. Я могла бы сказать: не уходи. Могла бы попросить: проведи время со мной. Раздели со мной тюрьму. Он даже хочет, чтобы я сказала. А я на самом деле не имею ни малейшего желания: чужое заточение — не замена моей свободе. Но муж, конечно, не станет меня будить, даже если надеется, что я попрошу остаться.
Вот ведь ирония судьбы — Кристо, кажется, единственный на этом свете «волк», способный бесконечно переносить присутствие другого «волка» в своём логове и желающий постоянного присутствия, может и потому должен покидать дом. Каждую субботу. Каждое воскресенье. Я, всем сердцем жаждущая распахнутости неба над головой, с ума сходящая — как и любой нормальный «волк» — от необходимости делить своё логово — обречена видеть город только из окна. Мне даже форточку открыть нельзя.
Я со вздохом перекатываюсь на спину, но глаз не открываю. Не хочу никаких игрищ и никаких спектаклей.
Руки Кристо почти невесомыми касаниями поправляют на мне одеяло. Губы на долю секунды касаются лба. Лёгкие шаги. Шелест открываемой и осторожно закрываемой двери в спальню. Лёгкий хлопок наружной дверью.
Всё. Можно плакать, сколько душеньке угодно. Только, как назло, именно теперь слёзы исчезают, оставив после себя горьковатое послевкусие где-то в горле. Остаётся только отрешённость, хорошо знакомая мне по жизни в Пшемысле.
— Кофе пьёшь? — то ли спрашивает, то ли констатирует свекровь, заглядывая на кухню.
На самом деле, свою порцию кофеина я уже получила, проглотив заранее положенную на тумбочку маленькую пилюлю (почему, съешь меня леший, никто не догадывался так делать до воцарения Ловаша?). Но ведь утренний кофе — это не только кофеин! Это джезва с узором из нежно-голубых незабудок по эмалевому краю. Любимая чашка, которую так приятно держать обеими руками. Запах. Вкус. Маслянистая нежность сливок. Поэтому я действительно пью кофе, проглядывая заодно новости через коммуникатор.
— Я сейчас уже закончу.
— Не торопись, пей, — тётя Дина присаживается напротив. Так двигаются, так сидят, так смотрят дворянки с ветхими гербами и байлаоры с мировым именем. Чтобы так же двигаться, сидеть и смотреть, я готова отдать очень многое — у меня нет и половины подобной элегантной точности. Невозможно поверить, что моя свекровь всю жизнь (так можно говорить о тридцатилетних женщинах?) была домохозяйкой.