Война амазонок

– Да здравствует герцог Бофор! – закричал синдик с сияющим лицом.
– Эй, Мансо! – позвала Фортюнэ.
– Что надо?
– А тут этот молодец нарядился в платье носильщика и говорит, что вот уже два дня, как его приняли в число носильщиков. Правда ли это, товарищ?
– Чисто соврал, – сказал синдик, спокойно глядя на Гондрена, – я никогда не видел его.
– Это Гондрен, бывший лакей госпожи Мартино, – закричала Фортюнэ, – ведь я говорила вам, что это шпион Мазарини.
– Шпион! – пронеслось по толпе.
– Смерть шпиону! – заревела толпа.
И прежде чем Бофор успел возразить, Гондрена подняли, как перышко, и отнесли на тот край площади, где стояла виселица. На этот час «Парижский господин» – палач отсутствовал. Но удальцы достали длинную и крепкую веревку и надели ее на шею негодяя. Тот был бледен, как будто страшная смерть уже схватила его в свои объятия.
– Ваше высочество! – закричал он, насколько хватило сил. – Помилуйте!
Не напрасно произнесен был предсмертный призыв; герцог Бофор, оттесненный толпой, расталкивал ее направо и налево, расчищая себе дорогу к осужденному.
– Помилосердствуйте! Ваше высочество! – истошно вопил Гондрен.
Герцог Бофор ухватил за ногу человека, карабкавшегося на виселицу с намерением прицепить веревку, и стянул его вниз при громком хохоте толпы. Ей по вкусу пришлось это зрелище.
– Нет ему помилования! – заревели окружающие Гондрена.
Но герцог, не обращая внимания на эти крики, подошел к Гондрену и спокойно снял петлю с его шеи.
– Зачем? Ведь это шпион! – зароптала толпа.
– Друг ли я вам всем? – воскликнул герцог энергично.
– Да, да, – кричали женщины.
– Ваш ли я король? Рыночный ли я король? – еще раз прокричал Бофор что было сил.
– Да, да! Да здравствует Бофор! – заревели тысячи голосов со всех концов рынка.
– Так слушайте же: как король я имею право миловать и дарую жизнь этому человеку.
– Справедливо, – признала госпожа Мансо, – его светлость имеет полное право.
– Точно, что имеет право, – подтвердила Фортюнэ, держа за руку Гондрена.
– Так пустите же его, тетушка, – сказал Бофор, осторожно отстраняя руку старой селедочницы.
– Ах! Ваше высочество, вы когда-нибудь пожалеете о том, что помиловали его, – возразила она. – Такие канальи не помнят даже добра, которое им делают.
– Тем хуже для него, – заметил герцог, улыбаясь.
По знаку Бофора толпа расступилась и дала свободный проход Гондрену. Едва держась на ногах, бледный как мертвец, Гондрен поторопился скрыться из виду.
Глухой ропот сопровождал его бегство: на всех лицах видно было глубокое разочарование.
Герцог оправил кружевные нарукавники и, взяв свою трость из рук торговки, вежливо поблагодарил ее, потом взошел на ступеньку у ворот позорного столба и начал приветствовать народ при громких восторженных криках – красноречивое доказательство любви его добровольных подданных.
– Друзья мои, – сказал он. – Я должен открыть виновников распространения этой гнусной клеветы, посредством которой хотят ввести вас в заблуждение и очернить меня. Я должен доискаться до источника зла и полагаюсь на вас, как и вы всегда можете положиться на меня.
Маленькая речь имела самый поразительный эффект. Окружавшие герцога снова принялись приветствовать его, крича во всю глотку. В этом восторженном реве было столько грозного, что по телу Мазарини пробежала бы дрожь, если бы он это услышал.
– Да здравствует герцог!
– Да здравствует наш король!
– Да здравствует наш настоящий король! – закричали несколько человек подозрительной наружности.
Бофор сошел со ступеньки. Проходя сквозь толпу, жал руки направо и налево, на требования некоторых торговок с самым любезным видом подставлял щеки для поцелуев. С такой свитой прошел он всю площадь. Толпа решила сопровождать своего любимца до Вандомского дворца, наполнив парижские улицы криками любви и радости.
При виде единодушной овации, предметом которой был герцог Бофор, два человека испытали сильные, но различные чувства: один – ревность, другой – зависть.
Ревновал Ренэ, племянник Мансо. Следуя за синдиком, он тоже прошел на средину рынка и увидел, что Маргарита притаилась в темном углу лавки.
– Маргарита, – сурово произнес он, входя в лавку. – Зачем ты здесь, когда все там?
– Я боялась за Марию… там могли задавить ее.
– Ты плакала? Почему ты краснеешь?
– Я? Совсем нет, ты ошибаешься, друг.
– У тебя и теперь глаза мокрые от слез… Маргарита, тебе стыдно, что ты здесь!
– Стыдно? – воскликнула Маргарита, взглянув на него со страхом. – Ах, Ренэ, ты пугаешь меня!
– Пугаю! Я только люблю тебя!
– Ах! Ты перестанешь любить меня теперь.
– Несчастная! – воскликнул Ренэ, закрывая лицо обеими руками.
Вдруг девочка заплакала. Когда Ренэ взглянул на нее, она указала ему на сестру, лежавшую без чувств.
В это время раздавались радостные крики толпы, провожавшей своего короля.
Глухое восклицание ярости вырвалось из груди Ренэ, грозно поднялся его кулак в ту сторону, откуда неслись крики.
– Герцог Бофор! – воскликнул он, – во всей этой толпе, может быть, я один ненавижу тебя!
Другой человек, чувствовавший зависть, стоял, притаившись, в углублении дома. Он совершенно закрыл лицо полями шляпы и складками широкого плаща.
Это был коадъютор.
– Мое похищение произвело эффект, – пробормотал он. – Но что было бы, если бы девушку не вернули?
Он пошел через узкий проход между рядами задних лавок и остановился у жалкой лавчонки около самого выхода. В этой трущобе копошилось четверо детей, на скамье сидела старуха, окруженная собаками и кошками, тут же стоял человек в черной одежде, которого на первый взгляд можно было принять за церковного служителя.
– Вот, монсеньор, теперь вы видели собственными глазами? – спросил он, выходя из-под навеса и следуя за коадъютором по улице Ферронри.
– Решительно вы правы, любезнейший де Мизри. Герцог Бофор стал очень популярен или даже, может быть, чересчур искренно любим народом. Теперь я понимаю, почему Мазарини не на шутку тревожится. До сих пор он считал его моей креатурой, я и сам убаюкивал себя такой же мечтой. Но сцена, зрителем которой я был, заставляет меня переменить мнение.
– И тем более, что ни де Бар, ни кардинал даже не подозревают истины…
– Что мы хлопочем об их делах и в то же время себя не забываем? В этом будьте уж благонадежны… Но час, проведенный мной на рыночной площади, дал мне мысль употребить против Бофора такую же военную хитрость.
– Клевету?
– Тише! Разве можно вслух произносить такие слова?
– А у меня есть в руках преискусный человек, который давно уже работает в толпе.
– И как вы его называете?
– Гондрен.
– В таком случае, выберите другого, этот провалился на рынке. Он сам расскажет вам подробности своих злоключений. Нам нужен настоящий бунт на рынке, вследствие которого непременно должен быть повешен кто-нибудь.
– Немудреная вещь! Господин Мазарини приготовит на днях маленький указ о новом налоге.
– Мне хотелось бы чего-нибудь получше. Вы со своими людьми должны составить план бунта, а мои люди приведут его в исполнение.
– Вам стоит только приказать.
– У меня есть время подумать. Приходите завтра в Нотр-Дам и будьте в такой же одежде. Я открою вам тогда мои намерения.
Собеседники расстались на углу улицы Сент-Онорэ. Коадъютор выбирал самые темные и узкие переулки, чтобы незаметно проскользнуть в свой дворец.
«Да, – думал он, входя по потайной лестнице в свою часовню. – Мне нужен настоящий бунт, чтобы погубить окончательно Бофора. Этот картонный паяц беспокоит меня. Пора выбросить его за окно. Если не подставить ему ножку, так рынок, чего доброго, провозгласит этого площадного короля королем Франции».
Коадъютор отворил дверь в свою часовню, которая поражала странностью убранства: обои, мебель, все украшения представляли сложные привычки хозяина. Священные изображения затмевались блеском и смелостью языческих картин и украшений.