Женское сердце
«Впрочем, — продолжала она, перечитывая письмо, полученное утром из Безансона, — в эту минуту он совершенно обо мне не думает».
Страницы, где де Пуаян описывал свой приезд в родной город и свидание с несколькими значительными выборщиками, были полны подробностей о предстоящей выборной борьбе. Казалось, что он умышленно избегал какого бы то ни было намека на чувство. Этот застенчивый любовник, боявшийся утомить избытком нежности свою возлюбленную, тоже, написав первое письмо, написал второе и третье и сжег их, как и она, пока, наконец, не решился послать последнего, полного внешних описаний и равнодушия. Жюльетта могла и должна была догадаться об этом; но мы никогда не допускаем мысли, что другие могут походить на нас болезненной щепетильностью сердца. Она вздохнула и просто сказала себе:
«Как он изменился! В его прежних письмах было столько нежности!»
Эти листы, покрытые крупным, прямым и благородным почерком графа, она вложила в кожаный портфель с замочком, на котором значился 1881 год. В своем культе к тому, кого справедливо считала одной из выдающихся личностей этой эпохи, она приняла благоговейную привычку никогда не затеривать ни одной записочки, написанной этой дорогой рукой; в начале каждого года она заказывала для этих сокровищ, которыми так дорожила, драгоценный футляр. Сердце ее болезненно сжалось, когда она вспомнила о прошлом, об их чувствах, которые ослабели и как бы угасли, и она задумалась еще глубже, между тем как пальцы ее продолжали расставлять в вазы цветы, присланные из Ниццы генералом де Жард. Генерал путешествовал по берегам Италии, собирая материалы для большой военной работы, мечты всей его жизни. Полуоткрытые и как бы утомленные путешествием розы, бледные нарциссы, золотистые мимозы, красные и белые гвоздики и русские фиалки благоухали, их аромат наполнял комнату. Бедные, еще живые, жаждавшие воды растения, возрождаясь на несколько дней, изливали свою душу в этой ароматной агонии, — тоске и вздохе по родине, стране солнца и волшебных садов Прованса. Еще со вчерашнего дня г-жа де Тильер чувствовала себя глубоко взволнованной, а потому эта невидимая ласка благоухания пронизала ее странной истомой. Грусть охватила ее и вызвала на глазах слезы. Услышав звук отворявшейся двери гостиной, она с ужасом смахнула их своей тонкой рукой. При мысли, что Казаль, воспользовавшись ее разрешением, войдет к ней и увидит ее в этом состоянии необъяснимого волнения, она задрожала всем телом. Он начнет ее расспрашивать. Что она скажет ему? По счастью, когда дверь открылась, вошел не молодой человек, а д'Авансон, причем бывший дипломат был так поглощен своей мыслью, отблеск которой светился в его серых глазах, что даже не заметил ни бледности маркизы, ни влажных глаз, ни дрожания ее рук.
«Я уверена, что он начнет меня дразнить вчерашним вечером в опере», — сказала себе молодая женщина, приходя в себя от приятной неожиданности. И на этот раз она почти весело продолжала расставлять цветы по вазам, следя из-за угла за старым красавцем, готовившим ей какой-то сюрприз. Она так хорошо его знала!.. Она знала, что одной из маний этого человека было никогда не идти к цели прямо. Он считал себя обязанным благодаря своему прежнему ремеслу подготовлять слова, как подготовлял свое лицо, подкрашивая волосы один к одному и делая их как бы покрытыми черным лаком, а также подкрашивая свои усы, придавая им оттенок настоящей седины. Случалось, что в начале разговора он говорил какую-нибудь фразу, которая лишь полчаса спустя вызывала за собой другую. На этот раз он выжидал не так долго, и г-жа де Тильер не вполне ошиблась. Он, действительно, пришел говорить с ней о Казале. Он еще не знал, что накануне молодой человек был в числе приглашенных графиней. Протягивая ему одну из широких анемон, которыми так славится юг Франции, Жюльетта сказала:
— Вы не восхищаетесь моими цветами? Наш друг де Жард имел прелестную мысль мне их прислать.
— А скоро ли он вернется? — спросил дипломат. — Не думаете ли вы, что он доберется и до Монте-Карло, чтобы попытать счастья нажить состояние? — продолжал он, не дожидаясь ответа.
— Очень может быть, — сказала Жюльетта.
— Это меня наводит на мысль, — продолжал д'Авансон, ухватившись за этот предлог к разговору с поспешностью, опровергавшей его претензию на тонкость, присущую его профессии, — что вчера на улице Royale я присутствовал при самой крупной игре, какой мне уже давно не приходилось видеть… Вы упрекали меня за мою суровость к Казалю в тот день, когда я его здесь встретил. Но знаете ли, сколько он при мне проиграл от половины двенадцатого до часа? Скажите-ка цифру… Вы не хотите… Хорошо! Три тысячи луи, слышите… Вероятно; он только что вышел из какого-нибудь бара, где он и его друзья имеют привычку отравлять себя алкоголем, так как его неразлучный лорд Герберт Боун в это время спал на одном из кресел клуба, а сам он имел довольно веселый вид… И эти молодые люди еще возмущаются, когда старшие время от времени читают им наставления!..
— Как, — прервала его г-жа де Тильер, — разве Казаль так богат?
— Да, вступая в совершеннолетие, он должен был получить двести пятьдесят тысяч франков дохода, — сказал д'Авансон. — А вот много ли у него осталось денег теперь, это другой вопрос. Он — такой тщеславный мот, так тратится на женщин, ведет такую крупную игру…
Рассказывая Жюльетте этот анекдот, приготовленный в доказательство того, что он не напрасно оклеветал молодого человека, бывший дипломат торжествовал. Он продолжал бранить игру, не подозревая, что рассказ его производил на слушательницу, расставлявшую в эту минуту по комнате маленькие вазы с цветами, совсем другое впечатление, чем он предполагал.
«Итак, — думала она, — простившись со мной в опере, он отправился пить, а потом играть». В этом не было ничего особенного. Разве она не знала, что Казаль, как большинство молодых людей его круга и наклонностей, проводил в клубе большую часть ночи? Почему же вдруг ей стало тяжело от этой мысли? Разве она вообразила, что несколько слов, которыми они обменялись в ложе театра, могли магически преобразить его привычки, не имевшие, впрочем, ничего общего с их разговором? Было ли ее тайным желанием, чтобы разговор этот произвел на него настолько сильное впечатление, чтобы он не захотел профанировать его в тот же вечер?.. Все время, пока д'Авансон сидел у нее, а также остальную часть дня и до поздней ночи включительно она не могла стряхнуть с себя мысль о нем, ее преследовали образы беспорядочной жизни человека, которого она не знала. Эти навязчивые мысли, к несчастью, продолжали смущать покой Жюльетты и служили как бы продолжением той внутренней работы, которая началась в ней благодаря г-же де Кандаль. Она почувствовала, как усиливалось искушение сблизиться с ним под столь же благовидным, как и опасным предлогом хорошего на него влияния. Д'Авансон, думая повредить Раймонду в мнении Жюльетты, доставил лишь этим двум существам, и без того уже слишком занятым друг другом, почву для сближения и беседы. Самая сдержанная женщина может успешно читать кутиле нотации за его страсть к игре; между тем, как такие же нотации по поводу пьянства только унижают его, а по поводу ухаживаний компрометируют ту, кто их читает.
Таким образом, когда спустя двадцать четыре часа после визита неловкого дипломата и два дня после разговора в опере, Казаль, в свою очередь, появился в маленькой гостиной в стиле Людовика XVI, визит его ожидался с таким нетерпением, о котором он даже не смел мечтать. На этот раз г-жа де Тильер не страдала мигренью и не лежала на кушетке в одном из тех воздушных платьев, которые так кокетливы, что обладательница их может даже забыть о своей головной боли. Одетая в визитное платье, без шляпы, она походила на молодую девушку, с чистым и немного лукавым лицом, добрым и умным, исключительно прелестным в те минуты, когда она бывала спокойна и не боролась с собой. Мысль о том, что она хотела сказать молодому человеку, поглощала ее всю, вызывая румянец на щеках, оживлявший ее тонкое лицо. Когда, после первых банальных фраз, она обратилась к Казалю со следующими словами, взгляд ее голубых глаз был полон такого выражения, которого он у нее не знал.