Женское сердце

— Будьте справедливы, — продолжал Раймонд, — повторите ей, если хотите, мои дерзости, но при мне, чтобы я мог защищаться.
— Свободны ли вы завтра утром? — спросила графиня. — Так приходите завтракать и старайтесь заслужить это баловство, так как приглашать вас в такой день это воистину баловство.
И она объяснила ему со всеми подробностями историю их дружбы. Казаль благоговейно выслушал ее, что не было с его стороны большой заслугой, так как, входя на другой день в маленькую гостиную улицы Tilsitt, первым лицом, которое увидела Жюльетта, был молодой человек. Да, если бы он не попытался таким образом приблизиться к ней, она была бы немного разочарована, что, однако, не помешало ей непритворно нахмуриться и сделать недовольное лицо, как в тот день, когда Казаль пришел к ней с первым визитом. Двусмысленные положения всегда дают почву таким противоречиям. Она поочередно, последовательно и с одинаковой силой чувствовала себя затронутой как в своем интересе к Раймонду, так и в том, что считала должным по отношению к де Пуаяну. Это должно было продолжаться до тех пор, пока она давала в своей душе место сложным чувствам, заставлявшим с самого начала этого периода ее сердце быть занятым обоими мужчинами сразу. Но если Казаль наивно принял всерьез немой упрек в нескромности, брошенный ему ее холодностью, то Габриелла усмотрела в этом лишь маленькую комедию, имеющую целью обмануть смутные угрызения совести, шевелившиеся в ней. Беря под руку своего вчерашнего собеседника, чтобы пройти с ним в столовую, она сияла довольством. Де Кандаль вел Жюльетту. Светские женщины очень любят устраивать такие небольшие тайные и вместе с тем вполне невинные завтраки, в которых им все нравится: фантазия свободной интимности, уверенность, что ничто не будет их стеснять, и — решимся сказать прямо — немного животная радость поесть с хорошим аппетитом. Только завтраку и ужину, если они ужинают, их красивые белые зубы действительно делают честь. Утром они встают слишком поздно и еле погрызут тартинки с маслом и жарким, приготовленным к чаю. К обеду они приезжают в восемь часов, затянутые в корсет, как horse-guard в свою красную тунику, утомленные днем, с аппетитом, испорченным пятичасовым чаем с тартинками и пирожным, занятые двадцатью вопросами любви или тщеславия; за обедом, одно меню которого вызывает судороги в большом пальце подагрика, они съедают лишь такое количество пищи, которое нужно для поддержания их нервов до полуночи. К двенадцати часам, наоборот, они прогуляются и подышат в Булонском лесу свежим воздухом, оденутся в свободный английский костюм из легкой материи. Завтрак с одной или двумя подругами и одним или двумя друзьями — не больше — является маленьким импровизированным праздником, тем более, что тот, кого они хотят иметь у себя, безусловно празднен и не занят ничем другим, кроме старания им нравиться. Ни один занятой человек в Париже не завтракает, и те, на которых они смотрят с большим вожделением, чем на крылышко холодной куропатки, пользуется у них лестным титулом друзей. Нередко приходится удивляться, что выбор их не только в страсти, но и просто в симпатиях падает на людей, обладающих вместо ума способностью к пустому балагурству и не имеющих никаких видимых заслуг, кроме хороших манер и хорошего портного. В девяти случаях из десяти эти никому не понятные фавориты обладают лучшим из всех качеств: быть всегда налицо. В основе ненависти, которую г-жа де Кандаль питала к де Пуаяну, лежало недовольство им за то, что, занимая такое большое место в симпатии Жюльетты, он держал себя вне всех этих мелких отношений. Двойное желание не компрометировать г-жу де Тильер и успешно работать действительно заставило графа почти совсем уйти из света, и Габриелла, глядя на свою подругу и Казаля, сидевших за столом друг против друга, не могла не обратиться к самой себе с небольшим монологом, свидетельствовавшим о той способности раздвоения, которую современные писатели воображают, что открыли. Как будто в течение многих веков все женщины не были одарены от природы умением жить и одновременно наблюдать жизнь.
«Моя маленькая Жюльетта упорно не оставляет своего строгого вида. Ей очень хочется заставить нас думать, что она сердится. В таком случае, сударыня, когда вы разговариваете со мной, ваши глаза не были бы такими рассеянными, а это доказывает, что вы только и слушаете Казаля, разговаривающего с Людовиком… А что, если она действительно полюбит его и если этот брак состоится?.. Если она выйдет замуж за этого дикаря Генриха де Пуаяна, то я ее потеряю, между тем, как с Раймондом, у которого вкусы те же, что у Людовика, то есть наши вкусы, мы могли бы вести такую интересную жизнь… Мне кажется, что он уже совсем готов… А! Она становится веселее. То, что он сказал, очень тонко. А как он понемногу начинает на нее смотреть! Идет! Он говорит с ней, она отвечает ему. Она приручается…»
Эти короткие рассуждения сопровождали один из тех разговоров, которые по обычному правилу, касаясь мелких интересов, занимающих Париж, переходят со скачек d'Auteuil на политику или с последнего процесса на кулинарные подробности, с театра на намек касательно последнего скандала. Случайно де Кандаль сказал Раймонду:
— Я вчера восхищался тобой. Мне впервые пришлось видеть, как ты отказался играть с Машольтом, который всегда выигрывает…
— Я стараюсь, — ответил тот, пожимая плечами, — я поссорился с пиковой дамой.
— Вот это по крайней мере разумный каприз, — заметила Габриелла, — но с каких пор он появился и как долго продлится?
— Клянусь вам, что это не каприз, — возразил молодой человек с той искренней простотой, с которой накануне давал обещание не играть.
Фраза эта, понятная лишь Жюльетте, заставила вздрогнуть в ней самые глубокие струны ее души. Более сильного волнения она не могла бы испытать, даже если бы Казаль прямо сказал ей, что ее любит. Она на минуту отвела глаза в сторону, чтобы он не мог прочесть в них чувства, смутно волновавшие ее, чувства, среди которых самым сильным была непреодолимая радость. Принимая эти слова так, как они были сказаны, она должна была бы уйти в себя, замкнуться. Но с этой минуты, наоборот, носить маску самозащиты стало для нее невозможным. Доказав ей, как быстро и благотворно подействовал на него первый ее совет, не оправдал ли Раймонд в ее собственных глазах ту легкость, с которой она допустила его к себе? Кроме того, он продолжал бесконечно нравиться ей благодаря тому личному магнетизму, который разрушает всякий анализ и оправдывает мнение ученых, считающих любовь простым физическим явлением.
Без сомнения, Людовик де Кандаль давно уже покинул курильную комнату, куда все перешли после завтрака, а молодая женщина все еще оставалась там, испытывая обаяние Раймонда. Она так всецело отдалась его очарованию, что, взглянув на часы браслета, надетого на нее графиней, и увидав движение стрелки, испугалась.
— Три часа! — воскликнула она с искренним удивлением. — А карете я приказала быть к двум!.. Я бегу…
— Не подождешь ли ты меня? — спросила Габриелла. — Я выйду с тобой.
— Ах, ответила Жюльетта, надевая шляпку перед зеркалом, — мне бы очень хотелось, но я должна заехать за своей двоюродной сестрой.
Спускаясь с лестницы, она сама удивилась этой новой, внезапно выдуманной лжи. Зачем? Если не потому, что в эту минуту она не могла бы без боли перенести шуток Габриеллы. Тайные упреки совести уже слишком сильно клокотали в ее сердце. Когда она уезжала с улицы Matignon, лакей по привычке положил в карету полученную в двенадцать часов почту, состоявшую из трех писем; одно из них было от де Пуаяна. Прежде чем распечатать его, г-жа де Тильер долго рассматривала надпись на конверте. Ей вдруг стало ясно, что она очень плохо ведет себя по отношению к этому отсутствующему другу. Под влиянием внезапных угрызений совести она видела его в Безансоне в его полном уединении и представила себе в ту минуту, когда по окончании лихорадочной политической борьбы он сидит за столом и пишет ей, желая освежить свою душу в дорогом воспоминании о ней. Все, что послужило причиной ее нежного поклонения и привязанности к благородному оратору, сразу проснулось в ее душе. Разрывая конверт, ее руки дрожали. Может быть, если бы на этот раз она встретила в этих страницах хоть одно слово горячего сердечного участия, она нашла бы в себе в этот краткий миг внутренней борьбы силу сразу вернуться к нему.