Наследник Клеопатры
– Ну и что дальше? – спросил он, вытирая рот. – Почему же на тебе не было доспехов?
– Я спал, – сердито пробормотал Цезарион. – Родон пришел и...
Он умолк.
– Родон твой любовник? – не скрывая любопытства, осведомился египтянин.
Если бы не слабость, Цезарион ударил бы этого человека. Чтобы простолюдин, крестьянин сказал ему такое – в это невозможно было поверить. Царица приказала бы распять любого, кто выразил бы подобное неуважение к ее первенцу.
– Ну, знаешь ли, мне не верится, чтобы воины в походе имели у себя под рукой запасы благовоний, – сказал египтянин в ответ на вспышку ярости Цезариона. – Хотя если это так, то понятно, почему царица потерпела поражение в войне.
Гнев Цезариона внезапно погас.
– Война закончилась? – его слабый голос прозвучал совсем тихо.
Египтянин кивнул, и юноша только сейчас заметил, что мужчина выглядит очень уставшим.
– Так говорили в Коптосе, когда мы оттуда уезжали. Александрия пала. Любовник царицы, военачальник Антоний, говорят, убит, а царицу Клеопатру взяли в плен. Ничего не известно о мальчике Цезарионе, но в любом случае он никогда не представлял собой что-то особенное. Египет стал теперь провинцией Римской империи.
Цезарион склонил голову, прижал ладони к глазам. Александрия пала, Антоний убит, мать...
Она говорила, что никогда не допустит, чтобы ее взяли в плен и римляне получили возможность отпраздновать свой триумф. Она поклялась сжечь себя заживо в собственном мавзолее вместе со всеми своими сокровищами, но не даться в руки врагам. Как же немилосердно распорядилась судьба... Просто немыслимо...
Цезарион снова почувствовал тошноту. Схватив мешочек с травами, он приложил его к лицу и глубоко вдохнул.
– Мне очень жаль, – в голосе египтянина прозвучало искреннее участие.
Цезарион метнул на него затравленный взгляд и снова отвернулся. На глаза наворачивались слезы, и он рассерженно вытер их, не опуская мешочка с лекарственной смесью. Юноша чувствовал приближение приступа: сильные переживания всегда приводили к этому.
– Значит, ты был в войске царицы, – продолжил мужчина после длинной паузы. – Что же вы делали здесь?
– Уйди! – еле ворочая языком, приказал Цезарион.
– В том отряде, который нас обогнал, было около сотни римских воинов, – сказал египтянин, не обращая внимания на слова Цезариона. – И они, судя по всему, очень торопились. Должно быть, какое-то важное дело привело их в такую даль, вглубь страны. Честно говоря, я ожидал их встретить только после того, как они займут остальные земли в стране. Думаю, тебя и кого-то еще из верных друзей послали сюда по поручению царицы – может, спрятать какие-то ценные вещи. Кто-то сообщил об этом римлянам, и они поспешили сюда. Была битва, римские легионеры захватили сокровища – или что там могло быть.
– Да, – в отчаянии сказал Цезарион. – Оставь меня одного.
– Жаль, – ответил тот. – Ты уверен?
– О боги и богини! Оставь меня одного!
– Прости, – пробормотал египтянин и выполз из-под навеса. Александрия пала, Антоний убит, мать в плену... Если то, что услышал египтянин, правда, мать не погибла. Содрогаясь всем телом, Цезарион уткнулся головой в колени и застонал. Даже если мать еще жива, она скоро умрет. Она не перенесет унижения, не будет кланяться Октавиану и ходить в цепях, наблюдая, как он торжествует. Клеопатра предпочтет умереть. Все кончено. Почему – во имя всех бессмертных богов! – он не остался на том проклятом погребальном костре? Почему ему не хватило смелости и понимания, чтобы умереть тогда, когда это нужно было сделать?
Он вспомнил, как мать танцевала в святилище Диониса, в глубине дворца. В накинутой на плечи шкуре молодого оленя, вся в сверкающих украшениях из жемчуга, с вплетенным в волосы плющом, она танцевала вокруг алтаря под дикие звуки систра и флейты. В свете пылающих факелов мать казалась воплощением огня и величия. Антоний, который был уже пьян, пустился в пляс вслед за ней, а она обернула все таким образом, как будто так и было задумано: нимфа, танцующая с медведем, дельфин, резвящийся в волнах рядом с кораблем... В результате даже неприятность выглядела как совершенство...
Запах гнили усилился, неотвратимое ощущение ужаса нарастало.
Мать спускается с корабля, на ней пурпурные одеяния и украшенная золотом диадема. Из толпы навстречу ей бросается женщина. Она одета лишь в одну тунику, на ее лице и плечах следы побоев. «Пощади! – кричит она. – Царица! Мой муж не совершал никакого преступления!»
В зеленоватой воде глубокого бассейна плавает рыба. Неожиданно из водорослей появляется другая рыба и хватает ее.
Обнаженный мужчина лежит на столе лицом вниз. Его руки и ноги крепко привязаны толстыми веревками к ножкам стола; затылочная часть черепа снята, кровь непрерывно стекает в канавки, вырезанные в каменном полу.
– Видишь, это желудочки мозга, – говорит врач. Он касается серой массы скальпелем, и рука мужчины вздрагивает.
– Он еще живой! – в ужасе кричит Цезарион.
Юноша очнулся. Он сидел под навесом. Было жарко. Болел бок. Осторожно выпрямившись, Цезарион лег на здоровый бок. Он дрожал от изнеможения и все еще держан мешочек с лекарственной смесью у лица, но больше не мог вдыхать: нос распух от слез.
Почему эти воспоминания пришли к нему именно сейчас? Царица была мужественной, великолепной, остроумной; от ее величия у мужчин захватывало дух; ее власть распространялась на весь мир. И вспоминать такое... Тот человек, привязанный к столу, был преступником, осужденным на смерть. А муж женщины, умолявшей мать пощадить его, оказался врагом царицы, и его казнили в то время, когда государство было в опасности. Жестокой неблагодарностью было ворошить эти воспоминания сейчас, когда царица или мертва, или находится в положении беспомощной пленницы. «Проста меня, мама, – подумал он, презирая себя. – Это не я, а болезнь заставляет меня возвращаться к страшным воспоминаниям».
Однако это не принесло ему облегчения. Болезнь всегда приводила Цезариона к наименее простительным его поступкам.
В последнюю их встречу, когда они разговаривали, мать сказала ему, что он должен бежать. Он обязан выполнить ее наказ и не терять надежды, что у него все получится. Несомненно, мысль о том, что ее сын еще жив и на свободе, – это единственное, что могло бы утешить царицу, оказавшуюся в плену, и самое лучшее, что он мог бы сделать в память о ней, – остаться в живых.
День клонился к вечеру, тени на земле стали длиннее, когда египтянин пришел к нему снова. Цезарион впал в забытье, а когда проснулся, то почувствовал сильную жажду. Увидев египтянина, который залез под навес, юноша поспешно выпрямился, но на этот раз в руках у мужчины не было фляги, а только кусок черствого хлеба и пара сушеных фиг, завернутых в кусок ткани. Египтянин заметил его разочарование и сухо произнес:
– Я уже говорил тебе, что воды у нас нет, да и пива почти не осталось. – Он положил еду на землю. – Мы припасли последнюю флягу с пивом на дорогу. Сегодня вечером нам предстоит снова отправиться в путь. Тебе и так досталось больше, чем всем остальным, мальчик: утром ты получил двойную порцию, а мы сами съели меньше. Кстати, как тебя зовут?
Цезарион подавил вспышку гнева, вызванную тем, что этот человек называл его мальчиком. Он не хотел, чтобы к нему, сыну великой царицы, обращались подобным образом. В какой-то момент он даже подумал о том, чтобы назваться настоящим именем, тем более что Птолемей – это достаточно распространенное имя. К тому же он мог бы избежать дальнейших расспросов. Однако юноша тут же отбросил эту мысль: он не был уверен, что сможет откликаться на него. Никто никогда не называл его Птолемеем; все, начиная с матери и заканчивая продавцами рыбы на причалах в Александрии, называли его Цезарионом, что означало «маленький Цезарь», – если, конечно, не обращались к нему «царь» или «господин». Поэтому он выбрал имя, которое по звучанию напоминало его собственное.