Прокаженная

— Дамы сегодня не вернутся?
— Наверно, нет, — ответил пан Ксаверий. — Они поехали в Обронное, и там обычно остаются ночевать.
— Жаль.
— О чем вы так жалеете? У вас ведь нет к ним срочных дел?
— Отчего же? Есть, и весьма срочное дело.
— Любопытно узнать, какое? — шутливым тоном поинтересовался пан Ксаверий.
В его голосе Эдмунд ощутил, однако, еще и нотку иронии и подумал: «А с этим сегодня что стряслось?»
— Что же у вас за дела такие? — переспросил пан Ксаверий. Поужинав исключительно плотно, он был в самом добром расположении духа.
Пронтницкий покрутил головой:
— О, этого я никому не могу сказать.
— Вот даже как? Хо-хо! А которой из дам это касается, могу я узнать?
— У меня конфиденциальное дело к моему идеалу, — с загадочной улыбкой сказал Эдмунд.
— А какого же характера дело, могу я спросить, не боясь показаться нескромным?
— Вы чересчур любопытны. Ну, допустимая жажду поведать ей, как скучал без нее, и узреть румянец на ее личике.
Вальдемар, слышавший все, едва превозмог желание вышвырнуть Пронтницкого за дверь. Быть может, его удержал умоляющий взгляд пана Мачея.
— Ах, как вы уверены, что румянец зальет ее щечки! — заметил пан Ксаверий. — А вдруг вам не удастся вызвать румянец на ее нежном личике?
— Вы сомневаетесь? Паненки всегда, словно мухи на мед, летят на нежные словечки, а уж краснеть умеют, когда им вздумается. Особенно к этому Стефа склонна.
Уж я-то знаю…
Тут Эдмунд заметил, что зашел слишком далеко, и умолк.
Но Вальдемар больше не в силах был сдерживаться. Он сломал в пальцах сигару, засыпав табаком скатерть, резко встал, извинился перед паном Мачеем и вышел.
Старый Михоровский, пожелав доброй ночи двум оставшимся, тоже покинул зал. Задетый их поспешным уходом, Пронтницкий враз потерял доброе расположение духа, а старый приживальщик, подавая ему на прощанье руку, подумал: « А не перегнул ли ты палку, хлопчик?»
Вальдемар быстро расхаживал, едва ли не бегал по своему кабинету, пытаясь успокоиться. Через час он велел Яцентию просить к нему Эдмунда.
Майорат сидел за столом со спокойной и равнодушной миной, так что практикант почувствовал себя свободнее. Подойдя к столу, он поинтересовался:
— Чем могу служить? Вальдемар указал ему на кресло:
— Садитесь. Я хочу с вами поговорить. Молодой человек смешался и молча сел.
— Собственно говоря… — начал Вальдемар. — Собственно говоря, я хочу сообщить вам о решении, которое принял некоторое время назад, и касается оно вас.
— Меня?
— Да. Хочу предложить вам переселиться в Глембовичи. Особой разницы для вас нет, к тому же там у вас будет гораздо больше места для приложения сил…
Голос шляхтича звучал доброжелательно и естественно, но от него веяло ледяным холодом.
Пронтницкого словно громом вдруг поразило. Он ожидал чего угодно, только не предложения уехать в Глембовичи. Не зная, что обо всем этом думать, он пробормотал:
— Почему, пан майорат… так вот вдруг? Я совершенно не готов…
— Какие пустяки… До Глембовичей всего пара миль. Пытаясь защититься, Эдмунд спросил с подобострастием:
— Быть может, вы недовольны моей работой в Слодковцах?
— Ну что вы, ничего подобного. Просто в Глембовичах вы будете больше на месте.
— Но почему? По какой причине?
Теряя терпение, Михоровский сказал:
— Разные бывают причины.
Пронтницкий понял — его попросту не хотели здесь больше видеть. Но почему вдруг? Помолчав, он сказал:
— Пан майорат, если своим сегодняшним выездом я вызвал ваше неудовольствие, — прошу прощения.
Вальдемар поднял голову:
— Почему вы просите прощения, если я не делал вам выговора? Конечно, вы поступили неучтиво, но не в том дело…
— Я же не знал, что пани баронесса сегодня должна выехать, — защищался Пронтницкий.
Майорат недовольно покривил губы. Он терпеть не мог, когда так вот пытались выкрутиться.
— Напротив, вы знали… Я же сказал — дело не в этом. Главное, вы, если можно так выразиться, не гармонируете со Слодковцами, понимаете? Вы не в силах удержаться на должном уровне, пренебрежительно относитесь к устоям и традициям, какие пока что существуют в нашем кругу…
Теперь у Пронтницкого не осталось никаких сомнений — его попросту выпроваживают, не хотят вообще больше иметь с ним дела. Все его далеко идущие планы были решительно пресечены Михоровским. Пронтницкий взглянул на Вальдемара. Тот курил, глядя на мраморную пепельницу с таким видом, словно хотел сказать: «Ну что, ты еще не ушел? Я все сказал».
Эдмунд понимал, что должен уйти, но все еще колебался, не в силах сообразить — ехать ему в Глембовичи или сразу покинуть эти места. В конце концов, его колебания вывели Вальдемара из себя. Он поднялся и протянул практиканту руку:
— Итак, у меня все. Доброй ночи.
Эдмунд вскочил и ответил наигранно развязно:
— Я постараюсь, чтобы вы были мной довольны.
— Спасибо. Нам обоим это пойдет на пользу. Они раскланялись, и Пронтницкий вышел с гордо поднятой головой, но, едва закрыл за собой дверь, понурился и зло пробормотал:
— Чтоб тебе! Похоже, меня выперли — но неофициально, частным образом. Как он все ловко обставил, по-пански… Аристократия!
В прихожей лакей хотел было подать ему пальто, но Эдмунд рявкнул:
— Иди ты к черту!
— Ого! — только и покрутил головой лакей, закрывая за ним дверь.
Вальдемар вошел в спальню пана Мачея. Лежа в постели, старик читал газеты.
— Где ты так долго был, Вальди?
— Говорил с Пронтницким. Все кончено, — сказал Вальдемар, присаживаясь у постели.
— Ты ему отказал от места?
— Ну, в общем, да. Я ему предложил перебраться в Глембовичи…
— И он согласился?
— Он понял, чего от него ждут.
— Скажи по правде, всему причиной сегодняшние его разговоры за ужином?
— Нет. Они только ускорили развязку.
— Так в чем же главная причина?
— Я терпеть не мог его шуточек, особенно тех, что…
Он встал и принялся расхаживать по комнате. Пан Мачей молчал. Свет лампы, косо падая вбок, освещал его седые волосы и морщинистое лицо. Лоб его был нахмурен и глаза полузакрыты. Он долго сидел, погруженный в глубокую задумчивость, ссутулившись, словно держал на плечах неимоверную тяжесть. Под грузом гнетущих воспоминаний из прошлого он все ниже склонял голову. Внезапно он посмотрел на внука и настойчиво спросил:
— Вальдемар, будь откровенен: все из-за нее?
В ответ из темной глубины комнаты прозвучал приглушенный, низкий, приятный голос:
— Да.
— Боже, смилуйся над нами! — прошептали дрожащие губы старика. Заслонив глаза рукой, он молился, повторяя: — Не карай его за мои прегрешения, Господи! Господи, отпусти мне грехи мои и не мсти за них…
 
XV
Прощание с дамами прошло согласно всем правилам хорошего тона. Пронтницкий явно храбрился, а Люция не могла найти себе места. Пани Идалия с вельможным радушием произнесла несколько теплых слов, претендовавших на искреннюю сердечность, но прозвучали они довольно фальшиво. Пан Мачей с добродушной улыбкой пожелал уезжавшему счастья. Вальдемар распрощался с ним доброжелательно, пан Ксаверий — равнодушно. В общем, никто об его отъезде не сожалел.
Пани Эльзоновская объяснила Люции и Стефе, что планы пана Эдмунда изменились, и потому он уезжает.
Всю ночь и весь день Люция проплакала, и теперь глаза у нее были красные. Эдмунд поглядывал на нее с усмешечкой, как на свою жертву. Заплаканные глаза девочки его ничуть не тронули, в душе он злился, что упустил прекрасную партию.
Люция уверена была, что он захочет остаться с ней наедине и что-нибудь скажет на прощанье. Она вспомнила прочитанные украдкой романы — сцены любовных свиданий, записочки, клятвы… Быть может, они станут писать друг другу? Нелегко будет передавать и получать письма, но так даже лучше.
Чтобы встретиться с ним, девочка несколько раз выходила в парк, убежденная, что он ждет ее там. Это не укрылось от внимания Стефы; в конце концов она отыскала Люцию на лавочке в тени, громко плачущую. Присев рядом, Стефа обняла ее и прижала к себе. Тогда девочка призналась, что вышла, чтобы встретить Эдмунда, и теперь плачет по нему, как по мертвому.