Наступление бури

Я приподняла кольцо с ключами. Он забрал их из моих ослабевших пальцев и наклонился мимо меня, чтобы вставить ключ в замок и повернуть его.
Уж в этом-то, казалось, ничего провоцирующего не было, но, видимо, на меня оказывало воздействие кипение собственных гормонов в сочетании с теплом его прижимавшегося ко мне тела: тем паче, что и прижималось оно почему-то ну в самых нужных местах.
Дверь со щелчком отворилась. Я проскользнула внутрь, включила мягкий, рассеивающийся верхний свет, отшвырнула сумочку и сбросила с ног туфли.
Он снова оказался позади меня, только теперь нам уже не приходилось остерегаться соседей. Его руки обхватили меня за талию и притянули к нему, а я обернулась, чтобы взглянуть на него.
В бездонную черноту зрачков и жаркую медь радужной оболочки его глаз.
— Ты нужна мне, — промолвил он, сдвигая в сторону мои волосы, чтобы прикоснуться сбоку губами к моей шее, облизывая ее и целуя, сначала нежно, а потом так страстно, что это было уже где-то на грани между наслаждением и болью. Его ладони коснулись моих грудей.
— Ты нужна мне.
— Я… погоди, Дэвид. Я не… ты уверен, что…
Я задыхалась от предвкушения и желания, но все же попыталась закончить фразу:
— … Достаточно силен, чтобы…
— Ты придаешь мне сил.
Его губы делали с моим самоконтролем нечто немыслимое.
— Ты даришь мне жизнь.
Это он промурлыкал, уткнувшись в невероятно чувствительное место за ухом.
— Ты даришь мне мир.
Мне показалось, что ничего более сексуального я никогда не слышала от мужчины или от джинна мужского пола.
— Мы что, так весь день и будем болтать? — бездыханно спросила я и ощутила его смешок. Не то чтобы веселый, без всякого юмора, а того рода смешок, какой, наверное, можно услышать, заключив договор с дьяволом. Господи, у меня от этого произошло разжижение хребта!
— Это зависит от тебя, — промолвил он, и его руки стали шарить по мне с еще большей настойчивостью, еще сильнее прижимая меня к нему.
— Может, у тебя подходящее настроение для долгой, милой беседы, а? За чаем с печеньем?
Ну уж нет, в настоящий момент мой рот желал вовсе не печенья.
Мы повалились на кровать. Раздевать его мне не было надобности: едва мои руки потянулись к нему, как вся одежда исчезла, обнажив все великолепие его безупречной, золотистой кожи. Когда я стала водить пальцами вверх и вниз по его груди, он чуть прикрыл затуманившиеся глаза, а мускулы напряглись, словно стальные канаты. А потом он перевернул меня и оказался сверху. Спина моя, непроизвольно прогнулась дугой: уловив блеск его глаз, я подалась бедрами ему навстречу. Он подался назад: то была долгая, медленная, жаркая пытка.
— Да! — прошептала я.
Он поцеловал меня. На сей раз то был не романтический поцелуй, нет. Жадный, алчущий, движимый чем-то, для меня непонятным. Таким, как сейчас, я его еще не видела. Он словно желал поглотить меня, вобрать в себя.
Владеть мною.
Здесь не было равенства. Равенства быть не могло, поскольку у меня хранилась его бутылка, он был призван мною к служению, и наши отношения оставались отношениями раба и госпожи, вне зависимости от того, как хороша собой была госпожа и как желал ее раб.
Меня это беспокоило.
И сейчас, в самый жаркий миг, меня мучил вопрос, не тревожит ли это и его.
Он был слишком слаб. Если я отпущу его на свободу, он просто развеется в дым. Этого я допустить не могла. Права я или нет, но этого не должно было случиться.
Позже я лежала в полудреме, прижавшись к его теплому телу и ощущая, как он вычерчивает на моей спине волшебные узоры. Они просто не могли не быть волшебными: каждое его прикосновение оставляло во мне озерца пульсирующего серебристого света. Какие-то части моего тела болели. Какие-то жгло, какие-то покалывало. На моей шее ощущалась горячая пульсация, и это была не единственная такая точка. Подобные имелись и на внутренней стороне бедер, да и вообще, я чувствовала себя пережившей полное, ошеломляющее обладание. Более полное невозможно было себе представить, если только не разорвать меня на части.
Его рука скользнула мне ниже спины, задержалась там на пару сердцебиений, и я ощутила внутри слабое, очень слабое шевеление.
Я повернулась и посмотрела на него. Он отвел глаза.
— Нам надо поговорить, — сказала я.
— Знаю.
— Не понимаю, как это должно работать.
Я перевернулась, взяла его руку и положила себе на живот.
И теперь шевеление внутри ощутили мы оба. Его глаза вспыхнули. А потом потемнели.
— Этому три месяца, — промолвила я. — Ничего не изменилось.
— Ты не…
Он осекся, покачал головой, и его длинные, восхитительные пальцы нежно погладили мою кожу. Лаская меня и снаружи, и внутри тоже.
— Это трудно объяснить.
— Но я беременна. Верно?
— Именно это и трудно объяснить. Она не растет так, как человеческое дитя. Она, подобно семени, ждет солнца. Просто… ждет.
— И как долго?
На это он не ответил.
— Я должен был спросить тебя первым, — промолвил он, и его рука задвигалась снова, чертя серебряные узоры.
— Да, это было бы любезно.
— Это делалось ради твоей защиты.
— Знаю.
В то время, когда в Лас-Вегасе мне была уготована ловушка и меня ждало противостояние с единственным джинном, от которого он не мог меня защитить, его лучшим другом Джонатаном, это был единственный известный ему способ обеспечить мое выживание. И способ таки сработал: Джонатан меня не убил. Более того, он, как можно было судить по некоторым признакам, даже увидел во мне нечто большее, чем просто грязь под ногами, что уже являлось значительным прогрессом.
— Ладно, расскажи тогда, как это должно происходить.
Дэвид покачал головой, что, как я уже хорошо усвоила, на его языке означало «я не хочу об этом говорить». Но я молча ждала, упорно глядя на него, и в конце концов он сказал:
— Этого может и вообще не произойти. Дети-джинны появляются на свет крайне редко. И даже в этих редких случаях оба их родителя, как правило, тоже джинны. Дети джиннов и смертных… они не… Она существует в тебе только потенциально, но она может не выжить.
— Джонатан сказал, что она родится только в случае твоей смерти.
Его глаза медленно поднялись и встретились с моими.
— Это… вероятно, правда. Мы порождения смерти, а не жизни.
Вообще-то убить джинна невероятно трудно, но Дэвид был весьма уязвим. Сделав меня джинном и тем самым вернув меня к жизни, он, однако, передал мне половину своей жизненной силы; несмотря на то, что впоследствии я снова вернулась к первоначальному, человеческому состоянию, это не прошло для него бесследно. А потом вдобавок он подвергся нападению ифрита, едва не выпившего остатки его энергии.
И сейчас, после всего этого, он балансировал на неустойчивой грани между жизнью и своего рода посмертным существованием, связанным с утратой себя. Слишком длительное пребывание вне бутылки было чревато для него превращением в ифрита, сущность, представляющую собой ледяную тень, существование которой сводится к высасыванию чужой энергии.
Он как будто бы прочел мои мысли, потому что его рука на моей спине замерла. Я почувствовала, как по нему пробежала дрожь, а его глаза слегка затуманились.
— Дэвид?
Я села. Он, напротив, развалился на кровати и уставился в потолок.
— Мне не следовало этого делать, — промолвил он. — Не следовало делать с тобой ничего подобного. Ты заслуживаешь…
— Не терзай себя. В этом нет твоей вины.
Он закрыл глаза и неожиданно показался мне страшно, безумно усталым. Прямо как человек.
— Я ведь не причинил тебе боль, правда?
— Нет! Господи, да ничего подобного.
Я положила ладонь ему на грудь, а потом пристроила туда и голову. Мои черные волосы рассыпались по его коже.
— Во всяком случае, не в большей степени, чем я сама того хотела.
— Боюсь, это еще впереди, — промолвил он. Голос его звучал словно издалека, приглушенный изнеможением. — Нет, я знаю, что это предстоит, я чувствую…