Серебряная луна
Вместо этого пришло еще одно письмо от графа де Дюрье, в котором он просил поскорее провести переговоры и намекал, что в его помолвке заинтересован сам император.
Рэв охватила паника. Кто такой граф де Дюрье? Что она о нем знает? Почему он так настойчив? А теперь, встретив человека, к которому ее сердце, должно быть, стремилось с тех пор, как она стала взрослой, Рэв поняла, что ни за кого другого не выйдет замуж. Стоя у окна и глядя на озеро, она думала о том, как мало ей известно о господине де Сегюри. Только то, что зовут его Арман, как и ее брата, что он прибыл из Нормандии и что она его любит. Больше ничего она не знает, да имеет ли значение все остальное? Лишь одно действительно важно: она любит его, а он любит ее. Может быть, он женат, может быть, у него нет ни единого су в кармане, может быть, за его голову назначена награда, но значение имеет только то, что они любят друг друга. «Моя любовь… моя жизнь… Обожаю тебя!» Она слышала его глубокий, проникновенный голос, чувствовала биение своего сердца под его рукой.
— Моя… моя!
Торжествующая нота… мужчина, победитель! Разве ей нужно что-то еще, кроме того, чтобы чувствовать себя побежденной — им? Когда приедет брат, она расскажет ему, что влюбилась, что графу де Дюрье надо отказать и что следует начать переговоры с семьей Армана де Сегюри.
И сделать это надо быстро! Рэв покраснела, когда подумала о своем нетерпении. Она хочет замуж, хочет принадлежать ему сердцем и умом, душой и телом.
«Арман де Сегюри!» Она повторила про себя это имя, и оно ей понравилось. Затем, улыбнувшись и сказав себе, что ей понравилось бы любое его имя, даже самое банальное, самое обычное, она чуть слышно вздохнула и отошла от окна.
Надо спуститься и позавтракать в спальне бабушки, подумала она. Конечно, трудно будет скрыть свою радость от проницательных глаз старой дамы, которая обо всем догадывается прежде, чем ты сам это осознаешь. Рэв боялась, что герцогиня все поняла еще вчера. Когда Арман ушел, старая дама несколько минут хранила молчание. А потом заговорила задумчиво:
— Красивый молодой человек! И за привлекательной внешностью чувствуется характер и ум. Тебе он нравится, дитя мое?
Рэв усилием воли заставила себя равнодушно ответить:
— Я нахожу его довольно приятным, мадам.
— И уж конечно, он так же экстравагантно думает о тебе, — с усмешкой сказала герцогиня, и Рэв поняла, что не обманула ее своим безразличным тоном. — Жаль, что я мало помню о его семье, а мальчик мне по душе. В нем видны благородное происхождение и благородная личность. Сейчас, когда на гребне волны оказались приказчики и поварята, таких молодых людей не так уж много.
Рэв ничего не ответила из страха выдать себя, и минуту спустя старая дама положила ей руку на плечо.
— Увы, — сказала она. — Будем надеяться, что твой брат скоро будет здесь и устроит твое будущее.
Рэв начала одеваться, выбрала самое красивое платье и потратила значительное, по своим понятиям, время на прическу. Она напевала ту же милую мелодию, что тем вечером у озера, — теперь ей казалось, что это было бесконечно давно.
В дверь постучали, и в комнату, не дожидаясь разрешения, вошла служанка, деревенская девушка, большое, неуклюжее создание с заячьей губой.
— Манмзель! О, манмзель! — вскрикивала она возбужденно и уж совсем невнятно, даже хуже, чем всегда.
Рэв удивленно на нее посмотрела.
— В чем дело, Лили? Ты чем-то напугана?
А Лили сцепила на мощной груди большие красные руки и плачущим голосом причитала что-то о «старой хозяйке» и чтобы «манмзель» скорее, скорее…
Девушкам не раз наказывали не называть герцогиню «старой хозяйкой», но сейчас Рэв не заметила этой оплошности. Она вскочила и кинулась мимо Лили к покоям герцогини.
Дверь была открыта, шторы отдернуты, и Рэв с облегчением увидела у изголовья Антуанетту. Ну, значит, это просто Антуанетта послала за ней бестолковую Лили.
Но, подойдя к кровати, задрапированной пологом цвета устриц, она увидела на подушках лицо герцогини и поняла, что Лили силилась ей сказать.
Герцогиня была очень стара, но пламя жизни ярко и молодо горело в ее дряхлом теле, и не верилось, что настанет день, когда она покинет мир, в котором находит столько интересного.
Антуанетта обняла Рэв за плечи:
— Это была счастливая смерть, детка. Не надо горевать. Именно о такой смерти она и мечтала.
— Но как же мы будем без нее, Антуанетта? — тихим, ломающимся голосом спросила Рэв.
— Ах, дорогая, мы рыдаем о себе. Жизнь-то продолжается! Нам нужно только помнить, что мы стали богаче, узнав Madame.
— Да, это верно, — сказала Рэв, опустив голову на плечо няни. — Мы стали гораздо богаче оттого, что узнали ее. Какая ты мудрая, Антуанетта! Ты всегда знаешь, что сказать, что сделать. Иногда мне хочется быть такой же старой, как мадам, и такой же мудрой, как ты.
Она говорила, а слезы текли по ее щекам. Антуанетта понимающе прижала ее крепче, утешая, как обиженного ребенка.
— Я понимаю, детка, — сказала она. — Все мы иногда чувствуем то же самое. Но ваша жизнь только начинается, и нельзя тратить ее на бесполезные сожаления. Мадам герцогиня не стала бы так делать. Она всегда жила полной жизнью. Она часто мне говорила: «Антуанетта, единственное, о чем я сожалею, так это о том, что иногда говорила нет. Но это было не так уж часто».
Рэв улыбнулась сквозь слезы:
— Я так и слышу, как она это говорит.
— Мадам всегда тянула руки к жизни. Она обнимала ее, проживала каждый ее момент с радостью, удовольствием и мужеством. Главное — это мужество, дорогая.
Рэв подняла голову и посмотрела на няню. Антуанетте было за пятьдесят. Но это милое, доброжелательное лицо без морщин оставалось молодым, хоть и под седыми волосами. Такое выражение, как у нее, Рэв видела иногда на лицах монахинь, посвятивших себя уходу за больными и страдающими. Это было выражение преданности и святости, которое происходит от внутренней философии силы и решительности. Антуанетта обладала всеми этими качествами, и Рэв знала, что няня посвятила ей свою жизнь почти с самого ее рождения в Бальмонте.
Она порывисто обняла няню и прижалась к ней щекой:
— Я попытаюсь, Антуанетта, быть такой же мужественной, как мадам, и такой же понимающей, как ты.
Антуанетта поцеловала ее и произнесла спокойно, без всяких эмоций:
— Нам много предстоит сделать, родная. Пошлите Жака в деревню сообщить всем. Он знает, кого привести. А вы идите в сад и нарвите цветов, потом принесете их к ногам мадам, когда она будет лежать в Большом зале.
Рэв понимала, что ее прогоняют, но подчинилась без возражений. Она уже слышала истерический плач слуг и, выйдя в сад через боковую дверь, почувствовала на миг, будто сбежала на свободу и на солнечный свет. Но она знала, что ни от этого, ни от чего-либо другого не убежать. Надо смело смотреть в лицо будущему.
Она набрала охапку цветов: одичавшие без садовника розы, голубые, как небо, дельфиниумы и огненные гладиолусы, которые особенно любила ее двоюродная бабушка. Уже у входа в дом до нее донесся стук копыт, и, к своему удивлению, она увидела, как человек в светло-голубом камзоле с серебряной тесьмой вокруг ворота спешивается с коня в отличной упряжи и ищет звонок у передней двери.
— У вас к кому-то сообщение? — осведомилась она.
Мужчина обернулся на голос, почтительно ей поклонился, и она узнала на нем ливрею личных слуг императора.
— У меня сообщение для графини Рэв де Вальмон, мадемуазель.
— Я графиня де Вальмон, — сказала Рэв. — Давайте ваше послание.
Он достал письмо с красной печатью и с поклоном протянул его.
— От императора, мадам, — произнес он.
Чтобы открыть конверт, ей надо было положить куда-то цветы. Она отошла в сторону и устроила их на перилах террасы, потом распечатала письмо. С минуту она смотрела на строчки, словно не могла их разобрать.
«Император Наполеон Бонапарт кланяется графине Рэв де Вальмон и окажет ей честь своим визитом вечером 16 августа, когда будет проезжать через Сен-Дени в Париж».