Красная перчатка

Часов в одиннадцать высаживаю Сэма около дома и еду на нашу помойку, немного поспать. Просыпаюсь от телефонного звонка. Совсем забыл, что в прошлый раз снял трубку с зарядки и принес в комнату. Откапываю ее из-под одеяла.
— Алло?
— Могу я услышать Касселя Шарпа? — бодро и жизнерадостно интересуется мать.
— Мам, это я.
— Милый, не узнала тебя, — голос у нее по- настоящему счастливый, впервые за долгое время.
— Спал просто, — усаживаюсь на кровати. — Все в порядке? Ты где?
Я, как обычно, готов к самому худшему: у нее неприятности? Может, федералам надоело ждать и они ее повязали?
— В полном порядке. Зайчик, я по тебе скучала, — смеется мать. — Столько всего случилось. Я познакомилась с такими замечательными людьми.
Плечом прижимаю трубку к уху. Наверное, я должен устыдиться — ведь напрасно считал ее убийцей, но получается скорее наоборот: угрызения совести из-за отсутствия положенных угрызений совести.
— Давно видела Баррона?
Надеюсь, она не знает, что брат меня шантажирует. Знакомые звуки — щелкает зажигалка, мать затягивается.
— Недели две назад. Сказал, у него наклевывается большое дело. Но я хотела с тобой поговорить. Приходи повидаться, познакомлю тебя с губернатором. В воскресенье будет званый обед — тебе понравится. У женщин такие драгоценности, а столовое серебро самое настоя-я-я-щее, — она растягивает слог — словно собаку подзывает полакомиться костью.
— С губернатором Паттоном? Нет уж, спасибо. Я охотнее бы яду наелся, чем сел с ним за один стол.
Спускаюсь на кухню и выплескиваю из кофеварки старый кофе. Засыпаю зерна, наливаю воду. На часах три пополудни. Времени мало.
— Ну что ты, зайчик.
— Как ты можешь сидеть и слушать, как он распинается о второй поправке? Ладно, признаю, простачок из него отличный бы вышел. С удовольствием посмотрел бы, как его кто-нибудь обдурит. Но дело того не стоит. Мам, это очень опасно. Малейшая ошибка...
— Твоя мама не совершает ошибок. — Она опять затягивается. — Детка, я знаю, что делаю.
В кофеварке подогрелась вода, идет пар. Сажусь за кухонный стол. Стараюсь не вспоминать, какая мама была раньше — в моем детстве; как она сидела на этом самом месте, смеялась над шутками Филипа, трепала меня по затылку, готовила завтрак, а папа в это время учил Баррона показывать фокус с монеткой. Вспоминаю запах сигарильо и подгоревшего бекона. В глазах стоят слезы.
— Зато я больше не знаю, что делаю.
Я, наверное, спятил, раз такое ей говорю, но она ведь моя мать.
— Зайчик, что случилось? — От неподдельной тревоги в ее голосе сердце обливается кровью.
Не могу ничего рассказать. Просто не могу. Ни про Баррона, ни про федералов, ни про свои подозрения. И уж конечно, ни про Лилу. Закрываю лицо рукой.
— Проблемы в школе. Слишком много всего.
— Детка, — хрипло шепчет мать, — в мире полно людей, которые захотят тебя сломать. Им нужно, чтобы ты себя чувствовал ничтожеством, тогда они сами смогут ощутить себя всемогущими. Пусть думают, что хотят, но ты все равно должен получить свое. Слышишь; свое.
Какой-то мужской голос в трубке. А мама, интересно, сейчас вообще обо мне говорила?
— У тебя там кто-то есть?
— Да, — воркует она. — Приезжай в воскресенье. Давай, я тебе адрес продиктую?
Притворяюсь, что записываю адрес ресторана, где пройдет этот дурацкий прием, а сам в это время наливаю себе кофе.
  
 ГЛАВА 15 
 
Когда спишь днем, всегда потом странно себя чувствуешь — будто выпал из обычного течения времени. За окном почему-то ярко светит солнце, тело словно чужое.
Заезжаю в магазин — купить кофе и кое-какую бутафорию, потом еду к Данике. Лужайка зеленая, кусты аккуратно подстрижены, дверь недавно покрасили — прямо не дом, а картинка. Открывает Крис:
— Чего тебе?
На мальчишке шорты, огромная рубаха и шлепанцы. В таком наряде он кажется еще младше. Волосы испачканы чем-то синим.
— Можно войти?
— Входи, мне-то что.
В коридоре витает лимонный запах мастики. В гостиной пылесосит какая-то девушка. Никогда раньше не задумывался: а Даника ведь, наверно, с детства привыкла к горничным.
— А миссис Вассерман дома?
Девушка вытаскивает наушники из ушей и приветливо улыбается:
— Что такое?
— Извините. Просто хотел спросить, дома ли миссис Вассерман.
— Думаю, она в кабинете.
Иду через комнаты, увешанные картинами и уставленные старинными серебряными безделушками. Стучусь в застекленную дверь, мама Даники открывает. Кудряшки у нее на голове стянуты в импровизированный пучок, из которого торчит карандаш, домашние штаны заляпаны краской, а в руках - кружка чая.
— Кассель?
Протягиваю букетик фиалок, который купил по дороге. В цветах я не очень разбираюсь, но мне понравились бархатистые лепестки.
— Хотел вас поблагодарить. За тот совет.
Подарок — важный для мошенника инструмент. Даришь что-нибудь, и человек чувствует себя в долгу; неприятное, тревожное чувство — хочется поскорее избавиться от него, отплатить дарителю. Зачастую люди готовы отдать намного больше, чем получили. Угощаешь кого-нибудь чашкой кофе, и этот кто-то покорно выслушивает целую лекцию на какую-нибудь совершенно неинтересную ему тему (про религию, например) только лишь потому, что чувствует себя обязанным. Один хиленький цветочек — и вот он уже готов сделать одолжение, пойти против собственных убеждений. Подарок налагает тяжелые обязательства, от них не избавиться так просто — даже если его выкинуть. Пусть  вы терпеть не можете кофе и ненавидите цветы — приняв что-то в дар, нужно отдать что-нибудь взамен. Чтобы избавиться от обязательства.
— Спасибо. — Мама Даники, похоже, удивилась, но фиалки ей понравились. — Кассель, совершенно не за что, мне было несложно. Ты всегда можешь ко мне обратиться.
— Правда? — Я пру напролом, но мне нужно немного ее подтолкнуть, предоставить возможность отплатить за букет. К тому же я хорошо знаю, как миссис Вассерман любит безнадежные случаи.
— Конечно, правда, Кассель. Обращайся, если что.
Бинго.
Наверное, она расщедрилась из-за цветов, но я никогда не узнаю наверняка. Когда не доверяешь людям — всегда сталкиваешься с дилеммой: помогли они по доброй воле или из-за твоих манипуляций.
Даника работает за компьютером в своей комнате. Она удивленно глядит на меня.
— Привет, меня твой младший брат впустил.
Я слукавил — умолчал о разговоре с ее матерью, но больше врать не буду. И так погано себя чувствую, не хватало еще обманывать не многочисленных друзей.
— Крис мне не брат, я даже не уверена, законно ли он у нас живет.
Точно так и представлял себе ее комнату: на кровати батиковое покрывало, разрисованное серебряными дисками; льняные занавески с бахромой; на стенах — плакаты с фолк-музыкантами, листочки со стихами и большой флаг общества защиты прав мастеров; на книжной полке рядом с Гинзбергом, Керуаком и «Справочником активиста» выстроились рядком игрушечные лошадки — белые, коричневые, в яблоках, черные.
Прислоняюсь к дверному косяку.
— Как скажешь. Какой-то пацан, который вечено ошивается в вашем доме, меня впустил. И не очень-то вежливо, надо сказать, себя вел.
Даника улыбается краешком губ. На мониторе видны маленькие черные букашки буковок — ее сочинение.
Кассель, ты зачем пришел?
Сажусь на кровать и глубоко вздыхаю. Если это получится — то все остальное и подавно.
— Надо, чтобы ты поработала над Лилой, — слова легко слетают с губ, но в груди все болезненно сжимается. — Сделала так, чтобы она меня больше не любила.
— Убирайся.
— Мне нужна твоя помощь. Пожалуйста. Пожалуйста, выслушай.
Я так боюсь, что голос меня выдаст, что она догадается, как мне больно.
— Кассель, мне плевать на твои доводы. Нельзя лишать человека свободы воли и права выбора.
— Но ее уже лишили! Помнишь, я говорил, что стараюсь держаться подальше? Так вот, я больше не могу. Веский довод?