Бумажный лебедь (ЛП)

Но сейчас я не могла перевернуть страницу. Я смогла бы убедить себя, что это — реалистичный кошмар, если бы не было этих резких покалываний на коже головы ― в тех местах, где были вырваны волосы, жутко болело. Но боль была кстати. Боль говорила мне, что я жива. И, поскольку я была жива, у меня все еще была надежда.
— Подожди… — сказала я, когда он заставил меня опуститься на колени. — Чего бы ты ни хотел. Пожалуйста... только... Не убивай меня.
Я ошибалась. Он не хотел меня живой. Он не посадил меня под замок, чтобы потребовать выкуп. Он не срывал с меня одежду и не получал удовольствие, заставляя меня страдать. Он просто хотел привезти меня сюда, где бы это ни было. Здесь он собирался убить меня и не намеревался тратить время впустую.
— Пожалуйста,— взмолилась я, — позволь мне посмотреть на небо в последний раз.
Мне нужно было выиграть немного времени, чтобы найти какой-нибудь выход. И если это действительно был конец, я не хотела умирать в темноте, задыхаясь в тумане страха и отчаяния. Я хотела последний вдох свободы, наполненный океаном, прибоем и морским воздухом. Я хотела закрыть глаза и притвориться, что это — воскресный день, и что я — маленькая щербатая девочка, собирающая ракушки с МаМаЛу.
Наступила тишина. Я не слышала голоса своего похитителя и не видела его лица, в моей голове не было никаких картинок, только темное присутствие, словно позади меня застыла гигантская кобра, готовая напасть. Я задержала дыхание.
Он убрал мешок, и я почувствовала на лице ночной воздух. Моим глазам потребовалось мгновение, чтобы найти луну. И вот она — прекрасный кусочек серебра в форме полумесяца, в точности такая, какую я видела, когда была ребенком и засыпала под сказки моей МаМаЛу.
«Ты родилась в тот день, когда облака были большими и раздутыми от дождя,— говорила няня, гладя мои волосы. — Мы готовились к шторму, но солнышко выглянуло сквозь тучи. Твоя мать поднесла тебя к окну и заметила золотистые пятна в твоих маленьких серых глазах. Они были такого же цвета, что и небеса в тот день. Вот почему она назвала тебя Скай, любовь моя».
Я не думала о своей матери много лет. У меня нет никаких воспоминаний о ней, ведь она умерла, когда я была маленькой. Я не знала, почему я подумала о ней сейчас. Возможно, потому, что через несколько минут, и я буду мертва.
Меня пронзила мысль: а что, если я увижу свою мать на другой стороне. Что, если она поприветствует меня, как случалось с теми людьми на ток-шоу — с теми, кто утверждал, что был там и вернулся. А что, если ли та, другая сторона существует.
Я могла увидеть сумеречные огни высоких кондоминиумов в гавани, поток машин к центру города напоминал красную змею. Мы были на пустынной пристани возле залива Сан-Диего. Я подумала о своем отце, которого я убеждала не беспокоиться, просто позволить мне быть, дышать и жить. Я была единственным ребенком в семье, и он уже потерял мою мать.
Я представила, что он ужинает во дворе, на утесе, откуда открывается вид на тихую бухту в Ла-Хойе. Он в совершенстве владел искусством пить красное вино, не намочив усы. Он использовал свою нижнюю губу и по-особому наклонял голову. Я буду скучать по его густым седым усам, хотя и протестовала каждый раз, когда он меня целовал. Три раза в щеки. Левая, правая, левая. Всегда. Неважно, спустилась ли я просто позавтракать или отправляюсь в кругосветное путешествие. У меня шкафы были забиты дизайнерскими туфлями, сумками и безделушками, но именно по этому, я и буду скучать. По трем поцелуям от Уоррена Седжвика.
— Мой отец заплатит тебе, сколько ты хочешь, — сказала я,— без вопросов.
Мольба. Торг. Это получается так легко, когда ты на волосок от смерти.
Мое предложение осталось без ответа, лишь твердая рука заставила меня опустить голову.
Мой убийца приготовился. Я стояла на коленях в центре большого куска брезента, который покрывал большую часть палубы. Его углы были прижаты кусками бетона. Я представила свой труп, завернутый в брезент и выброшенный где-нибудь посреди океана. Мой разум все еще бунтовал против этого, но сердце… сердце знало.
— Дорогой Господь, благослови мою душу. И присмотри за папой, за МаМаЛу, и за Эстебаном.
Это была молитва из прошлого, которую я не произносила годами, но слова приходили машинально, срываясь с моих губ, словно маленькие бусинки спокойствия.
В этот момент я осознала, что в самом конце вся боль, обиды и оправдания становятся ничем, мимолетными явлениями, которые рассеиваются, как бледные призраки перед образами людей, которых вы любили и которые любили вас. Потому что в конце моя жизнь свелась только к трем поцелуям и трем лицам: мой отец, моя няня и ее сын ― двоих из них я не видела с того момента, как свернула на сухую пыльную дорогу Каса Паломы.
 О ком ты подумаешь перед самой смертью?  
Я зажмурилась, ожидая щелчка холодной, свинцово-тяжелой неминуемой смерти.
 О тех, кого любила больше всего. 
  
Глава 2
 
Темнота. Кромешная тьма. Сюрреалистическая тьма ― глубокая, спокойная, безбрежная. Я была словно подвешена в пустоте, лишь едва уловимое сознание без рук и без ног, без волос и губ. И это было почти безмятежно, если бы не тупая пульсация, проникающая сквозь меня. Она все громче и сильнее накатывала на меня волнами, пока не разбивалась, распадаясь на мелкие частицы внутри меня.
Боль.
Я моргнула и поняла, что мои глаза уже открыты, но вокруг меня не было ничего, ни надо мной, ни подо мной, только пульсирующая боль у меня в голове. Я опять моргнула. Раз. Два. Три. Ничего. Никакой формы, тени или мутной неопределенности. Только абсолютная, всеохватывающая тьма.
Я подскочила.
В своих мыслях.
В реальности ничего не произошло. Словно мой мозг находился отдельно от меня. Я не чувствовала ни ног, ни рук, даже языка или пальцев не ощущала. Но я могла слышать. Слава Богу, я могла слышать, пусть даже это был лишь звук моего сердца, которое билось так, словно готово выпрыгнуть из груди. Каждый безумный удар увеличивал боль в голове, словно все мои нервы оканчивались там, в бассейне, полном крови.
 Ты можешь слышать.  
 Ты можешь дышать.  
 Возможно, ты потеряла зрение, но ты жива.  
 Нет.  
 Нет!!!!!  
 Я лучше умру, чем буду в его милости.  
 Что, блядь, он сделала со мной?  
 Где я, черт возьми, нахожусь? 
***
Я уже приготовилась к выстрелу, но после того, как последние слова молитвы сорвались с моих губ, наступила короткая тишина. Он взял прядь моих волос и нежно погладил, почти с благоговением. Затем он сбил меня с ног, нанеся резкий удар рукояткой пистолета, и это ощущалось так, будто он расколол мне череп. Очертания Сан-Диего на горизонте закачались и начали исчезать в больших черных пятнах.
— Я не разрешал тебе говорить, — произнес он, когда я с грохотом упала. Мое лицо ударилось об палубу жестко и быстро, но мне казалось, будто все это происходит в мучительно замедленной съемке.
Я мельком взглянула на его обувь, прежде чем мои глаза закрылись.
Мягкая, ручной выделки, итальянская кожа. Я разбиралась в обуви, и мало кто в округе мог позволить себе такую.
«Почему он не выстрелил?» — подумала я, а затем вырубилась.
***
Не знаю, как долго я пробыла без сознания, но только этот вопрос застрял у меня в голове, словно дракон, засевший у входа в пещеру, отказываясь сдвинуться с места и готовый извергнуть пламя всех чудовищных вероятностей, каждая из которых хуже, чем смерть.
 Почему он не спустил курок?  
Возможно, он планирует держать меня слепой, и под действием лекарств в пределах своей видимости…
Возможно, он планирует разрезать меня на части и продать их.