Курс — пылающий лес. Партизанскими тропами

— Контакт!
— Есть контакт.
Партизан рванул винт и отскочил в сторону. Чихнув и выбросив облако белого дыма, заработал мотор. Я порулил на линию взлета. Держась за консольную часть нижней плоскости, бежал добровольный помощник, помогая мне разворачивать самолет. Я прикинул загрузку: восемь пассажиров в среднем по тридцать пять килограммов каждый, что и говорить, загрузка превышала расчетную почти вдвое.
Мотор работал на средних оборотах мощно и устойчиво. По бокам полосы ярко пылали костры. Воздух был плотен. Это позволяло рассчитывать на благополучный взлет. Ведь только на середине разбега я пойму, смогу ли подняться при такой перегрузке с маленькой площадки или нет.
Помахав на прощание рукой, опускаю ее на сектор газа и плавно двигаю вперед. Мотор развивает максимальные обороты. Но отяжелевшая машина трогается не сразу. Наконец сдвинулась с места, начала разбег. Метров через тридцать самолет слушается рулей. Хвостовая [45] часть оторвалась от земли, линия капота приблизилась к линии горизонта. Подъемная сила крыльев уже способна была держать машину в воздухе! Я оторвал самолет от земли.
Стрелка высотомера поползла по шкале. Сто метров. Еще пятьдесят... Хватит. Я облегченно вздохнул, откинулся на спинку сиденья, чтобы размять занемевшую от напряжения спину. Осторожно склонив машину в вираж, довернул до курса девяносто градусов — путь домой.
Да будь у меня на борту триста килограммов взрывчатки вместе с детонаторами, когда любой неловкий толчок грозит взрывом, я волновался бы меньше. А тут восемь жизней. Восемь ребячьих сердчишек, беспредельно поверивших мне, моему умению, моему боевому счастью, удаче моей, наконец. Ведь первый полет во многом определял всю будущую операцию по спасению сотен детей. Закончись этот полет — тьфу! тьфу! тьфу! — неудачно, командование может и не рискнуть на новые.
А впереди была линия фронта, которую мне еще предстояло пересечь.
Тихо за фанерной стенкой.
Не испугаются ли ребятишки обстрела или, чего доброго, преследования какого-либо аса, что погонится за легкой добычей? Тут и взрослым бывает не по себе.
За бортом, над лесами и озерами, поплыл легкий предрассветный туман. Хорошо! С земли меня труднее услышать, тем более увидеть и прицельно вести огонь.
Но над передовой немцы подняли такую стрельбу, что вокруг стало светло. Забили автоматические пушки, ракеты пробивали туман. Разноцветные трассы заметались по сторонам. Гитлеровцы стреляли по звуку. У них на этом участке не было прожекторов, они не видели меня. Я увеличил обороты, разогнал машину до ста шестидесяти километров в час, так, что зазвенели расчалки. На борту дети! Как можно скорей через опасную зону передовой!
Впереди ослепительным блеском сверкнула молния. Этого еще не хватало! Гроза! И обойти ее нельзя. Не хватит бензина. Я потянулся к земле, захотел поднырнуть под грозовые облака. Самолет стало трепать. Ливень и сильный ветер проникал во все щели. Залит водой не только козырек, но и пилотская кабина. Управлять машиной очень трудно, все время приходится держать [46] повышенные обороты мотора и скорость. Земля сквозь пелену дождя просматривается еле-еле...
Но вот мелькнула прогалина в лесном массиве. Это так называемый подскок. Иногда мы поднимались с него, когда летали в глубокий тыл врага. Значит, скоро появится аэродром. Как бы его не проскочить...
Кончился лес. Снижаюсь до десяти метров. Из фонарей «летучая мышь» выложен посадочный знак. Убираю газ, гашу скорость, тяну ручку на себя... Опускаюсь на три точки. Толчок. Дома!
На востоке потихоньку разгорается заря. Заруливаю на стоянку, выключаю мотор. Слышно, как шипят и потрескивают цилиндры и выхлопные патрубки.
Уронив руки на колени, сижу некоторое время, не в силах пошевелиться.
К самолету подбегают двое: старший авиатехник Дебелергов и моторист Шатунов. Освещают фонариком кабину. Надо подниматься. Вылезаю на плоскость. Открываю дверцу... Утомившись, ребятишки спят...
— Гриша! Кто примет ребят?
— Докторша о них уже позаботилась, — отвечает Дебелергов. — Вера Исидоровна приготовила для ребят палатку с постелями. Там они посидят. Потом их накормят — и дальше в тыл.
Несмотря на ранний час, к самолету сбежались летчики и техники других экипажей, те, кто полетит за детьми завтра. Мы осторожно, чтобы не разбудить, вытаскиваем ребят из пассажирской кабины, передаем их из рук в руки.
Многие из товарищей впервые увидели детей оттуда, с той стороны. В сумрачном свете наступающего утра особенно видны стали их бледные, голодные лица, жалкая одежонка.
Подошел командир полка Седляревич. Я доложил ему о выполнении задания.
— Сколько, говоришь, привез детей? — переспросил комполка.
— Восемь.
— Не много ли для По-2?
— Товарищ командир, их столько было на партизанской площадке. Они боялись лететь. Пришлось уговаривать. А когда согласились, стало ясно: всех надо брать.
— Ну а если было бы десять человек? [47]
— Очевидно, взял бы и десять... И с такой перегрузкой лететь на По-2 можно, Владимир Алексеевич.
На разборе полетов Владимир Алексеевич Седляревич счел нужным сказать, что против нас действует отряд из двух истребительных эскадрилий четвертого флота люфтваффе. В отряде имеются тяжелые двухмоторные истребители Ме-110, оборудованные для ночных полетов, и обычные Ме-109, которые с рассветом вылетают на свободную охоту.
Зачитал он также приказ, перехваченный у гитлеровцев:
«Службой воздушного обеспечения замечена активизация легкой русской авиации в тылах нашей полевой армии. Самолеты обеспечивают вооружением партизанские отряды, которые усиливают борьбу, совершают диверсии на железных дорогах, нападают на гарнизоны и крупные населенные пункты. Сложность борьбы с русской авиацией усугубляется тем, что полеты совершаются ночью или днем в условиях плохой видимости и тяжелой облачности.
Наша цель одна — пресечь эти действия, не дать возможности русским летать как дома.
Приказываю:
Усилить подготовку летчиков для работы ночью.
Организовать начало вылетов примерно за час до рассвета с тем, чтобы перехватывать русские самолеты на обратном пути.
Усилить зенитными орудиями гарнизоны, находящиеся в зонах действия красной авиации, чтобы по всему маршруту создать ожесточенный и непрерывный огонь.
Легкий самолет, именуемый у нас «русс-фанер», приравнять к боевым истребителям, состоящим на вооружении Красной Армии. За каждую уничтоженную машину соответственно выплачивать летчикам денежное вознаграждение, представлять к орденам, содействовать в продвижении по службе.
Командир первой эскадры четвертого флота военно-воздушных сил генерал авиации Хюбе».
Что же, война есть война. Противник у нас, что говорить, серьезный. Значит, и нам надо принимать соответствующие меры.
Особое внимание командир полка уделил нашей предполетной подготовке. [48]
— Полетная карта — предмет исключительной важности, — сказал он. — Без нее, вы это хорошо знаете, немыслим полет на расстояние, тем более ночной полет во вражеский тыл. Поэтому тщательно изучайте карту перед каждым вылетом. Это не только первая обязанность, это главное занятие летчика.
Он был прав. В полете всегда приходится заниматься штурманским делом, переносить взгляд с карты на местность, сличать ее со множеством ориентиров, скользящих под самолетом, чтобы не заблудиться, точно выдерживать курс. Лесные и водные площадки, реки и озера, нити железнодорожных, шоссейных, проселочных дорог и места их пересечения должны мы знать назубок. Знание карты, умение быстро сличать ее с местностью помогает успешней выполнять задание.
— Так же вдумчиво надо изучать и карту метеообстановки, — подчеркнул Седляревич. — Мы же часто пренебрегаем ею.
Да, с этой картой дело посложнее. Изотермы, изобары, разные крючки, расположения холодных и теплых воздушных фронтов — чего только не изображено на ней. Попробуй разберись во всем этом! Но разбираться надо. Метеорологи всю ночь не спят, разрисовывают эту карту тушью и разноцветными карандашами. И хотя их кропотливый труд не всегда верно предсказывает погоду — такая уж путаная эта наука — метеорология, — летчик обязан знать прогноз, чтобы в полете он не мог столкнуться с неожиданностью.