Свидание на Аламуте

– Bon… Ah, mon cheri! Habille-tu… [27]
Преодолевая внутреннее смущение, обнаженный Медный вынырнул из-под одеяла и торопливо оделся. При этом он вспомнил, как приходилось переодеваться в машине, между Лис и Шкипером. Что ж, в какие только ситуации он уже не попадал…
Через пять минут они неслись в «рено» Лунь Ву по Парижу. Судя по всему, женщина снимала квартиру не в самом престижном районе, где-то в районе Ле-Бурже – это он понял по щитам, извещающим о близости аэропорта, и по реву громадных аэробусов, несколько раз придавливающих их машину к автотрассе надсадным гулом. Похмелья как такового не было – просто тяжесть в голове.
Они ехали куда-то в центр. К саду Тюильри. Протиснувшись через рю де Риволи, они свернули на рю де Ришелье, потом на Пти-Шам и на рю Вивьен. Здание Национальной библиотеки возвышалось над ними. Тут Лунь Ву остановила машину, заглушила мотор и показала глазами на вывеску: «CAFE AU LAIT».
– Voila une place, ou ylia des docteurs, pour лечить похмелье… Fumons? [28]
– Oui… [29] – буркнул Медный.
Она достала сигареты, все те же американские «Мальборо» без фильтра. Он вытащил одну сигаретку и закурил, ощущая, как горло обжег дым. Медный избегал смотреть на острые коленки женщины, прорисовывающиеся под черными брюками, на ее бритый череп и темные очки, скрывавшие пол-лица. Он смотрел в окно.
Улица Вивьен, тихая и спокойная, как захолустный совковый двор, текла мимо. Несколько мамаш прошло с колясками, направляясь в сквер; проехал на мотоцикле задумчивый полицейский и вслед за ним пара-тройка машин; проплыл «красный автобус», совершающий свои чартерные рейсы по всему Парижу.
И вдруг в этом покое Медный заметил знакомую фигуру. В сером пыльнике-реглане она двигалась по тротуару, безмятежно помахивая зажатым в руке букетиком фиалок и блестя седым ежиком в лучах парижского солнца.
Извинившись по-французски, Медный выскочил из машины. Оглядываясь, он перебежал улицу – было неудобно тут нарушать правила – и оказался лицом к лицу с полковником.
Тот выглядел усталым. Неизменный серый костюм, но воротник расстегнут, и галстука нет.
– Вы… откуда… Александр Григорьич? – прохрипел Медный, понимая, что последний раз видел его только вчера в кафе.
Заратустров безмятежно улыбнулся. Зачем-то понюхал фиалки, поднеся их к лицу.
– Что, Андрей Юрьевич, можно поздравить вас со взятием Парижа? – ухмыльнулся он. – Да, хорошо, что вчера провожать барышню я отправил вас, а не господина Майбаха…
Медный покраснел, подвигал шеей.
– Ну… ну да! А вы где были?
– А я… – Заратустров как-то легко, рассеянно осмотрел улицу – всю, одним движением глаз. – Я вот тут немного в Национальной библиотеке посидел. Ну, так сказать, для общего самообразования…
– В библиотеке?! После нашей вчерашней…
– Э, Андрей Юрьевич, о чем вы? Закалка… Нуте-с, идите к своей даме и, кстати, передайте ей вот что. Это я, старый дурак, купил по случаю. Не знаю, что на меня нашло.
Медный оторопело принял фиалки в целлофане из рук полковника. Тот же церемонно кивнул и, отодвинув его плечом с дороги, пошел дальше – к пышным садам Пале Рояля. Но через два шага полковник обернулся и бросил Медному, так и застывшему на тротуаре:
– А любопытные там рукописи, друг мой! Пятнадцатого века… Одним словом, друзьям-то нашим, в кавычках, конец! Почитал я тут кое-что о делах крестоносцев в Персии – заня-атно! Ждите звонка.
– А вы… куда? – сипло воскликнул Медный, ничего не понимая.
– Я уезжаю. Частная поездка закончилась. Я вам перезвоню.
И полковник исчез. Он как-то легко шагнул с тротуара, и его тут же скрыл огромный туристический автобус, разворачивавшийся с рю де Пти-Шам. Пропустив это бело-синее чудовище, Медный вернулся в машину и неловко протянул цветы китаянке:
– C’est… pour vous… – заплетающимся языком сказал он.
Она… покраснела. Да, именно так. Тонкими пальцами схватила цветы и уткнула в них лицо. И, глядя на это ее личико, утонувшее в голубых с зеленым фиалках, Медный все вспомнил.
Ее ласковые и гибкие руки. Ее непревзойденное тело, обволакивавшее его, как патока. Ее хриплые стоны, ее страсть, зубки, покусывающие его ухо в самый острый момент; бессвязный горячечный шепот, ее и свой; эти свои «coup au planchet»… Медному на миг стало стыдно. Потом волна опьяняющего наслаждения снова накатила на него, и он внезапно, в тишине салона машины, в размытом пейзаже за окном, будто нарисованном импрессионистом, услышал:
– C’est mystique, Andre… je t’aime, Andre… je suis folle mais je t’aime… [30]
Над садом Тюильри поднялось солнце, повесив золотой планшет над кронами деревьев – как занавес.
Дом под номером тридцать шесть на набережной Орфевр известен почти каждому туристу, не говоря уж о тех, кто так или иначе сталкивался с полицейской машиной. Это резиденция Департамента уголовной полиции Иль-де-Франс. Но, завернув за угол, окруженный массивной оградой высотой в два человеческих роста, зевака попадет на треугольную площадь Дофина, разбитую тут во времена Генриха Четвертого. Когда-то она была застроена зданиями с одинаковыми фасадами, но всю ее восточную часть снесли, видимо, для того, чтобы туристы могли любоваться панорамой Лувра. А вот дом номер четырнадцать, старый, с потемневшим кирпичом на выпирающих ребрах межэтажных перекрытий, не знает почти никто. И зря. В этом доме расположена одна из самых зловещих организаций полицейского мира Парижа – Комиссия внутренних расследований Прокуратуры Иль-де-Франс.
Сейчас Неро сидит на жестком стульчике в центре помещения, прямо перед приподнятым столом – американская манера, переняли, стервецы! Мало света, какие-то скрытые светильники, только мрачно поблескивают очертания герба за спинами членов комиссии да виден триколор, перечеркивающий наискось дубовые панели. В комнате открытых показаний находятся только Неро, два стенографиста, явно скучающих, – команды начать работу они не получили – и еще четыре человека: два жирных борова из окружной прокуратуры, какой-то молодой сморчок из МВД и костянолиций, похожий на раннего Робеспьера, председатель комиссии Лео Барош-Танвилль – человек с пронзительными злыми глазами, без конца листающий бумаги лежащих перед ним папок. Пахнет потом, сургучом и новыми кожаными креслами. Неро сидит, сцепив на коленях худые руки с безупречным маникюром. На прокурорских старается не смотреть, выбрав себе точку, в которую и уставился неподвижным взглядом, – оконечность герба, на котором светильник высветил часть надписи «LIBERTE, EGALITE, FRATERNITE» [31].
– Мсье Неро, вы подтверждаете, что в ходе проведенной и инициированной вами спецоперации не удалось захватить ни живым, ни мертвым ни одного из списка особо опасных лиц, перечисленных вами в представлении на проведение спецоперации? – голосом, скрипящим от вынужденной вежливости, спрашивает Барош-Танвилль.
– Да, – бесстрастно отвечает Неро.
– Вы подтверждаете, что единственным позитивным результатом проведенной вами спецоперации явился захват пятнадцати вооруженных рядовых членов террористической группировки мертвыми и двух – живыми?
– Да.
– Таким образом, проведенная вами операция фактически не выполнила задачу пресечения деятельности организованной террористической группы на территории Республики?
– Да.
Этим признанием Неро повесил себе на шею камень, который потянет его вниз.
Но Барош-Танвиллю этого мало. Сытые прокурорские только переглядываются заплывшими глазками, а молодой что-то записывает.
– Скажите, мсье Неро, когда вы получили информацию о наличии подземного хода, изготовленного обитателями виллы и выводящего за квадрат оцепления?