Свидание на Аламуте
Майя молчала. Кириаки прикурила вторую сигарету. Ее чувственные губы подрагивали, будто она не могла оправиться от какого-то внезапно охватившего ее волнения.
– Знаменитый ал-Халладж, казненный в Багдаде в девятьсот двадцать втором году, – проговорила она легко и ясно, словно была не физиком, а теологом, – говорил: «Если вы не узнаете Аллаха, знайте, по крайней мере, Его Знак. Я – сей знак! Я есть созидательная Истина, ибо через Истину я и есть истина вечно!»
Майя лишь пожала плечами на этот пассаж.
– Еще в седьмом веке в Хиджазе, на берегу Красного моря, действовала школа сторонников Василида, пифагорейца из Александрии, составленная из его учеников. Это была школа гностиков, ставящих Знание выше Веры. Первые десятилетия исламской империи прошли в атмосфере веротерпимости. Гонения начались много позже. И это древнегреческое знание переплавилось в труды ал-Кинди в начале девятого века. Последователь ал-Кинди, врач ал-Рази, известный на Западе как Разес, признавал только пять начал: демиург, всемирная душа, материя, пространство и время. А затем все это вылилось в понятие активного Разума, трансформирующего в человеке разум возможный в разум обретенный. И главным божеством гностики признавали не Аллаха, а Абраксаса. Он представлялся как божество с головой петуха и двумя ногами-змеями. В одной руке он держал щит, в другой – кнут. Абраксас – это также и Первоэлемент, составляющий все сущее. Он, в отличие от образа известных ныне верховных богов различных религий, не может быть ни злым, ни добрым. Он берет энергию Всемирной Души и изменяет Материю в плюс или в минус, произвольно, а эти изменения в свою очередь провоцируют изменения Пространства и Времени.
Кириаки сосредоточенно замолчала, будто забыла тщательно разученную роль на премьерном спектакле. Майя, торопливо обмыв руки в чашке с водой и вытерев их салфеткой, неделикатно перебила ее:
– Но, Кириаки, откуда вы все это знаете?! Вы же физик!
– Я окончила Теологический университет в Мадриде, – небрежно бросила та. – Но потом мне разонравилась теология, и я вернулась к точным наукам… Это неважно. Я просто проверяю тебя, детка.
Майю коробило такое обращение – «детка», выпеваемое губками этой странной обезьянки, но девушка решила пока не возмущаться. А та посмотрела на нее внимательно и повторила.
– Майя – добродетельная мать Гаутамы Будды, из касты кшатриев-воинов… Четыре божественных властителя перенесли Майю в область Гималаев, где ее выкупали, умастили, одели, украсили цветами и положили в золотой грот. Там будущий Будда вошел в ее утробу в образе белого слона. Это учение раннего буддизма. Так вот… я думаю, зачем ты понадобилась нашему аль-Талиру…
Тогда девушка не ответила, пораженная какой-то догадкой, вокруг которой ходил ее разум и все никак не мог приблизиться. А Кириаки внезапно рассмеялась журчаще и переменила тему. Залпом выпив рюмку ликера, она отрезала:
– Не обращай на меня внимания. Мы едем туда, где мистика сильно действует на нервы. Лучше начинать привыкать к этому яду заранее! Мне пора. Пойдем?
…Мягкий свет плафонов на высоком потолке, даже объявления диктора, приглушенные, как сквозь подушку. Мигание табло. И абсолютное отсутствие привычного самолетного гула, рева турбин. Отсюда, из зала таможенного контроля, к самолетам вели под мерцающими цифрами длинные гофрированные коридоры, в которых звук приглушался. Пока что все они были задернуты бархатными портьерами. Сейчас Кириаки ни о чем таком не разговаривала, очечки на ее носике равнодушно поблескивали, отражая сверкающий стеклом и металлом зал. Она сидела на самом краешке стула, покачивая носочком остроносого ботиночка, обертывающего белой, тонкой выделки кожей ее ступню по самую косточку. Майя посматривала на нее и решала про себя еще один ребус: что произошло с Кириаки десять минут назад?
Они проходили через рамку. Стандартная процедура, только с некоторых пор у пассажиров появилась новая обязанность – предъявлять свою обувь службе безопасности. Майя вспомнила об этом неожиданно и тотчас азартно разулась, притопывая по пластиковому полу босыми пятками, а туфли без каблуков спрятала в сумку, гордо заявив стоявшей сзади Кириаки:
– Кири, а я сюда тоже босиком летела! Знаешь, как они всегда на контроле удивляются? Давай…
Черные брюки, расходящиеся клешами чуть ниже колен, и черная же кофточка с металлом под белой легкой курткой в сочетании с босыми ногами делали ее похожей на пиратку. Она подумала, что женщина тоже будет хороша в своем белом одеянии босой, обернулась и… увидела гримасу страха и отвращения такой силы, что дальнейшие слова застряли у нее в горле.
Тем временем рамка приближалась. Поляки равнодушно скинули кроссовки, одетые на босу ногу, показав заскорузлые, широченные пятки; в белых носочках, неизменной своей тайной униформе, пробежали по дорожке американцы… Человек в полицейской форме уперся взглядом в голые ступни девушки, потом поднял глаза и, неожиданно улыбнувшись, сказал что-то по-французски. Та растерянно кивнула – французский она почти не знала – и снова обернулась, ища глазами Кириаки.
Она опоздала. Застала как раз тот момент, когда женщина гневно схватила с ленты транспортера белый ботиночек и, не проходя к стульчикам в нескольких метрах от нее, предназначенных для удобства процесса обувания, тут же сунула в него маленькую ступню.
Она оказалась в непроницаемо-черных и, очевидно, шерстяных носках. К нравам парижанок, кутающихся в меха уже при десяти градусах тепла, Майя уже немного привыкла, но – все равно это было странно. К тому же наверняка она одна обратила внимание на один микрожест Кириаки, зная, как много он значит; а обратив, увидела: с ногами у молодой женщины что-то не так. Нечто странное привиделось Майе в это краткое мгновение. И вот теперь, отпивая чудный по вкусу кофе, который никак не ожидала встретить в аэропорту, девушка решала про себя: спросить женщину или не спросить.
Та вздохнула и подперла голову рукой. Красивая ее, цепкая ручка с худыми пальцами утонула в черных кольцах волос, и со стороны это выглядело более чем соблазнительно. Кириаки умела изгибать свое маленькое тело так, что у мужчин наверняка зажигались глаза. Почему же она избегает соблазнять самым доступным – ногами?
Майя решилась.
– Слушай, Кири, а что мне сказал этот парень-полицейский?
Женщина бросила взгляд на ноги Майи.
– Он сказал, что ты похожа на Сильвию Кристель. Та тоже летала обычно без туфель.
– Хм, странно… Кири, а помнишь, ты говорила, что ходила босиком у нас в Сибири и порезалась? – вкрадчивым голосом спросила девушка по-английски.
Та равнодушно сжала губами новую сигарету.
– Да.
– А где это случилось? Ты гуляла так по нашему Академгородку?
– Нет. В душе. Там было разбитое стекло.
– Ничего себе! Это в гостинице-то?
Кириаки повернула голову и посмотрела на девушку холодно, но, видно, сама себя остановила и блеснула миролюбивой улыбкой.
– Мэй, честно говоря, я не помню. Мы гуляли у каких-то наших друзей… А, на вечере физиков. Ночью я пошла в душ… в вашем кампусе. Вот и все.
– А… ночью. Ну да… – протянула Майя.
Она совершенно непроизвольно почесала одной ногой другую – простейший жест – и снова поймала взгляд женщины. Та искоса смотрела на ее голые ступни, не успевшие испачкаться об идеально чистый пол аэропорта, с плохо скрытой, ожесточенной завистью.
Но в ту же секунду она резко повернула голову. К ним от стойки паспортного контроля вальяжно приближался Махаб аль-Талир. Он шел в своем черном дорогом костюме, но на голове его, вместо хитро намотанного тюрбана, в котором он щеголял в Париже, был уже традиционный бедуинский убор – клетчатый платок, удерживаемый широким плотным обручем «икал». Свои сверкающие, ручной работы штиблеты араб нес в руках, бесшумно ступая по полу в темно-синих нитяных носках. Он ухмылялся. Поставив обувь перед женщинами, он поклонился, легко шагнул в штиблеты и обратился к ним насмешливым тоном: