Исповедь любовницы Сталина
— Я могу принять ванну?
Следователи взглянули на часы. Военный с большой тыквообразной головой сказал:
— Давыдова, прекратите задавать вопросы и обращаться к нам с бесконечными просьбами. Хватит дискутировать! Пройди в машину, через сорок минут отходит поезд.
Мне не дали проститься с Полиной Сергеевной и обслуживающим персоналом. В Москву возвращалась без комфорта, призрачная идиллия подходила к печальному концу. В купе находилось четыре человека, я была в окружении трех непрерывно курящих мужчин. Даже в туалет они по очереди сопровождали меня. В Москве вагон окружили военные и штатские. Маленков сухо справился о здоровье, отвечать не хотелось, не верила в его искренность. Я была в подавленном состоянии, начиналась самая настоящая депрессия. Боялась ареста, насилия, пыток… С вокзала повезли на Лубянку. Первый допрос состоялся в кабинете начальника ГПУ. Его вели Ягода, Агранов, Ежов, Вышинский. Заместитель генерального прокурора не мог понять, почему я так легко согласилась переехать из Ленинграда в Москву. Сказала, что на переводе настояло Управление искусств, дирекция Большого театра и члены советского правительства. Вышинский не унимался:
— В. А., вы единственный очевидец вопиющего по своей наглости покушения террористов на жизнь товарища Сталина. Нам необходимо во всем досконально разобраться.
Затянувшись папиросой, Ягода спросил:
— Во время нашего первого свидания вы, гражданка Давыдова, наотрез отказались говорить о своих встречах с товарищем Сталиным! Может быть, вы это сделаете теперь, когда наступили более благоприятные времена?
— Категорически отказываюсь отвечать на вопросы, не относящиеся к данному делу.
Криво улыбаясь, Ягода прохрипел:
— Ты, подзаборная сука, в наших руках! Товарищ Сталин — далеко. Он не станет вмешиваться в дела ГПУ и прокуратуры. Одно из двух: или начнешь подробно отвечать на вопросы, или же для проветривания мозгов нам придется отправить тебя в сырую, холодную камеру, где ты сумеешь пообщаться с голодными крысами!
Я содрогнулась от ужаса. Какую животную ненависть этот человек, облеченный такой властью, питал к Сталину. Ежов с Маленковым хранили ледяное молчание. По-видимому, их больше всего интересовал результат. Они не знали, на кого ставить. Вышинский саркастически улыбался, молчали вошедшие следователи по особо важным делам. Ягода чувствовал свое превосходство и этим бравировал. Спросила Ягоду, что он от меня хочет.
— Расскажи, кто дал тебе задание организовать покушение на жизнь товарища Сталина?
— С каких это пор вы стали со мной говорить на «ты»? Я что, с вашей легкой руки возведена в ранг государственного преступника?
— Давыдова, перестаньте кривляться и разыгрывать из себя народную героиню. Тоже мне еще одна Жанна д'Арк!
Я упала, потеряв сознание. Очнулась на больничной койке в тюремной больнице. Через 5 дней снова допрос. В их тактике кое-что изменилось. Ягода стал вежливым, холодно-предупредительным. Больше ничему не верила. Недавно видела его другим, мерзким и отвратительным. Прокурор Андрей Вышинский отеческим тоном предлагал во всем чистосердечно признаться. С дешевым пафосом плохого трагического актера он на едином дыхании произнес заготовленный монолог:
— В. А., вы должны понять, что, к моему глубокому сожалению, ваша театральная карьера навсегда закончилась. Вы, голубушка, свое отпели. Товарищ Сталин прямо заявил, что не желает вас больше знать. — Прокурор сделал многозначительную паузу. — Я подписал ордер на ваш арест. После суда мы вас расстреляем. Возможно, суд смягчит приговор, тогда отправим в далекий сибирский лагерь к уголовникам. Блатные любят красивых, статных женщин. В первый же день вас разыграют в карты, а потом по очереди будут насиловать на вонючих нарах. Красота ваша быстро поблекнет, от недоедания и цинги выпадут зубы, вылезут волосы. За кусок хлеба вы на коленях подползете к любому, самому падшему из подонков.
Не выдержав словесной экзекуции, я крикнула:
— Хватит! Довольно! Прекратите издеваться! Вы прекрасно знаете, что я никакого отношения к покушению на жизнь товарища Сталина не имею, и нечего меня пугать!
Каким-то третьим подсознательно-интуитивным чувством я догадалась, что продолжается очередное действо трагико-комического фарса, связанного с бесконечной проверкой. Из осужденной на смерть я стала обвинителем.
— Да кто вам дал право так вести себя со мной? Вы что, с ума сошли? Забыли, кто я такая? И. В. так легко меня вам не отдаст, я его лучше знаю. Подождите, придет час расплаты, я с вами за все рассчитаюсь!.. — Не дав им опомниться, я крикнула — Немедленно отправьте меня домой!
Выдавливая из себя мягкость, Вышинский сладкоречиво проговорил:
— Мы гордимся вами, В. А.! Вы блестяще выдержали _ самый — сложный экзамен на человеческую зрелость. Я вас поздравляю, еще раз простите меня. В нашем деле без этого нельзя.
Он хотел поцеловать руку, но я ее вырвала. Ягода нажал на невидимую кнопку звонка, вмонтированную в письменный стол. Вошел секретарь с бицепсами натренированного боксера.
— Гражданку Давыдову отправьте на дежурной машине домой!
Ягода подошел ко мне, протягивая руку, которая плетью повисла в воздухе. Он сказал:
— Надеюсь, что мы с вами останемся добрыми друзьями?
— Вы, Ягода, мне омерзительны. Я с вами не желаю разговаривать.
— Человек я злопамятный, имейте в виду. Даже красивым дамам я не прощаю оскорблений…
Ответила ему в тон:
— Говорят, что Ягода — не та Ягода…
Квартиры своей не узнала, все перевернуто вверх дном. Пришлось вызывать рабочих, вставлять новые замки, ремонтировать наружные двери, менять полностью всю электропроводку, старую мебель заменить новой…
До конца отпуска оставался месяц. С Екатериной Васильевной Гельцер, солисткой балета Большого театра, мы поехали на Оку, в Поленово. В обыкновенном крестьянском домике сняли две небольшие комнаты. По утрам нам приносили парное молоко, сметану, клубнику, ягоды, грибы. Хозяйские дети ловили для нас рыбу. С Гельцер мы совершали длительные прогулки. Она рассказывала о выступлениях в Бельгии, Франции, Англии, Италии, Америке, о встречах с Дягилевым, Рахманиновым, Буниным, Шаляпиным, Бальмонтом, Анной Павловой, Стравинским, Фокиным, Мордвиным, импрессарио Юроком…
— Все это, дорогая, было очень давно, — с грустью сказала Катя. — За это время мои воспоминания успели потускнеть, обрасти мхом. Я к вам, Верочка, давно присматриваюсь и о многом догадываюсь. Вы красивая, талантливая. Смотрите, не проиграйте свою жизнь в карты или в рулетку, как это сделала я. Больше всего на свете я люблю искусство. В моей скромной коллекции имеются полотна русских и западноевропейских художников. Разве я могу забыть, как великолепный, с фанатически горящими глазами Пабло Пикасса, восхищенный моей Одеттой-Одиллией в «Лебедином озере», подарил мне свои ранние работы? Однажды вечером он пришел ко мне в отель на Монмарт и предложил навсегда остаться в Париже… Верочка, приходите ко мне и вы увидите чудо из чудес. Я собрала редчайшую библиотеку. Вы знаете, что я любима зрителями, что ежедневно со всех концов России приходят письма… Мое личное счастье промелькнуло, словно полет мотылька, и навсегда растворилось в бездне. Многие любили, домогались ответного чувства, за улыбку и лишний поклон, обращенный в их сторону, одаривали драгоценными подношениями из жемчуга, бриллиантов, золота, серебра. А сколько за свою артистическую жизнь я получила бриллиантовых колец? Были, конечно, и мимолетные встречи, а настоящее ушло, потому что я лишь порхала по шаткой, неустойчивой поверхности. И вот я одна, ни детей, ни мужа, скоро и театра не будет. Годы уходят, век балерины короткий, а жизнь свою придется заканчивать одними лишь воспоминаниями. Верочка, заклинаю вас, ради всего святого, не повторите мой печальный опыт…
Как прекрасна Ока в августе! По душе пришлись деревенские посиделки с их печально-веселыми песнями, играми, ночными хороводами, смелыми прыжками через костры. Нас с Екатериной Гельцер пригласили на такую вечерку. Мы пели с девчатами, танцевали с парнями, вместе с ними дружно лузгали семечки. Чернобровый великан Гринька увязался за мной, Катю окольными путями пошел провожать заведующий ларьком, любитель русских танцев Евсей Приходько. У крылечка застенчивый Гриня произнес: