По-настоящему

Когда мы были уже почти раздеты, мне вдруг стало страшно. Затуманенный разум включился и стал читать мне нотации. Я готова была заплакать – меня трясло от желания, от этих горячих поцелуев, от страха, от того, что я вот-вот совершу что-то непоправимо-недозволенное. «Так нельзя!» – говорило что-то во мне. «Так можно», – говорила я сама… Я отодвинулась от Стёпы, но было уже поздно. Он обнимал меня, целовал меня, осторожно снимал с меня мою розовую ночную рубашку… Я зажмурилась от ужаса. И очень боялась посмотреть на него.
– Не бойся, – прошептал он. – Я люблю тебя.
– Стёпа… Ты же знаешь, я никогда… Мне страшно… Мне будет больно, наверное…
– Риша, я тоже… Никогда… Мне тоже страшно…
И он снова начал меня целовать, а его руки ласкали меня… нет, я не могу об этом писать…
Было сладко, было очень жарко, меня как будто распирала изнутри горячая волна, я понимала, что вот-вот это случится, я боялась, и я хотела.
И это случилось. Было очень больно. Я плакала. Стёпа целовал мои слёзы. Было очень сладко. И в конце… было такое невероятное ощущение, я не знаю, что это было, но хочу, хочу пережить его ещё много-много раз… Взрыв во всём теле, яркий, приятный, на несколько секунд перекрывший ощущение боли…
Потом мы лежали на моей кровати и обнимались. Стёпка увидел кровь на простыне и сам едва не заплакал.
– Тебе очень больно? Ты не хотела? Прости меня, прости, прости…
Я притянула его к себе, и мы снова начали целоваться как безумные… В голове моей мелькнула шальная мысль, что от всех наших действий, вообще-то, бывают дети, но я старательно отгоняла её от себя… И мы снова целовались, ласкали друг друга, и… всё повторилось снова.
– Я боюсь, Стёпка, – сказала наконеця. Мысль о последствиях не давала мне покоя. – А что если… Ну ты знаешь, от этого дети появляются…
– Значит, будут дети, Риша. Я люблю тебя…
Он ушёл в седьмом часу вечера, когда, по моим подсчётам, уже должны были вот-вот прийти родители. Только в семь я всё-таки застелила свою постель.
Пишу – а щёки до сих пор горят от его поцелуев…
ЧТО Я НАДЕЛАЛА? МНЕ ТАК СТРАШНО…
  
18 июня 2000 года
 
Наш последний вечер со Стёпой. И одновременно – Стёпин день рождения. Ему исполнилось 18 лет… Как странно, я младше его на целый год…
Вчера был наш выпускной, завтра утром он улетает в Москву, на подготовительные курсы. От боли, отчаяния и тоски я просто разрываюсь на части.
– Не уезжай, – говорила я, – пожалуйста…
Мы оба понимали, что я не могу этого не говорить.
– Поедем со мной, поедем, – умоляли его глаза и губы.
Но мы оба знали, что это невозможно.
Мы совсем немного побыли с его родителями, а потом Стёпин папа отвёз нас в «Асторию». Там было уютно и полутемно, а в углу плакал нежными аккордами рояль.
Мы почти не притронулись к роскошному ужину, заказанному Стёпиной мамой. Держались за руки, о чём-то друг друга просили, что-то друг другу обещали… Мне хотелось прильнуть к нему, обнять как можно крепче и никуда не отпускать.
Чувствовать его каждой клеточкой, каждой точечкой своего тела, как вчера.
О том, что было вчера, мы не сказали ни слова. Но каждое прикосновение, каждый поцелуй напоминал о том, что было. И несмотря на боль, на стыд, на то, что вчера я нарушила все свои принципы, правила и запреты, мне очень хотелось снова быть со Стёпой. И от мысли, что он уедет и, может быть, навсегда забудет меня, у меня до боли кружилась голова…
Мы выпили по бокалу шампанского и долгодолго танцевали, обнявшись, под тихий плач рояля. Я не знаю, сколько ещё народу было в ресторане в этот вечер. Кажется, мы были одни на всём белом свете.
– Не уезжай, пожалуйста…
– Поедем со мной…
– Не забудешь меня? Не забудешь?
– А ты?
– А ты?
Потом Стёпа проводил меня до дома, и мы целовались на лестнице, пока в подъезде не послышались голоса моих соседей.
– Ты придёшь в аэропорт? – жадно спросил Стёпа, перехватывая мою руку у самого дверного звонка.
Я улыбнулась сквозь слёзы. Он ведь и так знал ответ.
– Я буду ждать тебя, – крикнул он, сбегая по ступенькам. – Слышишь, буду ждать!
А я вошла в квартиру и прошмыгнула в свою комнату. В гостиной шелестел вечерними новостями телевизор и Димка, кажется, обсуждал с отцом какое-то очередное важное заявление очередного политика. До моего прихода мама читала, удобно устроившись в кухонном кресле с чашкой чая и пачкой печенья. Но пришла я, и она отложила журнал, чтобы поговорить. Хотя этого мне сейчас хотелось меньше всего на свете.
– Ну как? – участливо спросила мама, садясь на кровать в моей комнате.
– Так… Самолёт завтра в 11 утра…
Мама подошла ко мне. Обняла. Из глаз брызнули слёзы, я плакала, плакала и никак не могла остановиться.
– Солнышко, всё будет хорошо, – ласково говорила мама. Точь-в-точь как в детстве, когда я разбивала коленку или ругалась с подружками… Только теперь мне не становилось легче от её слов.
  
19 июня 2000 года
 
Стёпин самолёт улетал в 11 часов. Я приехала в аэропорт в 7.30. Вместе с Димой. Он привёз меня и мужественно готовился ждать в машине, пока я попрощаюсь со Стёпой.
Утром я не могла есть. Меня трясло, и Димка чуть ли не силой влил в меня чашку кофе. Я сто раз проверила, взяла ли с собой подарок для Стёпы: купила ему маленькую иконку святого Стефана. От почти незаметных капелек моросящего дождя волосы моментально пришли в естественное состояние, проигнорировав все мои попытки уложить их хоть в какое-то подобие причёски. Я надела джинсы и удобные туфли без каблуков. Дима, придирчиво осмотрев мня со всех сторон, изрёк: «Маленькая ты какая стала, Птишка…» В другое время я бы рассмеялась, но сегодня не могла выдавить из себя даже намёка на улыбку.
Мы столкнулись со Стёпой и его родителями в дверях аэропорта. У Стёпы были такие глаза… Влажные и дождливые, как будто он вот-вот расплачется. Димка выпрыгнул из машины помочь Стёпиному папе с чемоданами. Мы обнялись. Без слёз и всхлипываний, но так крепко и больно, как, наверное, обнимаются все влюблённые перед разлукой.
Возле стойки регистрации на рейс была очередь. Анна Васильевна и Сергей Викторович отправились «стоять», а мы всё не могли оторваться друг от друга. Наконец я осторожно освободилась из Стёпкиных объятий и вынула из нагрудного карман свёрток с иконкой.
– Пусть он хранит тебя.
Стёпкины глаза грустно улыбались.
– Спасибо, – прошептал он. – Помнишь, что ты обещала мне, Риша?
– Что?
– Что, если разлюбишь меня, скажешь сразу.
– Я не разлюблю тебя.
– Всё может быть.
– Скорее это ты увлечёшься какой-нибудь московской барышней.
– Никогда. Я буду писать тебе каждый день.
– У тебя есть мой адрес? – спохватилась я.
– Я назову его, даже если ты меня ночью разбудишь, – улыбнулся он. – Мы хотим купить в Москве мобильный телефон. Я буду звонить тебе часто-часто.
Я вздохнула.
– Риша, если все будет хорошо, то через год мы будем улетать в Москву вместе. Я сделаю для этого всё, что зависит от меня. Я люблю тебя.
– А я люблю тебя.
Боже мой, я всё-таки это сказала… Никогда не забуду его глаза в эту минуту.
– Стёпа! Скорее! – Анна Васильевна звала Стёпу на регистрацию документов. Он потянул меня к стойке.
– Девушка, ваш паспорт давайте, – деловито бросила женщина в грязно-серой кофте, регистрировавшая пассажиров.
– Зачем, я же не лечу, – растерялась я.
– Ой, простите. Думала, вы все вместе, – усмехнулась та. Стёпа стиснул мою руку.
Чемоданы сданы, посадочные талоны получены. Стёпа с лёгким рюкзаком, его мама с маленькой сумочкой и папа с газетой под мышкой выстроились возле стеклянной двери в зону личного досмотра.
– Ну, Мариночка, до свидания. Я в августе прилечу на пару дней, к сестре, сразу тебе позвоню, – сказала Анна Васильевна, обнимая меня. Как она говорила! Так ласково, как будто я уже её невестка. – Давай пошепчемся две минутки. Мальчики, извините нас.