Расследование мотива
В этом году Рябинин заметил, что его тело стало каким-то обтекаемым и мягким, вроде синтетической губки. Дома он начал заниматься гантелями, но большую часть дня приходилось сидеть на работе.
Рябинин надел плащ и проехал на трамвае две остановки. В спортивном магазине почти никого не было. Продавщица получила чек и кивнула на стенд:
— Возьмите сами.
Рябинин глубоко вздохнул, поднял двухпудовую гирю, вытащил её из магазина, поставил на асфальт и начал внимательно рассматривать циферблат часов, будто о чём-то раздумывая. Он действительно раздумывал, как эту пузатую металлическую чушку донести до трамвайной остановки. Молодой мужчина, купивший двухпудовку, должен нести её свободно и легко, поэтому он взял гирю и понёс, изящно оттопырив мизинец. И шагов пять оттопыривал. На шестом начал кособочиться, забыв про мизинец. На десятом тело образовало крутую дугу. Он перебросил гирю и левую руку, опять начал с мизинца, а шагов через десять вновь скривился дугой.
Тогда, презрев общественное мнение, Рябинин взял гирю двумя руками и понёс перед собой. Сначала шагалось ничего, а потом случилось непредвиденное — гиря сама повела его вперёд, сообщая некоторое ускорение. Он шёл всё быстрее, пока не побежал мелким, заплетающимся шагом. Люди шарахались в стороны, а Рябинин нёсся зигзагами, держа перед собой гирю, словно она была отлита из золота и он её только что украл.
Красный и мокрый, ворвался он в трамвай и грохнул гирю на пол. Люди, как один, повернули к нему головы. Какая-то старушка прошептала «господи» и попыталась уступить место. У него даже мелькнула мысль выпрыгнуть из трамвая, оставив гирю этой старушке.
Перед прокуратурой Рябинин поставил её на плечо и бегом пустился по коридору. У канцелярии мелькнуло удивлённое лицо Юркова, который сразу пошёл за ним, заворожённо смотря на гирю.
Рябинин открыл кабинет, втащил гирю и опустил её между стенкой и сейфом, чтобы никто не видел.
— Вещественное доказательство? — поинтересовался Юрков.
— Нет, личное имущество, уточнил Рябинин, вытирая платком мокрое лицо.
— Зачем она тебе?
— Сам не знаю. Уж больно тяжела. Может, тебе в хозяйство отдам.
— А мне зачем? — усмехнулся Юрков.
— Навоз будешь трамбовать.
Юрков быстро взглянул на него, проверяя, что в эту фразу вложено.
— Напрасно иронизируешь. Физическая работа ещё никому не вредила.
— У тебя стало всепоглощающей страстью ягодки выращивать.
— Хобби у каждого есть. Ты вон книжечки собираешь…
— А по тебе это одно и то же — навоз ли трамбовать, книжечки ли читать?
— Умника строишь, — разозлился Юрков. — Много таких умников, а хлеб растёт в навозе, к твоему сведению. Критикуете, а хлеб едите и ягоды едите. Что бы вы делали без этого утрамбованного навоза? И так белоручек развелось! Вон в жилконторах водопроводчиков не хватает.
— Толя, ты прав на сто один процент, — добродушно согласился Рябинин.
— Как прав? — Юрков было приготовился к спору.
— Прав вообще и не прав в частности.
— Как не прав?
— Видишь ли, Толя, есть профессии, которые требуют человека целиком. Например, наша. Сам знаешь, сколько надо знать и понимать при расследовании даже среднего дела. Следователь всегда должен быть на познавательной волне, что ли. А какую ты читал последнюю книжку?
— Мои показатели не хуже твоих.
— Даже лучше, — вздохнул Рябинин. — Дел ты кончаешь больше. Но я говорю не о показателях…
Дверь широко распахнулась, и вошёл прокурор — он иногда для порядка хаживал по кабинетам.
— Ну, как дела, товарищи следователи? — спросил он, пожимая им руки.
— Завтра кончаю одно дело, — отозвался Юрков.
— А у вас как? — Гаранин наклонил лобастую голову к Рябинину.
— Потихоньку разбираюсь.
— Всегда у вас потихоньку… А что вы такой красный? Как себя чувствуете?
— Ничего… Так себе, — замямлил Рябинин.
— По-моему, у вас температура. Жар чувствуете?
— Вообще-то тепло, — признался Рябинин, которому действительно было жарко.
— Немедленно идите домой. Слышите, я приказываю — немедленно домой!
— Хорошо, Семён Семёнович, — покорно согласился Рябинин.
Не объяснять же было про гирю. Гаранин стремительно ушёл. Вслед за ним ушёл и Юрков, подмигнув Рябинину: иди, мол, коли гонят.
Рябинин набрал номер уголовного розыска. В ответном «слушаю» была лёгкая небрежность, словно говорившему не хотелось открывать рот.
— Мне б Мегрэ, — попросил Рябинин.
— Мегрэ слушает, — ещё небрежнее ответил Мегрэ.
— Товарищ Мегрэ, вы не можете вынуть изо рта трубку, которую курите из чисто позерских соображений, и послушать меня?
— Товарищ Рябинин, я её вытащу, когда начну говорить.
И Петельников сделал «пуф», что означало пущенное колечко дыма.
— Серьёзно, Вадим, нужна помощь уголовного розыска.
— Я весь внимание, — отчётливо сказал Петельников уже без трубки.
8
Пришёл Ватунский, сам, без вызова. Он слегка, как говорила секретарша Маша Гвоздикина, «отдубел», но был ещё мрачен и вял.
Рябинин осторожно, словно незнакомый брод, стал прощупывать его настроение.
— Напрасно вы, — устало сказал Ватунский. — Ничего я не скрываю.
У Рябинина иронично дёрнулись губы — сами, но он их сейчас не особенно и сжимал.
— Ничего важного для юридической квалификации, — добавил главный инженер, заметив иронию следователя, и не то улыбнулся, не то раскусил что-то горькое.
— Мотивы тоже входят в квалификацию преступления, — возразил Рябинин. — В конце концов, квалификация — дело наше, юристов. А вот сказать о мотивах в ваших же интересах. Если жена вас оскорбила, то важно знать, действительно ли это оскорбление или вы его так восприняли. Мотив преступления может быть смягчающим обстоятельством…
— А может и отягчающим, — усмехнулся Ватунский.
Он ещё не был готов для допроса, для настоящего серьёзного разговора, и Рябинин не знал, когда он будет готов и будет ли.
— Я не думаю, Максим Васильевич, что у вас был низменный мотив.
Ватунский молчал. Конечно, это заигрывание было слишком дешёвым, но не клясться же ему, что следователь действительно так думает.
— А вы уверены, — продолжал Рябинин, — что я ничего не знаю?
Ватунский вскинул голову. Рябинин бесстрастно смотрел ему в глаза, ничего не выражая, — может быть, чуть-чуть насмешливо.
— Товарищ следователь, я понимаю вас — работа… Но поймите и меня. Личные, семейные, интимные отношения, или как там они называются, я не хочу трогать. Если вы узнали что-нибудь и без меня…
Он запнулся и опять стал всматриваться в следователя, силясь проникнуть под очки, обегая взглядом щёки и губы. Теперь перед следователем сидел волевой, сильный человек, равный противник, а может быть, и сильней, и сейчас даже наверняка сильней, потому что он знал всё, а Рябинин только часть. Ватунский уже начал бороться.
— Напрасно вы пытаетесь что-то узнать по моему лицу, — улыбнулся Рябинин.
— Почему вы говорите о мотиве преступления? Я ударил, только чтобы ударить. Разве так убивают? Вы верите мне?
В его больших серых глазах Рябинин впервые увидел страх, но страх не животный, а страх остаться непонятым, страх умного перед дураком.
— Верю, — неуверенно сказал Рябинин и дал ему подписать полстранички протокола.
Ватунский подписал лист, кивнул и пошёл к двери.
— И всё-таки вы всё мне расскажете. Сами! — почти весело сказал вдогонку Рябинин.
— Почему же?
— А потому, что вам это нужнее, чем мне.
Главный инженер пожал плечами и вышел. И опять Рябинин ощутил двойственное чувство — доводы разума противоречили симпатии к Ватунскому. Допрос получился бесплодным.
Впрочем, бывает ли бесплодный допрос? Если он ведётся правильно, то всегда будет польза. Только плоды могут появиться потом, а пока приходится пахать под будущий урожай.
9
Максим Васильевич Ватунский вышел из прокуратуры и медленно двинулся по проспекту. Было одиннадцать часов утра. Дождь перестал. Ветер тоже сник, но иногда легонько налетал откуда-то сверху — чистый, уже промёрзший, будто срывался с ледника. Серые облака тащились над городом грязным взлохмаченным покрывалом.