Мой отец Иоахим фон Риббентроп. «Никогда против России!»

В Париже я встретил господина Даладье на квартире одного друга к завтраку (обеду) …Председатель совета министров заявил мне прямо с порога: «Я не могу прибыть, я нахожусь в системе, не позволяющей мне передвигаться так же свободно, как это может господин Гитлер» [77].
Этот отказ явился для Гитлера и отца больше, чем просто разочарованием, это был еще один симптом недостающей готовности решить проблемы путем переговоров, доказательство французской замкнутости в отношении немецкого желания к достижению взаимопонимания.
Немецкое правительство, не падая духом, пыталось и дальше достичь успехов в непосредственных переговорах. Проблема обороноспособности рейха должна была быть рано или поздно разрешена. Совещание отца со Стэнли Болдуином, в то время являвшимся Lord President of the Council (приблизительно: Председателем Тайного совета), министром иностранных дел Джоном Саймоном и премьером Рамсеем Макдональдом имело следствием речь Болдуина в Палате общин, в которой он предложил компромисс где-то посередине между вооруженными и разоруженными государствами. Отец пишет, тогда это было больше, чем он ожидал бы, разумеется, в Париже этой речью были меньше довольны [78].
В то время именно Париж блокировал любой прогресс в жизненно важном для Германии вопросе вооружения. Эту политику проводил французский министр иностранных дел Луи Барту. В 1913 году он ввел трехлетнюю воинскую повинность во Франции, в 1921-м — подготовил франко-польский военный союз и, наконец, в 1923 году в качестве министра юстиции в кабинете Пуанкаре голосовал за оккупацию Рура [79]. В переговорах с отцом Барту оставался на позиции, представленной до сих пор его правительством, и, в дипломатичной манере, уклонялся от обсуждения вопросов вооружения, явно строя расчеты на французских связях в Восточной Европе. Об этом у отца:
«Некоторое время спустя я вновь повстречался с Барту в прекрасном замке Шато д’Орсей старика Бюно-Варильи, владельца «Матэн», за ужином с дамами — в этот раз и моя жена пришла со мной. Барту искрился остроумием и хорошим настроением, вечер удался очаровательным и крайне интересным. Когда я уже опасался, что Барту вновь захочет избежать политических переговоров, ради которых я и прибыл, он предложил мне пройти в сад. Здесь у нас состоялась продолжительная, в этот раз очень серьезная, беседа. Французский министр иностранных дел готовился к поездке в Восточную Европу, он желал ковать новое союзное кольцо вокруг Германии. Напрасно я заклинал его, вместо того, чтобы направляться в Варшаву, Прагу, Бухарест и Белград, побывать все же сначала в Берлине… Французского министра иностранных дел было невозможно переубедить. Его неизменным ответом являлось: прежде чем он сможет начать переговоры с нами по вопросам вооружения, он должен привести в порядок свои восточные союзы».
Через несколько недель после ухода с Конференции по разоружению правительство рейха сформулировало свои пожелания в ноте от 18 декабря 1933 года. В ноте справедливо утверждалось: разоружение в Европе мыслимо было бы только в рамках всемирного разоружения, оно в настоящий момент не является реальным. Поэтому государства с избытком вооружений должны были бы их заморозить. Для Германии нота требовала «равноправие», что включило бы «оборонительное оружие», соответствующее «обычному вооружению современной оборонной армии».
Немецкое правительство признавало в ноте международный, периодически и автоматически функционирующий и общий контроль, распространяющийся также на так называемые «военизированные формирования» (здесь имелись в виду СА, СС, Имперская трудовая повинность и т. д.). Немецкое правительство обещало преобразование рейхсвера в армию с коротким сроком службы, что соответствовало первоначальному французскому требованию. В отношении общей численности оно требовало 300 000 человек. Наконец, соглашение предлагалось подкрепить пактами о ненападении [80].
Французское правительство вновь отвергло немецкую ноту в резкой форме, в то время как британское правительство представило предложение о посредничестве, отодвигавшее, однако, начало создания немецких военно-воздушных сил как минимум на два года, в том случае, если сразу не случится всеобщего разоружения в воздухе. Последнее являлось, однако, иллюзией. Примечательно, что как раз в эти дни американский президент Рузвельт внес в конгрессе законопроект, задуманный в качестве основы для значительного усиления американских военно-воздушных сил. Стоит запечатлеть в памяти дату: мы говорим о январе 1934 года! [81]
Энтони Иден, посетивший 19 февраля 1934 года Берлин, чтобы обсудить с немецкой стороной британское предложение, нашел готового к разговору Гитлера, который сделал встречные предложения лишь в вопросе авиационных вооружений. Он был готов ограничить мощь немецких военно-воздушных сил до 30 % совокупных военно-воздушных сил своих соседей, притом она не должна была превосходить 50 % мощи французского воздушного флота. Он собирался совершенно отказаться от бомбардировщиков. Однако Германия должна была бы получить право немедленно начать соответствующую подготовку, что, по причине времени, требующегося для создания военной авиации, являлось оправданным [82].
17 марта 1934 года французское правительство отвергло также британские предложения компромисса. Политика французского правительства, упорствовавшего в отказе пойти на благоразумные уступки рейху, была необъяснима. Оно повязало себя Версальским договором, воспринятым как догма, упустив шанс удержать Гитлера на определенном, контролируемом уровне вооружения. Если бы он нарушил соглашения, противная сторона имела бы возможность раньше среагировать соответствующим образом, ее превосходство в вооружении было огромно и, таким образом, она всегда располагала бы средствами ультимативно принудить Германию к соблюдению договоренностей. Так как Гитлер изъявил согласие допустить контроль, куда включались даже СА, СС и Имперская трудовая повинность, тайное вооружение явилось бы неосуществимым. Согласие на контроль Гитлеру далось не тяжело, так как действительно до самого начала войны никакого допризывного военного обучения этими, по мнению французов, «военизированными формированиями» не производилось. Вполне возможно, что Рем носился с планами слить СА и рейхсвер в милиционную армию; однако даже до попытки реализовать эти планы дело не дошло. После расстрела Рема СА зачахли, деградировав до «кружка завсегдатаев пивной». Неиспользование потенциала СА и, до определенной степени, также Гитлерюгенда для начального военного обучения и переподготовки, относится к явным недочетам в смысле последовательного вооружения, в них нужно скорее упрекнуть Гитлера. Однако эти просчеты можно привести и как доказательство того, что как раз на военное столкновение он не рассчитывал. Принимая во внимание геополитическую ситуацию рейха, очерченную выше, сложно обойти признание его готовности к компромиссу как далеко идущей. Повторное отклонение немецких предложений вызвало у Гитлера сомнение в осуществимости немецкого равноправия на пути переговоров соглашением с Великобританией и Францией.
16 апреля 1934 года правительство рейха вручило Идену в ходе его визита в Берлине для передачи британскому правительству меморандум с изложением ранее устно сделанных предложений. Текст, ввиду его важности, стоит привести здесь дословно [83]:
«Правительство рейха не может ждать два года до получения безопасности воздушных рубежей при помощи средств, представляющихся ему для этой цели необходимыми. С момента вступления соглашения в силу оно желает иметь воздушный флот в составе самолетов с ограниченным радиусом действия и при полном отсутствии бомбардировщиков. Мощь этого воздушного флота не должна превосходить 50 % французского воздушного флота в метрополии и в колониях или 30 % всех военно-воздушных сил примыкающих к Германии держав, причем из обоих чисел должно быть взято наименьшее.