Конец «Графа Монтекриста»

Проверив крепления, Галя подошла к краю ската, представлявшего собой чуть ли не отвесный обрыв. Она заглянула туда, куда ей сейчас предстояло ринуться, и в первый раз почувствовала головокружение. Покраснев от мысли, что Петька заметит ее неуверенность и еще подумает, что она струсила, Галя, вскрикнув, оттолкнулась и полетела вниз. Но в поспешности не рассчитав толчка, она на середине пролета не удержалась и с разбегу упала на бок. Прямо на нее мчался сверху Петька. Еще мгновение — и своими лыжами он (разрезал бы ей лицо. Но в последнее мгновение страшным напряжением мускулов он заставил лыжи вырваться из глубокой лыжни и, раздвинув их накрест, затормозил свой стремительный бег. Присев, он с тревогою наклонился ко все еще лежащей испуганной Гале. Глаза девочки были закрыты, но, почувствовав его близость, она открыла их медленно и широко. И мальчик прочел в них такое выражение нежности, ласки и благодарности, что неожиданно для самого себя поцеловал ее в губы. Опустив веки, она ответила на его поцелуй.
Это был первый поцелуй в жизни обоих.
На другой день, когда Петька пришел к Гале в дом, мать ее сказала, что Галя сейчас очень занята и выйти к нему не может. Самолюбивый Петька дал себе клятву больше с ней «не гулять». И в самом деле, встретив ее на улице, он издали поздоровался с ней с подчеркнутым равнодушием. Она вспыхнула и при следующей встрече вообще не ответила ему на приветствие. Пути их разошлись.
Галя продолжала учиться в школе и работать в комсомоле. Петька бросил учебу и начал озорничать. Через год ею в первый раз судили за уличную драку.
Так прошло еще четыре года. Галя по окончании десятилетки осталась на комсомольской работе в горкоме. Мишкин наводил страх на гормилицию и время от времени устраивал шумные драки и дебоши. Галю за все это время он несколько раз встречал на улице, но никогда с нею не здоровался и однажды, встретив ее, зачем-то даже притворился пьяным и начал горланить какую-то частушку.
И никто не знал, что все эти годы, у себя дома или отбывая очередное наказание в тюрьме, гроза города «граф Монтекрист» с горечью и нежностью вспоминал об удивительном морозном дне, о снежном озере, о фиолетовой дымке его берега, о теплых и «покорных губах своей первой любимой.
* * *
Оставшийся в Энске Трубников был осужден за растление малолетних. Отец Трубникова был в свое время расстрелян за участие в белой банде, которая оперировала в этом районе в 1919 году.
Трубников был невысокого роста, рыхлый человек с узенькими, бегающим 1» глазками и толстыми, всегда влажными губами, которые он имел обыкновение часто вытирать тыльной стороной руки. Его оплывшее бабье лицо всегда имело сонный вид, и лишь маслянистые, неустанно шныряющие глаза свидетельствовали о том, что в этом ленивом теле непрерывно тлеет нечистое, воровское, требовательное желание.
Трубников незаметно улизнул от других заключенных как раз в ту минуту, когда они набросились на фельдфебеля, убившего девочку. Сначала он тайком пробрался за угол, а потом бросился бежать со всех ног.
На перекрестке Трубникова задержал немецкий патруль, и он был доставлен в комендатуру. Утром его вызвали на допрос. Допрашивали два офицера, один из которых говорил по-русски.
Трубников поспешил отрекомендоваться и объяснил, что отец его был расстрелян за борьбу против советской власти и что сам он также отбывал тюремное заключение по приговору суда. Он хотел было обойти молчанием преступление, за которое его осудили, но среди документов, найденных у него при обыске в момент задержания, оказалась копии судебного приговора Ознакомившись с нею, офицер, говоривший по-русски, засмеялся и что-то сказал другому офицеру. Они пошептались между собой, а затем офицер прямо сказал Трубникову.
— Вот что, господин Трубников. Нам нужен верный человек, на которого германские власти могли бы положиться. Судя по первому впечатлению, вы — подходящий для нас человек. Нам нужен бургомистр, городской голова — одним словом, хозяин юрода. Если вы готовы честно работать с немецкими властями, с военным командованием, то, как говорят п России, — в добрый час! Вы меня понимаете?
— Понимаю, господин офицер, запинаясь, ответил Трубников, искренне удивленный сделанным ему предложением. — Душевно благодарю за честь. Вот только насчет образования: я всего шесть классов окончил. Дальше не пришлось, дознались про моего папашу.
— Вы можете не краснеть за своего отца, — ласково произнес офицер. — Судя по всему, это был порядочный человек. Приступайте к работе. А мы будем вам помогать
На следующий день в приказе, расклеенном по городу, было объявлено, что энским бургомистром назначен Степан Семенович Трубников и что ему «германское командование вверяет всю полноту гражданской власти и организацию должного порядка и необходимого благоустройства».
И Трубников приступил к своим новым обязанностям.
Он начал с выдачи немцем не успевших эвакуироваться советских работников и членов их семей. В первые же, дни на главной площади города было повешено по его указанию несколько десятков ни в чем неповинных людей По ночам из подвала дома, в котором разместилась «русская полиция» и отделение полевого гестапо, доносились крики истязуемых.
Затем все население, включая больных, стариков и малолетних детей, было объявлено мобилизованным на «оборонные работы» и партиями выгонялось под конвоем для расчистки дорог и рытья блиндажей. У населения были принудительно изъяты все остатки продовольствия, и в городе начался голод.
Трубников положил немало трудов, чтобы организовать два публичных дома для немецких солдат и офицеров и насильно определил в эти притоны несколько десятков женщин и девушек.
Словом, началось истинно немецкое «благоустройство».
Казалось, что эти меры должны были сломить всякий дух сопротивления в жителях города. Немецкие власти, довольные старательным бургомистром, именно на это и рассчитывали. Тем более удивительным было для них то, что каждое утро приносило новые доказательства существования в городе какой-то тщательно законспирированной и притом очень активной организации, ведущей борьбу с немцами и их прислужниками. Ежедневно «русская полиция» срывала с городских заборов десятки листовок и прокламаций, призывающих к борьбе с оккупантами, клеймящих позором предателей и разоблачающих лживость германской пропаганды. По ночам на воротах городской пожарной команды кто-то аккуратно выписывал мелом краткое содержание сводок Советского информбюро.
Немцы решили поставить у этих ворот ночной пост, но наутро после первой же ночи часовой был найден заколотым, а на воротах белела очередная сводка информбюро. В связи с этим гестапо арестовало и расстреляло еще несколько десятков человек, но так и не добилось успеха.
Городок жил какой-то странной, двойной жизнью. Днем это был обычный оккупированный немцами населенный пункт. По улицам тяжело маршировали вооруженные немецкие солдаты. В магистрате восседал Трубников и его чиновники, набранные из разного сброда. Расклеивались очередные приказы военных властей и «городской управы» с очередными угрозами расстрела. В публичных домах веселились господа офицеры, забираясь в них чуть ли не с утра. После шести часов дня движение на улицах для гражданского населения прекращалось.
С наступлением темноты немцы уже боялись высунуть нос на улицу, а Трубников прятался дома за семью замками. Городок начинал жить своей, второй, настоящей жизнью. В Заречье включали секретные радиоприемники и слушали Москву. На окраинах печатали на гектографах листовки. Связисты уходили за сто километров в партизанский отряд, связь с которым не прерывалась ни на один день. Невесть кем и как доставлялись свежие советски газеты, которые жадно прочитывались людьми.
И до рассвета городок снова становился советским.
* * *