Билет в одну сторону
– Ближе некуда! – мрачно резюмирует Марья Васильевна.
– В результате этих загадочных манипуляций Украина прямым ходом придет в НАТО, и гораздо быстрее, чем они ожидали! А мы с вами с этим так называемым правительством к зиме будем в полной ж…пе. Связи не будет, Инета не будет, – горестно перечисляет Маруська. – Тепла тоже не будет…
– Спилим мой орех! – жизнерадостно предлагаю я, приятно согретая изнутри наливкой, которая к тому же способствует приливу житейского энтузиазма. – Тут дров на ползимы будет точно.
– Скоро не только твой баобаб, всю Лугандонию распилят и увезут, як тот орех, – вздыхает Люба. – Видали, что казачки эти самые пришлые творят? Все, что более-менее железное, режут на куски и фурами в Ростов везут, на металлолом. А чего – оно ж не ихнее! Мародеры… Говорят, уже вышки связи валить стали. Да еще и наши идиоты им помогают! Проводов уже с половины нет. Полканыч гасает по полям с автогеном – того и гляди, рельсы срезать начнут, когда танки кончатся!
– Даже если вышки и уцелеют, то связи все равно не будет, – горестно кивает Маруська. – Слыхали историю, как монтера из МТС расстреляли? Он приехал плату сгоревшую на вышке поменять, а казачки его схватили и во имя верховного бога помутнения рассудка Моторолы пустили в расход. Сказали, что он не плату, а такое шпионское оборудование хотел на вышку влепить, чтоб гениальные мысли их командования слушать. Бред собачий – нет у того никаких мыслей! Впрочем, их не только там нет. Я ж все-таки математик – простой, без выкрутасов, не какой-нибудь там университетский супермозг – но даже я подсчитала. Хотите озвучу?
Мы уже дошли до той кондиции, когда даже математика идет легко, тем более в Маруськином переложении. После ее объяснений даже полные ботаники щелкают уравнения как орехи.
– Дано: расстояние между населенными пунктами восемнадцать километров. Для тупых объясняю: мост такой длины, да еще по морю, Россия никогда не строила. Технологии нет, опыта нет. Строила Япония – у нее и опыт, и технологии, но она, узкоглазая капиталистка, дорого берет. И не ворует. Но зато она за Курильские острова обижается. И еще: за те деньги, что Раша на мост выделит, половину они точно планируют украсть. Планирование – оно дело тонкое, а менталитет, он никуда не девается. И сверх запланированного украдут, уже на месте. Воровали, воруют и воровать будут. Национальная идея такая. Ну, даже не в этом дело.
– А в чем? – дружно интересуемся мы, до крайней степени заинтригованные таким точным математическим изложением задачи.
– А в том, дорогие мои подруженьки, что строить это инженерное сооружение можно только в теплое время года. Теперь пишем пропорцию: при всем супер-пупер оборудовании и самом удачном финансировании – даже если ничего не украдут – в сутки можно построить двадцать метров. Двадцать метров! Разделили? Восемнадцать тысяч на двадцать – это сколько будет? Впечатляет результат? Даже если взять как теплые восемь месяцев из двенадцати, то все равно – строить его будут лет семь-восемь. И пока последнюю секцию достроят, первая уже развалится.
От обрисованной радужной перспективы мы сидим с отвисшими челюстями.
– Мась, ну откуда ты все знаешь? – не выдерживаю я.
– Это ты у нас историк, – бурчит Маруська. – Вот тебе и еще одна история!
– А говорили, за политику не будем, – запоздало напоминает Люба.
– Это не политика. Это голый расчет! Математика в действии. Хотела бы я знать еще и такое: сколько тут останется населения через год?
– Гекатомба, – внезапно изрекает Марья Васильевна. – Человеческие судьбы просто приносятся в жертву… просто приносят в жертву живых людей…
Она плачет, деликатно пошмыгивая носом и промокая лицо чистейшим батистовым платком. Светит солнце, чирикают воробьи, радостно визжит Женька. Ребенок наконец дорвался до улицы после нескольких недель заточения в погребе, в лучшем случае – во дворе, но меня все это уже не радует. Потому что, сколько бы мы не создавали себе маленьких радостей, мы все чувствуем себя именно приносимыми в жертву – неизвестно кем и неизвестно во имя какой высшей цели.
Аня
Я чувствую, как ото всех нас друг к другу тянутся какие-то ниточки. Где мы бы ни были, чем бы ни занимались, мы больше никогда не потеряем друзей. Тех, которые стояли на Майдане. В Киеве, Харькове, Мариуполе – все равно. Мы узнаем друг друга по лицам, выражению глаз, по каким-то неуловимым отпечаткам, оставленным Майданом. Наверное, нас можно назвать одним словом: неравнодушные. У таких, как мы, по-особенному блестят глаза, а день начинается и заканчивается сводкой новостей. Нам не интересно, почему в соседней стране больше пенсия, – нас волнует, как сделать так, чтобы в нашем собственном государстве люди наконец смогли жить достойно, независимо от того, придем ли в Европу или останемся сами по себе.
Я, как и миллионы таких как я, ненавижу ложь, коррупцию, ежедневный, ежечасный обман и то, как текут пресловутые денежные потоки, вымывая последние крохи из карманов одних и принося их на необозримые денежные отмели к тем, кто браконьерски поставил плотину. Ладно, в своей бесконечной внутренней полемике с неизвестным оппонентом я, кажется, уже начинаю повторяться. Но все равно, перед тем как закончить морализаторствовать и приступить наконец к своим новым обязанностям интерна в отделении реанимации, я скажу еще одно: нам всем, не только смертельно раненным, необходима реанимация. Подключение к ИВЛ – аппарату искусственного вентилирования. Потому что тот застой, что образовался в нашем общем, общественном организме, рано или поздно привел бы его к гибели. И неважно, что отдельные его части на вид казались совершенно здоровыми – они погибли бы вместе со всеми, от общей интоксикации. Мне очень хочется записать свои рассуждения на бумагу, а не ходить с потерянным видом, ведя постоянные внутренние диалоги, а временами и монологи. Кажется, похожей манией страдал и принц датский Гамлет, в королевстве которого тоже не все было ладно?
– Швабрам всех континентов пламенный привет!
– Иди в ж…пу! – грубо и топорно парирую я. – А когда прибудешь на место постоянной дислокации, не забудь отзвониться. А то я волноваться буду: дошел, не дошел…
– Ты чего такая?
– Какая?
– Зажатая. Агрессивная. Обидчивая.
– Во мне идет процесс объединения со швабрами всех стран. Мысленный. Иди и не мешай.
И чего он ко мне привязался? Я потихоньку начала закипать, но Красавчик, как я про себя назвала приставшего, как репей, нового сотрудника, и не думал ретироваться:
– Страдаешь избытком ума?
– Скорее, обыкновенным его наличием. И даже не страдаю. Он мне почему-то не давит.
– Кстати, так и не познакомились. Олег.
– Швабра.
– Красивое имя. Тебе идет.
– Мне все идет. И ты иди. Вот так: иди, иди, иди… и не оглядывайся. А то козленочком станешь.
– У тебя какая специализация?
– Космето-о-олог я-а-а… – протянула я томно и повела глазами, как эстрадная певичка во время течки.
Ситуация стала меня забавлять. То ли он кадрил меня, этот Олег-Красавчик, то ли просто хотел извиниться. Ну хотел – так и извиняйся. Чего голову-то морочить?
– Да? Я тоже удивился – чего наш в тебе нашел?
– Наверное, у него угри! У тебя, кстати, тоже.
Вот тут он смутился и даже, по-моему, растерялся:
– Где?..
– На бороде. А также на носу, где черти ели колбасу. Закупорка протоков салом говорит о том, что у тебя в организме повышенное количество мужских половых гормонов. От которых тебе постоянно хочется трахаться. Хотя угри можно вылечить и другим, более гуманным способом.
– Да меня и народные методы устраивают! – ухмыльнулся он. – Кстати, на тебя я не претендую.
– Не парься, я не обидчивая.
– Кофе будешь, не обидчивая?
– Без далеко идущих последствий буду.
– Остерегайтесь венерических заболеваний! – пафосно воскликнул он и ухмыльнулся.
– И мух. Особенно мух. Потому что диарея вкупе с сифилисом – это ваще атас.