Без семьи (др. перевод)

– Позвольте мне вернуться, пожалуйста, позвольте! – стал я упрашивать его.
Но он взял меня за руку и заставил выйти на дорогу.
– Так как ты отдохнул, – сказал он, – то пойдем дальше, мой мальчик.
Я хотел вырваться, он держал меня крепко.
– Капи! – позвал он. – Зербино!
Собаки тотчас же встали около меня, Капи – сзади, а Зербино – спереди. Пришлось идти за Витали. Пройдя несколько шагов, я обернулся. Мы уже спустились с вершины, и теперь не было видно ни нашей долины, ни нашего домика.
 
Глава V
 
В пути
 
Хотя Витали и купил меня за сорок франков, но он все-таки не был злым человеком. Я скоро убедился в этом.
Мы спускались по южному склону горы. Когда прошло с четверть часа, Витали выпустил мою руку и сказал:
– Ну, теперь иди рядом со мной. Но не забывай, что если ты захочешь убежать, Капи и Зербино живо догонят тебя. А у них острые зубы.
Я и сам понимал, что спастись бегством невозможно, и вздохнул.
– Тебе теперь тяжело, – продолжал Витали, – я понимаю это и не сержусь на тебя. Плачь – тебе будет легче. Но только постарайся понять, что со мной тебе будет лучше, чем если бы ты остался дома. Что было бы с тобой тогда? Тебя наверняка отдали бы в воспитательный дом, ведь Барберен тебе не отец, а его жена – не мать.
Ты говоришь, что любишь ее, что она была добра к тебе и тебе жаль расстаться с ней. Все это так, но если ты подумаешь, то поймешь, что она не могла бы держать тебя у себя в доме против желания мужа. А он, может быть, совсем не так дурен, как тебе кажется. Ему не на что жить, он калека, не может работать и не считает себя обязанным кормить тебя, когда ему самому придется голодать. Да, жизнь – тяжелая борьба, и человек не всегда может поступать так, как желал бы.
Все, что говорил Витали, было, конечно, очень благоразумно, но в эту минуту его слова не могли подействовать на меня: я слишком страдал от разлуки.
Я никогда уже не увижу женщину, которую считал матерью и горячо любил, которая вырастила и ласкала меня. Эта мысль сжимала мне горло, я задыхался. Но я все-таки шел рядом с Витали и старался думать о том, что он мне говорил.
Да, конечно, все это правда. Барберен мне не отец, с какой же стати ему голодать из-за меня? Он взял меня к себе, я жил у него в доме много лет, и если он отсылал меня теперь, то только потому, что не мог больше держать. Не о сегодняшнем дне нужно мне вспоминать, думая о нем, а о прошлых годах, которые я прожил у него в доме.
Спустившись с довольно крутого склона, мы вышли на обширную, далеко расстилавшуюся пустошь, покрытую вереском и дроком. Нигде не видно было ни домов, ни деревьев.
Бежать от Витали я уже не думал. Куда я пойду? К кому? Да и этот старик с седой бородой, может быть, совсем не такой ужасный, как мне казалось сначала, и не будет обращаться со мной жестоко.
Долго мы шли по пустынным равнинам, которые иногда перемежались мелким кустарником. Ничего другого не было вокруг нас, и только вдали виднелось несколько холмов с бесплодными вершинами.
Я совсем не так представлял себе путешествие. Мне казалось, что, выйдя из нашей деревни, я увижу какие-нибудь чудесные страны, совсем не похожие на нашу долину.
Витали шел вперед ровным шагом. Обезьянка сидела у него на плече; собаки бежали за ним. Иногда он говорил им что-нибудь ласковое то по-французски, то на незнакомом мне языке. Ни он, ни его собаки, по-видимому, не знали усталости, но я очень утомился. Долгий путь и волнение совсем лишили меня сил.
Я с трудом тащился за моим хозяином, но не решался попросить его остановиться на отдых.
– В этих деревянных башмаках тебе трудно идти, – заметил наконец он. – В ближайшем городе, в Усселе, я куплю тебе кожаные.
Эти слова ободрили меня.
Мне уже давно страстно хотелось иметь кожаные башмаки. По воскресеньям сын мэра и сын трактирщика, входя в церковь, неслышно ступали по каменным плитам, тогда как мы, крестьяне, в нашей деревянной обуви, поднимали страшный стук и грохот.
– А далеко до Усселя? – спросил я.
– Вот слова, которые сказаны от чистого сердца! – воскликнул, смеясь, Витали. – Так тебе очень хочется иметь кожаные башмаки, Реми? Хорошо, они будут у тебя, да еще подбитые гвоздями. Кроме того, я куплю тебе бархатные панталоны, куртку и шляпу. Надеюсь, ты теперь перестанешь плакать и весело пройдешь шесть миль, которые остались до города.
Кожаные, подбитые гвоздями башмаки! Я был в восторге. И простые кожаные башмаки казались мне чем-то недостижимым, а о подбитых гвоздями я даже никогда не мечтал! Да, мой хозяин добрый человек. Разве злой заметил бы, что мне трудно идти в деревянной обуви?
Подбитые гвоздями башмаки! Бархатные панталоны! Куртка! Шляпа! Ах, если бы матушка Барберен увидела меня таким франтом, как бы она обрадовалась, как бы гордилась мной! Жаль, что до города еще так далеко.
Однако несмотря на великолепный костюм, который я должен был получить, пройдя шесть миль, я едва мог передвигать ноги.
К счастью, погода пришла мне на помощь. Небо, сначала голубое, заволоклось тучами, и пошел дождь. Витали было хорошо под бараньей шкурой, Проказник тоже спрятался под нее, но мне и собакам нечем было прикрыться. Они могли, по крайней мере, хоть встряхиваться, а я должен был идти в мокрой и холодной одежде, прилипавшей к телу.
– Ты легко простужаешься? – спросил Витали.
– Не знаю. Я не помню, чтобы когда-нибудь простужался.
– Вот это хорошо, но я все-таки не хочу, чтобы ты мок под дождем. Мы сегодня не пойдем дальше и переночуем вон в той деревне.
Но постоялого двора в деревне не было, а из крестьян никто не хотел пускать к себе какого-то странно одетого старика с мальчиком и тремя грязными собаками. Нам везде отказывали и захлопывали перед нами двери.
Неужели нам придется идти дальше? Ведь до Усселя осталось еще четыре мили. Наступала ночь, дождь лил, ноги у меня совсем окоченели.
Наконец один крестьянин, подобрее других, позволил нам переночевать в сарае, но с условием не зажигать огня.
– Отдайте мне ваши спички, – сказал он Витали, – я верну их вам завтра, когда вы будете уходить.
Слава Богу! Теперь у нас была хоть крыша над головой.
Витали был человек запасливый, никогда не пускавшийся в дорогу без провизии. В солдатском ранце, который он нес за спиной, нашелся большой кусок хлеба. Он разрезал его на четыре части.
Тут я в первый раз увидел, в каком строгом повиновении держит он свою труппу.
Пока мы ходили от двери к двери, прося, чтобы нас пустили ночевать, Зербино забежал в один дом и быстро выскочил оттуда с коркой хлеба в зубах. Увидев это, Витали сказал:
– Поговорим вечером, Зербино!
Я совсем было забыл про это, но, когда Витали начал резать хлеб, я заметил, что Зербино приуныл.
– Пусть вор идет в угол, – строго сказал Витали, – он будет спать без ужина.
И Зербино отправился ползком в угол, на который указал ему хозяин. Он зарылся с головой в наваленный в сарае папоротник, и мы его больше не видели. Только изредка доносилось до нас его жалобное повизгивание.
Наказав Зербино, Витали дал мне кусок хлеба, взял другой себе и, ужиная, стал кормить Капи, Дольче и Проказника, давая им равные кусочки хлеба.
Мы с матушкой Барберен жили в последнее время далеко не роскошно, но все-таки перемена показалась мне ужасной. Как вкусен казался мне горячий суп, даже и без масла, который подавался у нас на ужин! А как тепло было около очага и в моей постельке, когда я закутывался в одеяло до самого подбородка!
Ничего этого теперь не было. Приходилось радоваться и тому, что есть хотя бы папоротники вместо постели.
Я страшно устал, ноги у меня болели, и я дрожал в своей мокрой одежде. Была уж ночь, а я и не думал спать.
– У тебя стучат зубы, – сказал Витали. – Тебе холодно?