Выживший: роман о мести
– Я… мне… я… – только и выговорил он, заикаясь от страха.
– Что стряслось, Бриджер? – крикнул капитан, вглядываясь в темноту за спиной парня. Трапперы уже выстроились в защитный полукруг спиной к крутому берегу: курки взведены, колено уперто в землю для надежности выстрела.
– Виноват, капитан! Я не хотел стрелять! В кустах зашелестело, я вскочил… Наверное, курок соскользнул… Оно само выстрелило…
– Заснул, не иначе. – Фицджеральд вернул курок в прежнее положение и поднялся с колена. – Теперь все индейцы на пять миль вокруг знают, где нас искать.
Бриджер дернулся было заговорить, но от стыда и раскаяния слова застряли в горле – он так и замер с открытым ртом, в ужасе глядя на окруживших его охотников.
Гласс шагнул вперед и потянул гладкоствол из рук Бриджера. Взведя курок, он нажал на спуск и большим пальцем перехватил кремень раньше, чем тот успел ударить по кресалу. Повторив трюк еще раз, он обернулся к Генри.
– Это не оружие, капитан. Дай ему нормальную винтовку, меньше будет случайностей в карауле.
Кое-кто из трапперов согласно кивнул. Капитан перевел взгляд с Гласса на Бриджера и распорядился:
– Андерсон, Фицджеральд, ваша очередь.
Те повиновались и, как велено, стали один выше по течению над лагерем, другой ниже.
Правда, стражу можно было и не выставлять: в считаные часы, оставшиеся до рассвета, никто в отряде не сомкнул глаз.
Глава 3
24 августа 1823 года
Хью Гласс смотрел на мягкую землю, по которой ветвились глубокие расходящиеся следы – четкие, как буквы на белой бумаге. Следы двумя дорожками тянулись от реки, где олень пил воду, к прибрежному ивняку. Бобры когда-то прогрызли здесь тропу, и теперь все окрестное зверье ходило по ней на водопой, оставляя рядом со следами кучки помета. Гласс наклонился и тронул катышки величиной с горошину, еще теплые.
Он взглянул на запад, где солнце еще висело высоко над плато, ограничивающим здешний горизонт. Закат еще не скоро, но капитану с отрядом идти сюда добрый час, а место для лагеря отличное: река слегка изгибается вдоль длинного каменистого берега, тополя за ивняком дадут хворост для костра и заодно скроют огонь от чужих взглядов. Ивовые прутья пойдут на решетки для копчения, а уж торчащие среди ивняка сливовые деревья придутся как нельзя кстати: сливы и часть мяса можно пустить на пеммикан. Гласс окинул взглядом реку: куда, интересно, подевался Черный Харрис?..
Среди привычных тягот, составляющих ежедневный быт трапперов, добывание еды было первостепенной и нескончаемой заботой – в этом состояли разом и достоинства, и недостатки трапперской жизни. С тех пор как отряд высадился из лодок на берегу Миссури и двинулся пешком вверх по Гранд, запасы еды на себе не таскали. Кое у кого имелся чай или сахар, большинство же обходилось мешочком соли для заготовки мяса. Дичь здесь водилась в изобилии – питайся свежениной хоть каждый день. Однако охоты без стрельбы не бывает, а звук выстрела разносился на много миль: трапперов легко выследит любой, кто окажется в пределах слышимости.
С тех самых пор, как отряд свернул прочь от Миссури, трапперы держались одного пути – вдоль Гранд. Сложился даже привычный распорядок: каждый день двое отправлялись в разведку впереди остальных – убедиться, что поблизости нет индейцев, найти место для лагеря и добыть еды. Каждые несколько дней подстреливали оленя или детеныша бизона, потом готовили лагерь к ночному привалу – выпускали кровь из добытой туши, собирали дрова и разжигали два-три небольших костра в узких прямоугольных ямах. Меньше костер – меньше дыма, зато больше места для копчения, да и согреться проще. А возможный враг, увидев ночью несколько костров вместо одного, сочтет отряд крупным и поостережется нападать.
Затеплив костры, разведчики освежуют дичь. Отборные куски оставят для еды, остальное порежут на тонкие полоски, натрут солью и развесят над огнем на грубых решетках, сооруженных из ивовых ветвей. Вяленое мясо, конечно, выйдет не таким, как в постоянном лагере, – то могло бы храниться и месяцами. Но и здешних, наспех заготовленных припасов хватит на несколько дней, до следующей добычи.
Гласс шагнул из ивняка на поляну, высматривая оленя – тот не мог уйти далеко.
На медвежат он наткнулся раньше, чем успел заметить медведицу. Два пушистых комка ковыляли в его сторону – пятимесячные, весеннего помета, весом в сотню фунтов каждый. Покусывая друг друга и взлаивая, как щенки за игрой, они комично катились прямо к нему, и Гласс, от неожиданности застыв на месте, не подумал глянуть в дальний конец поляны – не успел даже сообразить, что медвежата не бывают без присмотра.
И вдруг до него дошло. Желудок куда-то ухнул мигом раньше, чем от края поляны донесся первый раскатистый рык. Медвежата тут же замерли в пяти шагах от Гласса, однако тому было не до них: он не сводил глаз с кустов за поляной.
Даже по звукам было ясно, что медведица огромна: трещали кусты, которые она сметала с пути, как траву, да и сам рык – густой и низкий, как громовой раскат или гул от падающего дерева, – мог исходить только от массивной туши.
Рык грянул громче: медведица выбралась на поляну, черные глаза уставились на Гласса. Стоя на четвереньках и склонив голову, она принюхалась к чужому запаху. Гласс разглядел и сильное тело, сжатое, как пружина, и готовое к броску, и мускулистые передние лапы, переходящие в мощные плечи, и серебристый загривок.
Гризли.
Гласс лихорадочно пытался сообразить, что делать. Инстинкт толкал бежать назад через ивняк и дальше к реке: если нырнуть поглубже, течение вынесет в безопасное место. Однако медведица слишком близко, едва ли в сотне футов. Взобраться на дерево и застрелить зверя с высоты? Взгляд Гласса заметался по поляне. Ничего подходящего, деревья только за спиной у зверя, а ивняк не спасет. Выход один – стрелять с места. Остановить гризли пулей из кентуккской винтовки.
Медведица бросилась вперед, яростно рыча на чужака, посмевшего приблизиться к детенышам. Гласс вновь чуть не дернулся бежать, хотя и понимал тщетность попытки: медведица уже стремительно летела через поляну. Он взвел курок и прицелился, невольно дивясь гибкости движений необъятной туши. Очередной инстинкт толкал его стрелять немедленно – однако Гласс уже знал, что медведям бывали нипочем даже полдесятка пуль. А выстрел у него только один.
Медведица неслась прыжками – в голову не прицелишься. За десять шагов от врага она поднялась на задние лапы и теперь, с высоты в полтора человеческих роста, широко замахнулась, готовая разорвать врага ударом когтей. Гласс прицелился прямо в сердце и спустил курок.
Огниво выбило искру, вспыхнул порох, воздух заволокло едким дымом. Пуля ударила в грудь, однако зверь словно не заметил. Гласс бросил винтовку, теперь уже бесполезную, и вытянул нож из поясных ножен, однако медведица занесла мощную лапу – и грозные шестидюймовые когти пропороли ему руку, плечо и шею. Удар опрокинул Гласса навзничь, нож выскользнул из руки. Гласс, в отчаянии скребя ногами по земле, пытался хотя бы отползти к ивняку, однако зверь уже опустился на все четыре лапы и навис сверху.
Гласс согнулся, пытаясь защитить лицо и грудь. Медведица схватила его зубами сзади за шею, подняла в воздух и встряхнула так, что едва выдержал позвоночник. Затрещала лопатка, по спине и затылку проехались когти. Гласс взвыл от боли. Медведица, отпустив его шею, тут же впилась зубами в бедро, встряхнула жертву, вновь подняла в воздух и швырнула наземь так резко, что Гласс, неспособный шевельнуться, остался лежать – в сознании, но совершенно обессиленный.
Лежа на спине, он смотрел вверх на медведицу, стоящую над ним на задних лапах. Страх и боль отступили, нахлынуло жутковатое восхищение мощной животной силой. Медведица издала рык, который отозвался в ушах Гласса далеким эхом. Гласса придавило к земле, влажный запах шкуры перекрыл все чувства. Мысли заметались, в памяти почему-то всплыл желтый пес, облизывающий лицо мальчика на деревянном крыльце.