Продается недостроенный индивидуальный дом...

В своем последнем письме — оно пришло уже в Килинги-Ныммеский походный лагерь — Урве обещала следить за прибывающими под Таллин дивизиями и даже назначила место свидания: Кадриоргский парк. И простой ефрейтор, который в своих письмах к ней невольно превращался в этакое важное и независимое звено в мощной цепи корпуса, теперь вынужден был посвятить в свою тайну товарищей. С их помощью он надеялся одолеть все преграды, возникавшие на пути у тех, кто хотел получить увольнительную в город.
Дверь в конце подвального коридора выходила во двор. Кто-то забыл ее закрыть. Солдат нагнулся, сделал несколько шагов по ступенькам вниз и через открытую дверь увидел темнеющие кусты сирени.
— Покажите мне свой сад! — внезапно оживился Рейн.
— У нас нет сада. Эти грядки и деревья принадлежат хозяйке дома.
— Как? Почему хозяйке дома? Разве этот дом не национализирован?
— Конечно национализирован. Но эта мадам Хаукас — презлющая старуха. Никому не охота связываться с ней. Торгует на рынке яблоками и цветами.
— Но ведь это неправильно. Сад теперь общий. Вот тебе и на, за что же мы тогда воевали! Пошли посмотрим, велик ли участок у этой презлющей хозяйки дома.
Птицы в кустах сирени испуганно зачирикали, заволновались и стали искать более безопасное место, чтобы успеть подремать — летняя ночь коротка.
— Вон куда хватанули, — тихо заметил солдат, разглядывая с видом знатока выходящую во двор стену, пробитую осколками снарядов.
— Ох, вокруг нас так пылало, что мы даже вещи вынесли, — шепотом произнесла девушка и потянула юношу за рукав: тот собирался было сесть на садовую скамейку. — Идите сюда, здесь скамейка получше.
Скамейка «получше» оказалась точно такой же прибитой к столбикам полуистлевшей доской, но густой кустарник скрывал ее от глаз дремлющего в сырой ночи дома.
Ноги горели. Храбрый солдат не боялся дальних и кривых закоулков — он опасался патрулей. А девушка согласилась пойти окольным путем, потому что боялась встретить своих школьных друзей!
А здесь, в саду, было спокойно. Парень гадал, долго ли еще до рассвета, и старался придумать план действий, как бы оказаться хоть чуточку поближе к сидящей рядом с ним высокой девушке с пылающими щеками. Девушка, по-видимому, нервничала. Она несколько раз одернула черную юбку — юбка почему-то все время лезла выше колен. Не по себе было ей и из-за матери, которая — девушка не сомневалась в этом — с кислой миной ждет ее дома. И вместе с тем у нее не хватало мужества оборвать свое первое свидание. По крайней мере это произойдет не раньше, чем...
Чем что — этого шестнадцатилетняя школьница и сама не знала... Девушка могла лишь догадываться, что солдат пододвинется к ней, обнимет ее и попытается поцеловать. Вот тогда-то она и покажет, что годы оккупации испортили далеко не всех девушек, как болтают кругом, и что, во всяком случае, Урве Пагар не позволит первому встречному солдату поцеловать себя.
Уж очень недолго продолжалось их знакомство. Вечер танцев в январе. Через месяц солдаты ушли на фронт. И осталось лишь воспоминание о вечере в чужой школе, куда они с Ютой Зееберг пробрались тайком, да номер полевой почты на вырванном из блокнота маленьком листке, который ей сунул в школьном коридоре солдат. «Пишите мне на фронт, — сказал он. — Очень жду!» Но смела ли она писать? Могла ли скрыть от подруги эту тайну? Что будет, если в один прекрасный день все откроется? Победа осталась все же за солдатом. Он разговаривал с ней, как со взрослой, в его темно-синих глазах — она не могла ошибиться — были страдание и надежда, когда он сказал: «Буду очень ждать». Как можно заставлять ждать такого красивого и вежливого парня, тем более что он ведь мог погибнуть в огне сражений? Так однажды, родилось письмо на фронт.
Сегодняшнее свидание в парке показалось ей сперва просто ужасным. Было стыдно, что ждала она, а не солдат, что и встречу назначила она, а не он. Однако вскоре это ощущение исчезло. Рейн оказался на редкость милым и приятным парнем.
Поглядывая на него сейчас в мягком свете сумерек — разумеется, исподтишка, мельком, — она чувствовала легкое покалывание в сердце. Урве знала, что красива, но не была уверена, сумеет ли поддержать разговор, блеснуть живостью, остроумием. Во всяком случае, она больше слушала, чем говорила.
Она лихорадочно думала, как поступить с той маленькой вещичкой, которую, спеша на свидание, на всякий случай сунула в сумочку. Это был финский ножик с красивым черенком — синим в коричневую полоску; нож подвешивался к поясу на маленькой серебряной цепочке, прикрепленной к ножнам. Застежку украшали серебряные блестки. На кожаных ножнах был вытиснен сложный орнамент. Урве обнаружила этот ножик среди вещей покойного отца уже давно, когда по просьбе матери искала в них какой-то документ. Находку она спрятала в ящик своего стола.
— Как хорошо здесь, — заметил юноша.
У Урве вид старого развалившегося забора, штабелей дров, прикрытых сплюснутыми поржавевшими кусками жести, вызывал сейчас какую-то неприязнь. Без этих цветущих кустов сирени, аккуратно возделанных грядок с овощами, темно-красных тюльпанов и бурно пошедших в рост гладиолусов это был бы весьма непривлекательный двор.
— Да, чудесно. Вот только мама, наверное, ужасно сердится. Я обещала быть дома не позднее девяти.
— Ну, не стоит волноваться. Такие вечера не часто бывают. Знаете, возможно, мы останемся в Таллине. Я слыхал, что некоторые воинские части поступят в распоряжение коменданта города, тогда сможем часто видеться.
— И вы останетесь?
— Надеюсь. А впрочем, черт его знает. Все зависит от генерала Пярна.
— И вы забудете меня, когда отправитесь дальше...
— Урве! Ну зачем вы так... Я вас никогда не забуду.
Молчание.
— Вот, возьмите это... на память, — сказала Урве, держа в руках какой-то темный предмет.
— Что это?
— Да просто так. Мне он не нужен. Думала — вам на память.
Солдат взял нож в свою большую руку, вытащил его из ножен, посмотрел и сунул обратно.
— Нy и ножик! Вы в самом деле хотите...
— Возьмите, пожалуйста, вы солдат. Я хочу, что бы вы взяли.
— О, большое спасибо, но я... Вот видите, а я не догадался, ничего не прихватил.
Девушка судорожно глотнула.
— Да и не надо. Я же не потому... Я просто... Просто мне нечего делать с ним.
Сейчас, сейчас это произойдет, то, чего она все время ждала. Но не мог же солдат, ничего не говоря, взять да и запихать подарок в карман. Должен же он был сказать, что в их роте едва ли не у каждого есть красивый ножик, но такого замечательного, как этот, нет ни у кого.
Но вот он замолчал, а потом внезапно взял руки девушки в свои. Такая вольность показалась ей недопустимой.
— Урве!
Казалось, девушка прислушивается к далекому рокоту самолетов.
— Урве, я люблю вас.
Даже в сумерках ночи острый глаз заметил бы, как отхлынула кровь от лица девушки, но лишь для того, чтобы снова, еще с большей силой, прихлынуть к щекам. Она громко и часто дышала. Юноша придвинулся ближе, теперь и она услышала его дыхание.
Как ей быть? Что ответить? Все разрешилось как-то даже чересчур быстро и неожиданно.
Ее обняли руки, гибкие сильные руки. Такие сильные, что голова шла кругом.
Светлые, аккуратно зачесанные наверх волосы растрепались, когда она внезапным движением отдернула голову. Быстро вскочив, она поправила шелковую лиловую кофточку и пригладила волосы. Увидев, что солдат тоже встал, девушка вытянула вперед обе руки, словно отталкивая его.
— Вы не смеете!
— Но, Урве!
— Я пришла вовсе не для того, чтобы бы со мной...
— Урве, поймите же... — Рейн хотел снова схватить в объятия свое счастье, но руки поймали лишь прохладный сырой воздух, а в ушах отдался стук двери, жестокость которого заставила его вздрогнуть.
Отвергнут.
Он осторожно пошел по темному подвальному коридору, тихонько поднялся по лестнице.
— Урве!
Молчание.
Неужели она действительно убежала домой? Вот так и получается, когда ребенку признаются в любви. Но какой же она ребенок! Писала такие письма, так интересно рассказывала. И к чему этот подарок, если...