Продается недостроенный индивидуальный дом...

Однако нужно же как-то спросить Ваттера, не отпустит ли он его в половине шестого на несколько часов в город.
Бумага бежала безупречно. Галя — она работала в лаборатории — что-то выясняла с Сорком и Меллоком. Очевидно, следя за бумажной лентой, бежавшей по сушильным цилиндрам, увидела в ней дырочки, эти проклятые дырочки, которые выводили ее из себя и из-за которых она всегда сердито повышала голос. Красивое лицо восточного типа, с темно-карими глазами. Рейн сказал ей как-то, что такой красивой девушке не идет быть сердитой. Галя не обратила на это взимания. Позже — это было в красном уголке, до собрания — Галя заметила, что Лейзику, комсомольскому активисту, не пристало говорить такие дешевые комплименты. Или что-то в этом роде. Возможно, по-эстонски это прозвучало бы мягче. Рейн привык к улыбкам, на которые не скупились для него женщины комбината, и Галино ледяное замечание немного задело его.
Бумага бежала. Рейн рассуждал про себя: «Как только намотается полный рулон, договорюсь с Ваттером. И сразу же побегу переодеваться. За три минуты буду у ворот».
От склада технического сукна деловитой походкой шел старший машинист. Рейн с подчеркнутой любезностью приветствовал свояка. Мартин пробурчал что-то недовольным голосом и прошел мимо — ему хотелось знать, чего требует Галя. Меллок и машинист Сорк стали ожесточенно размахивать руками и показывать на Галю.
И все-таки машину остановили. Сорк вынужден был признать — да, дырочки есть, хоть их и немного. Ведь позднее эту тонкую бумагу, предназначенную для оклейки спичечных коробок, все равно нарежут полосками, так что дырки... Впрочем, если Гале так необходимо качество... Собственно, почему бы ей и не требовать качества — она ведь на твердом окладе. Что ж, можно и прочистить сетку.
Рейна сегодня злила любая незначительная помеха. Однако не по той причине, которая заставляла ворчать старого Меллока. Меллоку важна была копейка. Рейн же думал совсем о другом.
После того как бумага снова побежала и Галя с торжествующим видом ушла, Рейн крикнул Ваттеру:
— Мне сегодня в половине шестого надо быть в жилуправлении, по квартирным делам. Не снимешь ли вместо меня рулон?
— Иди давай! — ответил, как и следовало ожидать, Ваттер.
Можно было ничего больше не прибавлять. И все-таки Рейн не удержался. Он стал рассказывать о том, какие нечуткие люди в жилуправлении и как он всем до смерти надоел там. В последний раз, когда он был у начальника, тот обещал подумать и велел прийти в пятницу к половине шестого.
Ваттер, чудесный, простой малый, поверил и сказал, что будет держать за Рейна кулак. В том, что Ваттер поверил, не было ничего удивительного. Удивительнее, что поверил в это и сам рассказчик. Но ведь в конце-то концов он шел к Меэли с твердым намерением поговорить и о квартире тоже. Может, она что-нибудь и посоветует или, может, у нее есть знакомые, которые могут помочь. Ну вот рулон наконец полный, можно идти.
Через три минуты Рейн Лейзик был на улице. Холодный снежный город равнодушно встретил грешника и швырнул его в водоворот спешащих, трудолюбивых и честных людей.
  
4
 
Рейна могли задержать какие-то дела — ведь обычно он всегда ждал жену у киоска и всегда приходил раньше, ему не надо было пересаживаться с одного трамвая на другой, как ей. Ох уж эта вечерняя смена, когда приходилось возвращаться домой ночью.
Впереди по белесому снегу шли мужчина и женщина, и от этого пустынная улица казалась надежной и безопасной. Женщина время от времени оборачивалась. Неужели она боится Урве, честного человека, который, отработав вечернюю смену в большом ткацком цехе, торопится домой отдохнуть?
Урве подышала в шерстяную варежку, чтобы отогреть озябшее лицо, и вдруг прыснула. Квадратный фоторепортер из газеты все еще вызывал у нее смех. «Здравствуйте! Вы товарищ Лейзик? Прекрасно, прекрасно! Значит, вы и есть та передовая девушка, которая перешла из конторы на производство?» Ха! Передовая девушка. Жаль, она не рассказала ему, как дрожит сердце у этой передовой девушки — точно овечий хвост, когда ей приходится одной возвращаться с вечерней смены. Слава богу, это случается редко — законный муж этой девушки, в своей солдатской шинели, ждет ее у киоска, словно часовой.
Шинель висела в передней. Значит, не подождал! Ах, верно! Он же надел сегодня пальто, собирался зайти в жилуправление.
В кухне ее ждал сытный ужин. Даже горячие пирожки и булочки. На матери было темно-синее шерстяное платье, которое даже по воскресеньям чаще всего висело в шкафу. После позавчерашнего столкновения из-за ресторана прояснившееся лицо матери и праздничный стол были восприняты Урве как шаг к примирению.
— По какому случаю? — спросила она больше из вежливости, чем из любопытства.
Мать улыбнулась, и Урве поняла лишь одно — к ней вернулось душевное равновесие. Неужели же, чтоб что-то испечь, непременно нужен повод?
Смотри, смотри! И у матери, оказывается, свои маленькие тайны. Но как хорошо, когда у старого человека свои дела и он держится так независимо.
— Ну, а малыш?
— С малышом теперь, кажется, все в порядке.
Какой покой! После утомительной работы человеку необходимо тепло домашнего очага — и не только то, которое идет от натопленных печей, но и то, которое излучают спокойные глаза близкого человека.
— К нам приходил сегодня фоторепортер, — с удовольствием сев за стол, начала Урве.
Мать слушала ее с улыбкой на лице и переживала вместе с дочерью. Жаль, что дочь так редко делится с матерью и почти никогда не рассказывает ей о новой жизни на старой фабрике.
— Ну, а что же ты, «передовая девушка», ответила ему?
— Я ответила: не пойму, что тут передового, если человек меняет профессию, он ведь во всем выгадывает — и работа у него появляется интересная, и заработать можно в два раза больше, чем в конторе... Он все записал, что говорила. Просто смешно — и когда среднюю школу кончила, и сколько часов на восстановлении города отработала, и как наши комсомольцы благоустраивали сквер возле театра «Эстония», точно это имеет какое-то значение. Перо так и летало по блокноту. А потом наставил на меня свой фотоаппарат. Женщины кругом смеются. Когда он ушел, стали допытываться: о чем спрашивал? Ну, разве запомнишь все и расскажешь всем сразу в таком шуме! Ах, да, он еще спросил, как я выполняю план, как будто это зависит от ткачихи. Я ему ясно сказала — месячный в среднем на сто пять процентов. Он записал — сто двадцать пять. Я видела. Он положил раскрытый блокнот на шпульный барабан, когда фотографировал.
— Велела переправить?
— Разумеется. Миленькая получилась бы история! Все подумали бы, что я сама прибавила. У нас даже Махта Палу не вырабатывает такой нормы. Да и невозможно, потому что...
Хлопнула дверь. Шаги замерли на нижнем этаже. Это не Рейн. Вероятно, русский офицер с обожженным лицом.
Странно, за всю их совместную жизнь он первый раз так опаздывает. Рейн не пил, ни за кем не ухаживал. Никакого поручения, профсоюзного или комсомольского, быть не могло, потому что как-никак все эти дела улаживаются днем или вечером, но не ночью.
Волноваться тоже рано. Может быть, авария и срочно потребовались мужские руки? Рейн мог быть только на фабрике и нигде больше.
Урве любила тихие вечерние часы с книгой. Она взяла «Счастье» Павленко — книга со вчерашнего вечера лежала раскрытой на самом интересном месте, и время потекло незаметно. Но потом в голову полезли беспокойные мысли. Три года тому назад она тоже ждала Рейна. Но тогда было совсем другое время. Она не в состоянии была придумать ни одной причины, по которой Рейн мог бы задержаться. А теперь фабрика. Возможность аварии. Приходил бы он поскорее. Уже поздно. Рейн всегда говорил, что не боится — ну, что может случиться со взрослым человеком. Возможно, он действительно не боится ходить по пустынной улице, но разве от этого легче тому, кто ждет, разве это может избавить его от чувства беспокойства?