Продается недостроенный индивидуальный дом...

— Спасибо, маленькая пионерка. Тебя как звать?
— Лехте, — смело ответила та. — Лехте Мармель.
— Чудесно, Лехте. Возьми и от меня кое-что на память.
Он протянул смущенной девочке нож в коричневых ножнах, с серебряной цепочкой и красивым пестрым черенком. Девочка никак не могла решиться взять подарок.
— Не бойся. Бери смело. Мне он не нужен.
Девочке ничего не оставалось, как поблагодарить и в смущении убежать. Она тоже не знала, что делать с этим ножичком, но это был подарок от чистого сердца, а уж она-то знает цену такому подарку!
  
5
 
В разгар лета, точнее, в июле, когда все — и воздух, и солнце, и вода — зовет северянина на вольную природу, когда в лесах стоит запах расплавленной смолы, а на полях с каждым днем все желтее становятся хлеба, с лугов же тянет сладким ароматом скошенной накануне травы, — в это время бухгалтеры подводят полугодовой баланс.
Людей надо понимать. Не будем осуждать молодых женщин, если увидим, как прекрасным утром они хмуро толпятся в трамвае или с мрачным видом идут по улице. Это бухгалтеры, которые никогда не могут покинуть город прежде, чем не будет подведен баланс и черным по белому не выявится работа предприятия.
Нерадостные лица были и у подруг Лийви и Ли — трудно иметь дело с цифрами в такой солнечный день. Сегодня подруги молчали, хотя обычно их разговорам не было конца, потому что Ли пользовалась у мужчин успехом.
Ли, эту молодую веселую вдову, постоянно кто-нибудь преследовал, бомбардировал письмами либо просто как-то по-особенному смотрел на нее. Лийви с интересом слушала эти истории и давала советы.
Но одно разделяло их — дети. У Лийви была Майму, у Ли не было никого. В первый год своей жизни с Эльмаром она не хотела ребенка. А на следующий началась война, и Эльмар добровольцем ушел на фронт. Порой Ли обвиняла себя в равнодушии, но что поделать, если малыши ни капли не интересовали ее. Она вечно забывала, сколько лет ребенку подруги, и поэтому не могла оценить остроумия маленькой Майму.
В конторе маленькую Майму знали все, хотя, кроме Ли, никто ее не видел. Матери не могут не говорить о своих детях. И если приятельницы не испытывают большого желания слушать, пусть слушают другие. Всегда найдутся люди, которые сумеют оценить забавные детские истории.
Даже сейчас, в этот июльский день, когда бухгалтерия металась в балансовой горячке и все с раннего утра изнывали от палящего солнца, старший бухгалтер Лийви Айгсаар пришла на работу c целым ворохом новых невыдуманных историй.
— Представьте себе, — весело начала она, — обсуждаем мы с мужем вчера вечером предстоящую Берлинскую конференцию, как вдруг раздается писк: а как же важные дяди нападут в Берлин, если Берлин взят?
— А тебе не стало бы легче, если б ты привела ее к нам в политкружок? — с легкой издевкой спросила Ли.
— Не сомневаюсь, что дело у нас сразу пошло бы веселее, — заметила заместитель главного бухгалтера.
Оказалось, что какая-нибудь веселая история имелась в запасе у всех, за исключением Айли Суме, которая работала в конторе всего лишь вторую неделю и сейчас старательно записывала в картотеку количество пряжи. Она не понимала, как могли остальные с таким беззаботным видом являться на работу и, вынув из ящиков толстые папки, с наслаждением перебрасываться шутками. Старший бухгалтер Айгсаар и секретарь-машинистка Неерут в глазах молодого счетовода были в этом отношении просто виртуозами.
Вскоре в дверях своего кабинета появился главный бухгалтер Мармель. Его преждевременно увядшее лицо, изборожденное сетью тонких и глубоких морщин, никогда не отличалось приветливостью. Мешки под глазами придавали ему сонное выражение. Айли Суме боялась этого человека, как ребенок боится чудовища на картинке. Те, кто уже привык к главному бухгалтеру, знали, что напрасно искать злобу в его маленьких красных глазках. Злоба была в голосе, который в минуты раздражения становился особенно визгливым.
— Айгсаар!
Лийви, сморщив нос, прошла к главному бухгалтеру.
— Страдалица, — вздохнула ей вслед Ли и распахнула вторую половину окна.
На огромном, украшенном резьбой столе Мармеля, прихоти бывшего главного акционера фабрики, царил невообразимый беспорядок. Шкаф с делами и подшивками «Вестника Эстонской ССР» стоял раскрытым, — видно, в нем как следует рылись.
— Почему не перечислено «Октооберу»? Куда вы сунули их счет?
Лийви усмехнулась. Счет «Октообера» старик сам куда-то подевал. Об этом говорили не только следы невероятного беспорядка, но и растерянный вид главного бухгалтера.
— У меня все счета целы, — ответила старший бухгалтер, с наслаждением уничтожая тайную надежду начальства.
— Немедленно выясните. Должен находиться... у вас. Посмотрите в ящиках. Из «Октообера» звонили, ждут, что мы пришлем машину за товаром.
Посмотреть можно, но что это даст? В этом месяце у Лийви не было счетов «Октообера».
Айли Суме в испуге наблюдала за своей веселой и всемогущей начальницей, которая неожиданно сама попала в беду и сейчас один за другим перерывала ящики, давая старику Мармелю весьма нелестные характеристики.
Вдруг Айли, вздрогнув, быстро открыла боковой ящик своего стола, вытащила оттуда скрепленные листы и, встав, робко протянула их распаленной сослуживице:
— Может быть, это?
Лийви с неожиданной силой хлопнула по протянутым перед ней бумагам.
— Для чего вы держали их у себя? Как они попали к вам?
— Позавчера вечером... Все уже ушли, когда он пришел и отдал их мне. Ничего не сказал. Я положила в ящик и... забыла. Я....
Лийви хотелось сказать что-то очень жесткое, но маленькое, красное как свекла личико девушки остановило ее. И потом эти светлые бровки и ресницы. Лийви только сейчас заметила их. Господи, до чего же они некрасивы. И как дрожит ямочка на подбородке. Лийви махнула рукой, схватила счета и отправилась к главному.
— Нашла, — услышали сослуживцы за неплотно притворенной дверью.
— Выходит, они все же были у вас.
— Ничего страшного не произошло, — прозвучал отвергающий все обвинения либерально-уклончивый ответ. — Перечисление уйдет еще сегодня.
— Сегодня. Ну, а Тоолсе... Так Тоолсе вывезет оттуда смазочные?
Лийви некогда было заниматься пустыми рассуждениями. Кассирша недавно ушла в банк. Пока она дожидается там своей очереди, можно успеть оформить перечисление. Пусть виновница отнесет. Но где же Суме? Наверное, удрала в переднюю и плачет там где-нибудь за ящиками. Ну, бог c ней.
В этот момент в дверях появилась Урве. Ей было совершенно необходимо сию же минуту поговорить с сестрой. В ее темно-серых глазах была мольба, а юное нежное лицо выражало страдание. Сердце Лийви сжалось. С таким же лицом пришла однажды к ним Ли и сообщила, что погиб Эльмар.
— Что с тобой? Стряслось что-нибудь дома? С матерью?
— Нет.
Лийви с облегчением вздохнула.
— Подожди здесь или в коридоре на скамейке, я сейчас.
Урве прошла в коридор. Ее отпугивала деловая обстановка конторы. Профессия Лийви казалась ей чем-то таинственным. Язык, на котором здесь разговаривали, был чистейшим эстонским языком, однако она не понимала его. Они же как будто с полуслова понимали друг друга, и Урве порой казалось, что им доставляет удовольствие побахвалиться перед посторонними этим мало кому доступным языком.
Из конторских она знала поближе только Ли Неерут, но недолюбливала ее с тех пор, как Ли при всех, словно в насмешку, сказала: «Из этой девчонки вырастет красавица». Конечно, в насмешку, ведь Урве, в ту пору тринадцатилетняя девчонка, ужасно стыдилась своего пальто, из которого она давно выросла и которое трещало по всем швам, когда она надевала его.
Лийви пришла, но не одна. Рядом с ней в темно-коричневом потертом платьице, покорно опустив голову, шла девушка примерно одних лет с Урве.
— Запомнили теперь, где вам найти Пахкла? — спросила Лийви. — Пройдите сразу наверх, потом повернете направо, в большой зал.