Ржаной хлеб

— Может быть, не эпический, а греческий, — тихо, не утерпев все же, заметила Таня.
— Это одно и то же, Танюш, — бойко и громко подхватил Захар. — Так вот. Как говаривал тот мудрец, мы встретились с Бахусом…
— Это с кем ты опять встречался? — Зина недобро посмотрела на мужа. — Опять новый дружок? Ох, Танюша, уж эти его дружки — ежедневно новые да другие! А у этого и имя-то не нашенское, бусурманское. Кто такой?
— Не бусурман, не оскорбляй. Бахус, я сказал — Бахус! Еще во времена Тюшти [10] так называли бога вина и веселья, — в этот раз безошибочно растолковал Захар.
— А я уж правда думала новый дружок. Как вечером придет под мухой, — объяснила Зина Тане, — спрашиваю: с кем и где ты наглохтился? Всякий раз нового и называет. То кто-то из Саранска приехал, то из района. А уж если действительно бог, — Зина засмеялась, — тогда и по маленькой не грех.
Все, кроме Тани, выпили; она ни разу в жизни спиртного не пробовала, ей было даже противно разговаривать с теми, от которых разит вином. Мать всегда повторяла: от выпивохи умных слов и добрых дел не жди. На этой почве и с Федей сколько раз приходилось ссориться и потом не встречаться по несколько дней.
Захар, заметив, что Таня только дотронулась до рюмки и отставила ее, шумно запротестовал:
— Э-э-э, Танюша, у нас так не положено! Ты уж не обижай хозяев. Наши обычаи, как на Кавказе. Не выпил у хозяина — обидел его. Когда я служил в армии в Ереване, встретил наших эрзян. Зазвали они меня к себе, угощают и коньяком, и всякими марочными винами. А мне нельзя, я на службе. Знаете, как они разобиделись? За оскорбление сочли. Пришлось, понятно, уважить. Только после пятеро суток просидел на «губе», проще говоря, в армейской кутузке.
— Вот поэтому и я не пью, чтобы не попадать куда не следует, — в шутку, оправдываясь, сказала Таня и налила в стакан ситро.
Захар это заметил. Он настойчиво слил ситро и опять налил вино. Опять все начали уговаривать, хуже того — принялась настаивать и Зина; хмурясь, Таня отпила несколько глотков.
— Это по-нашенски! — похвалил Захар, подавая закуску, Георгий захлопал в ладони.
Все заметнее хмелея, Георгий так же заметно и смелел. Стараясь угодить Тане, — то воды ей нальет, то конфеткой угостит, — он всякий раз оговаривался: «извините, не откажите, пожалуйста». И все порывался рассказать о том, как научился играть на баяне.
Захар, Георгий и Зина хмелели все больше, Тане становилось с ними невмоготу. Иные мысли и заботы владели ею. Завтра пленум райкома комсомола, на нем намечено и ее выступление. О чем ей говорить? Как пройдет выступление? Не ошибиться бы, не спутаться… Вот ей о чем думать и думать, а тут какой-то подвыпивший парень долдонит, как он учился играть на баяне.
В комнате было густо накурено, душно. У Тани с непривычки начала кружиться голова. Никому не сказываясь, она потихоньку вышла на крыльцо.
Не успела сесть на скамейку под березкой, как тут же, хлопнув дверью, рядом на скамейке оказался и настырный этот баянист.
— Ты это поч-чему, Танюша, весь вечер хмурая? — старательно выговаривая, спросил он. — Словно, понимаешь, осенний день?
— Я? Да вроде бы нет.
— Все мол-ча-ла, мол-ча-ла. Словно египетская пир-рамида! Видела ты их? — Георгий, все от того же старания не заикнуться, нетрезво растягивая слова, широко раскинул руки. — Они вот такие.
Таня усмехнулась, чуть отодвинулась.
— Я, значит, на египетскую пирамиду уже похожа? А вы их, кстати, видели, пирамиды эти?
— В журнале, — даже спьяна не соврал Георгий. — Поч-чему, говорю, мол-чала весь вечер?
— Слушала вас.
— И с-со мной сейчас не будешь разговаривать?
— Как видишь, не молчу, разговариваю. Только говорить нам, кажется, не о чем.
Георгий подвинулся ближе, заговорил, еще резче разделяя слова на слоги:
— Как не о ч-чем? М-молодые люди о ч-чем говорят м-меж собой?
— Не знаю.
— К-конечно, о люб-бви…
— О любви так о любви, — засмеялась Таня.
Эти слова показались баянисту многозначительными, он еще больше набрался храбрости.
— Вот с-смотрю на тебя и д-думаю: нап-прасно пропадает в селе т-твоя красота. Нап-прасно.
— Почему же?
— Тебе с твоей кр-расотой надо бы в гор-роде жить. Или хотя бы в нашем райцентре.
— А мне и в селе хорошо. — Таня легко вздохнула. — Хотя, кто знает: может быть, и в городе еще придется пожить. Век долог.
— Тан-нюша, переезжай ж-жить в Атямар. Каяться не б-будешь. Тогда бы к-каждый вечер встречались.
— Когда переезжать? — опять не удержалась от шутки Таня.
Георгий воспринял ответ по-своему, в прямом смысле, поэтому он не стал устанавливать сроки переезда, только обнял Таню.
— Отними руки, — спокойно велела Таня.
— Танюш! 3-знаешь, как я пол-любил тебя? Как увидел — душа в пятки ушла!
Георгий снова обнял ее и поцеловал.
— Руки! — резко повторила Таня и, возмутясь, так двинула баяниста локтем, что тот кубарем полетел со скамьи.
Брезгливо оттерев платком губы, Таня хотела помочь, поверженному ухажеру подняться. На крыльце показались Зина и Захар. Георгий уже был на ногах, отряхивал от пыли брюки, спина белой рубашки почернела.
— Захар, проводи, пожалуйста, Георгия домой, — чуть удерживая смех, попросила Таня. — Он совсем опьянел, как бы по дороге домой не свалился.
— Будет сделано! — сразу же согласился тот, про себя поблагодарив Таню за выручку. — Горка — тронулись!
Тот, покорно повиснув на его руке, с трудом переставляя ноги, пожаловался:
— На самом деле, н-настоящий зверь эта ваша г-гостья! P-разговаривать нельзя.
Черников довел вконец опьяневшего собутыльника до его квартиры и, перейдя улицу, трижды постучал в освещенное окно небольшого деревянного дома. В двери тотчас появилась молодая, в легком халатике женщина.
— Наконец-то, думала уж, и не придешь, — упрекнула она, входя с Захаром в коридор. Поднявшись на носки, она обвила руками его шею. — Чего так долго?
— Не сердись, Дуся, милая, — начал оправдываться Захар. — К моей овце приезжала из села подруга, поневоле пришлось задержаться. Ладно еще, Горка со мной был — вроде его пошел проводить.
— А если бы не выручил Горка, не пришел бы, значит? Так понимать?
— Почему бы не пришел. Пришел бы…
Голос Черникова прозвучал неуверенно, с заминкой. Дуся рассердилась.
— Тряпка ты, не Черников! Отойди от меня!
— Да ты что? Я…
— «Я», «я», — гневно передразнила Дуся. — А кто ты такой? Трус, если не хуже, болтун! Сколько еще будем жить как воры? Выкатывайся отсюда, к своей курочке!
— Дусенька! Да разве я променяю тебя на кого-нибудь? Я, да чтобы тебя оставить? Смотри, если не веришь! — Захар выхватил из кармана спички, чиркнул одну и воткнул ее в ладонь. — Вот, клятва моя!
— Ой, неразумный! — вскрикнула Дуся, схватив его руку и целуя ее. — Мою рученьку, мою любимую рученьку мучить!
Ярко освещенные зашторенные окна в небольшом деревянном доме погасли…
…Уже укладываясь, Зина с укором сказала:
— Зря ты попросила Захара, чтобы он пошел провожать этого долговязого.
— Да разве ты не видела, какой он был пьяный? — удивилась словам подруги Таня.
— Доплелся бы. Ты думаешь, впервые он такой? Зато уж Захара опять не жди, это точно.
— Как не жди? — еще больше удивилась Таня.
— Ох, Танюша, не знаешь ты его! Да и сама я долго не знала. Вернее, верила! А он уж давно кобелит. Как только налакается, так и пропадает. Постоянно к какой-то ходит…
— Хо-дит? — Голос Тани от крайнего изумление прозвучал так протяжно, высоко, что едва не сорвался.
— Сколько уж раз ругались из-за этого. — Зина сухо, зло всхлипнула. — Ты думаешь, почему он не велит мне в самодеятельности участвовать? Чтобы ему не мешала. Там, говорят, где-то эта девка ошивается.